Николай Леонидович Казанцев

АЛЕКСАНДР  СОЛЖЕНИЦЫН

* * *

МОНАРХИЧЕСКАЯ  КАРТА  СОЛЖЕНИЦЫНА

Как искусный игрок, скончавшийся 3 августа 2008 года легендарный писатель А. И. Солженицын не раскрывал все свои карты сразу.

Когда в 1962 году появился на свет «Один день Ивана Денисовича», на Западе писали: автор антисталинист, но верный ленинец (да и сам Хрущёв, разрешивший публикацию, очевидно придерживался такого же мнения).

Когда в 1974 году вышел «Архипелаг Гулаг», то пришлось писателя переквалифицировать: он, дескать, антимарксист, но зато правоверный демократ.

А после его публичных выступлений в США, снова поменяли ярлык: он, мол, не демократ, а русский националист.

Хитрый зек, законченный стратег, он показывал свои карты постепенно, иначе бы его сразу же уничтожили. И каждый раз дожидался наиболее благоприятного момента.

Однако последнюю свою ипостась он так и не успел выявить urbi et оrbi. А она составляла сердцевину, самое глубинное ядро его мировоззрения.

Александр Исаевич был убеждённым монархистом.

Более того. Он собирался написать политическую программу для России, основанную на постулатах трёх китов русской монархической мысли: Ивана Солоневича, Льва Тихомирова и Ивана Ильина.

Причём свой монархизм он проявлял также и на деле.

На продолжение целого десятилетия, — вплоть до своего возвращения в Россию, — он финансировал «Нашу Страну», регулярно присылая мне для её издания тысячедолларовые чеки.

Почему же он так и не открыл публично свою монархическую карту?

Потому что духовное состояние народа и многие политические факторы этому не благоприятствовали.

После длительной переписки с автором «Ракового Корпуса», мне в 1984 году удалось исполнить заветную мечту, посетить его в Вермонте. Вернувшись оттуда в Буэнос-Айрес, я сразу записал на магнитофон содержание моей беседы с ним и мои впечатления.

В последнее перед этим время я переписывался с Солженицыным более часто. Но те два раза, когда я попросил у него интервью, он вообще ничего не ответил. В этот же раз, по дороге в Азию, я решил ему опустить письмо в Нью-Йорке и написал, что не прошу интервью, но что вскоре буду возвращаться через Нью-Йорк и хотел бы его повидать, хоть на полчаса. Однако сознавая его страшную занятость, коли он не может меня принять, то пусть сделает вид, что вообще не получал этого письма. А если да, то вот номер телефона моего нью-йоркского дяди; не откажите связаться.

Особенных надежд на успех я себе не строил. Возвращаясь из Кореи, с нью-йоркского аэродрома я позвонил моему дядюшке и он меня ошарашил: завтра тебя ждёт Солженицын! Оказывается, несколько раз звонила его жена, Наталья Дмитриевна. Она раздобыла дядин адрес и Солженицын мне написал: Вы дали мне телефон дяди, но не адрес, тогда как я телефон вообще в руки не беру; мне гораздо удобнее писать.

Писатель подчеркнул, что будет очень рад меня принять, но это не выйдет на полчаса, потому что такие расстояния, а кроме того есть и о чём поговорить. И потом подробно указал как доехать. Нужно лететь через Бостон и там сесть на маленький самолёт, делающий рейсы до столицы штата Вермонт. И там меня будет ждать высокий худощавый человек лет сорока пяти в такой-то машине или в такой-то другой. Но когда дождь, самолётики не летают.

Другой вариант — на автобусе, но это семь часов и тогда уже с ночёвкой, это сложнее. Кроме того, дядя не мог подтвердить дату моего приезда, так что им не было ясно, приезжаю я, иль нет.

Я был потрясён. Всю дорогу на такси, от аэродрома до квартиры двоюродного брата у меня непрестанно лились слёзы умиления. Наконец я увижу во плоти и крови русского Тиртея, гиганта духа, один на один схватившегося с советским Левиафаном, величайшего русского человека второй половины XX века. Я, конечно, всю ночь не спал и забрал у двоюродного брата три книги Солженицына на русском языке, чтобы он их подписал для моих детей, потому что я ничего не мог уже купить: было 10 часов вечера, а рано утром я должен был выезжать. В Бостоне я с радостью констатировал, что несмотря на страшенный дождь, самолётики всё-таки летали.

Страстной понедельник. Спускаюсь в столице Вермонта, Спрингфильде: вокруг аэродрома четыре домика, а далее — сплошное поле. Никак не ожидал, что Вермонт окажется таким «первобытным» штатом.

Подъезжает одна из машин, описанных в письме, выходит человек, мы знакомимся, его имя Ленарт. Он появился у Солженицыных как преподаватель английского языка, потому что когда они приехали в Вермонт, дети не знали ни слова по-английски. И он теперь там занимается целым рядом вещей. Ездит за корреспонденцией, её сортирует, некоторые письма открывает. В общем — доверенное лицо семьи.

Он любезно согласился завести меня в магазины: не появляться же мне с пустыми руками. Сперва в цветочный. Спрашиваю: нравятся ли Наталье Дмитриевне розы? Да, но только не чётное число. Я спросил сколько там было роз, купил все, получился большой букет. Потом детям; по пасхальному яйцу к близящемуся празднику Воскресения Христова. Но что купить Александру Исаевичу?

Ленарт меня просвещает: он не любит подарки, всегда протестует против них, но я думаю, что в глубине души ему всё-таки будет приятно.

А любит ли он выпить рюмку водки? Любит. Проблема решена: бутылка финской.

Ленарт говорит: вот мы подъезжаем, у них такой порядок: сперва вас примет Наталья Дмитриевна. Вы с ней будете пить кофе, потом она вас проведёт к мужу.

Усадьба расположена среди леса на границе с Канадой. Окружена проволокой, конечно не колючей, как язвили третьеволновики; в такой глуши наличие проволоки вполне объяснимо. Надпись на воротах: осторожно, собаки. Но собак я не видел, сторожей тоже не было. Проехали мы вглубь: снег, лес. Выехали на опушку: стоят два дома. Слева — дом, где они живут. Справа — рабочий дом. Оба — большие, деревянные. В жилом доме Ленарт меня представляет Наталье Дмитриевне, её матери и младшему сыну, 11-летнему Игнату. Другие два старших сына были в это время в церкви — ведь начало страстной седмицы.

Наталья Дмитриевна деловая, интеллигентная, весьма умная женщина. Видно, что она очень пропитана всем тем, что делает муж. В первую очередь она выразила восхищение цветами. Говорит своей матери: вот видишь, так полагалось в старой России! И потом, за обедом, она также мужу похвалилась: такого букета я никогда в жизни не получала.

Наталья Дмитриевна сразу начала говорить о «Нашей Стране»:

— Вот хорошая статья была Мясковского «Кагебизм как высшая стадия социализма», кто он такой?

— Новейший, не еврей.

— Сразу видно, что он оттуда, очень интересные сведения даёт. Нам, монархистам, нужно во что бы то ни стало избежать повторения Февраля. Нам нужно подготовить русский народ. Ну, вот завтра будет референдум о форме власти; так надо подготовить народ, чтобы не дай Бог не вернулся Февраль, то есть демократия. Ведь это означало бы, что повылезают адвокаты, болтуны и опять погубят Россию.

Зашёл разговор об искусстве. Она говорит:

— Вот чехи издали книгу о своём искуcстве. Возьмёшь в руки — это что-то потрясающее, впечатляющее: вот мы, чехи, что мы создали. А у нас такого нет. Как у каждого великого народа, мы не стараемся подчеркнуть, что у нас великое. Это у нас проходит между прочим. А маленький народ, наоборот, всё время выпячивает своё. И это в какой-то степени наш недостаток.

И ещё сказала:

— Мы «Нашу Страну» рекомендуем людям хорошо, правильно настроенным, а они говорят: «да нет, что читать „Нашу Страну“!» Есть предубеждение против газеты. «Нашу Страну» недостаточно хорошо знают… Ну, а теперь пойдём к Александру Исаевичу.

Мы идём в рабочий дом на второй этаж, я ещё через окно вижу писателя, он работает. Солженицын поднимается к нам навстречу, Наталья Дмитриевна представляет меня и удаляется. Он ведёт меня к столу:

— Ну вот, можете сесть возле меня, или лучше напротив, будем смотреть друг другу в лицо.

Я тащу из мешка бутылку водки. Он слегка недоволен.

— Николай Леонидович, давайте условимся. Мы люди деловые и здесь, пожалуйста, никаких подарков.

Я всё-таки бутыль вручил, а он начал очень деловито меня расспрашивать. Первым делом о моём положении. В том письме я написал ему, что находящиеся у власти в Аргентине фило-марксисты запретили мне работать. Имея таким образом свободное время, я смог воспользоваться приглашением совершить путешествие по Азии и по дороге заскочить к нему.

Солженицын дотошно расспрашивал о моём положении, хотя я порывался перейти на другие, более интересные, темы. Так же исчерпывающе расспрашивал о семье и профессии и что-то записывал. Смотрю на него, пышет энергией и здоровьем; даже розовый цвет лица. Очень деловито говорит, без промедлений. Расспросив о моей личной ситуации, предложил помощь, — чего я никак не просил.

— Я могу Вам предложить переводить мои книги на испанский язык. Если хотите, могу Вас связать с моим представителем в Испании. И ещё есть книга Каткова, про корниловское выступление, которая вышла недавно в Англии; если хотите, можете тоже перевести с английского на русский.

— Это очень большая честь и ответственность переводить Ваши книги, но я прошу вас пока оставить этот вопрос открытым.

— Хорошо, Вы дайте мне знать и тогда я сообщу моему представителю. Конечно, переезжать Вам из Аргентины сюда нет особенного смысла. А почему у Вас такой национальный накал — уже в третьем поколении эмиграции? Это странно.

— Из-за воспитания, этого добились мои родители. Но скажу Вам, что это не единичный случай, я могу назвать лиц даже намного моложе меня, которые дышат тем же, что и я. Есть Андрей Раевский в Швейцарии. Есть люди в Джорданвилльском монастыре. В Аргентине есть группа национально-мыслящей молодёжи.

Солженицын записывает названные мною фамилии.

— Дело в том, что для молодёжи нашей направленности нет точки приложения для своих сил. Люди дышат национальным духом, хотели бы что-нибудь сделать для России, но не знают как. Это самый главный вопрос: что можно сделать, находясь за границей?

— Знаете, Вы выбрали именно ту профессию, при которой можно что-то сделать для России отсюда: журналистику. Почему Вы её выбрали?

— Может быть это звучит выспренно — но потому, что я себя считаю и всегда считал русским солдатом. Военной карьеры, по законам Аргентины, я не мог сделать, так как не родился в этой стране. Но я пришёл к убеждению, что самая близкая к воинской — это профессия журналиста. Потому её и избрал: как способ борьбы, пока не обнаружатся другие.

— Нет, нет, я никак не считаю это выспренним. Мне очень нравится Ваше солдатство. Потому что нам ещё придётся воевать за Россию и не исключено, что с оружием в руках. Так что это очень правильно. Вы понимаете наше положение при возможной войне? Мы не можем стать ни на одну, ни на другую сторону. Потому что коммунисты — безнадёжны. Ничего с их стороны нельзя ожидать. А с другой стороны — мировое еврейство. Представьте себе хребет. Мы идём по хребту, справа — коммунисты, слева — мировое еврейство. Ни одно, ни другое нам не подходит. Я говорю «мировое еврейство» не в расовом смысле, потому что есть такие евреи, как например Наум Коржавин, которые очень любят Россию. И есть такие дворяне, как Андрей Синявский, которые являются ненавистниками России и последними мерзавцами. Я говорю о мировом еврействе как о мировоззрении. Мировое еврейство или, если хотите, феврализм. Это то же самое. Так что в случае войны мы не можем быть ни на одной стороне, ни на другой. Но у меня есть абсолютная вера в то, что произойдёт освобождение России от коммунизма. Может быть, в этом же году, в 84-ом!

— Каким путём?

— Военного переворота.

— Но вы же сами говорили о советских военачальниках, что это генералы-кабаны.

— Да, да, говорил. Но Россия великая страна, в России есть 300 генералов. Зло в том, что честных, порядочных людей в армии пропускают наверх только до чина полковника. А затем из армии выкидывают. Но когда-то кто-то пройдёт и выше. Конечно, наша трагедия в том, что все эти генералы — шкуры. Но когда-то эта ситуация изменится. Я недавно говорил по радио Свобода, — сейчас они ослабили ту антирусскую цензуру, которая у них свирепствовала, потому что не так давно мне запретили читать о Столыпине, а теперь позволили выступать снова. Взяли у меня интервью. И я обратился к моим товарищам по оружию и сказал прямо в эфир: я надеюсь, что вы помните то, о чём мы говорили на фронте.

Тут Александр Исаевич остановился.

— Всё время говорю я. Может быть, Вы хотите что-нибудь конкретное спросить?

— Хотел бы очень многое спросить, но времени мало и я задам вопрос о самом главном: как и когда?

— Отсюда ничего нельзя сделать. Отсюда нельзя продвигать освобождение России. Нужно быть там. И я готов ехать туда, как только появится самая минимальная возможность вернуться.

— Какая возможность? Как вы её себе представляете?

— Надо, чтобы хотя бы было как при Хрущёве, но немножко лучше. Потому что если меня там печатают, хоть и с купюрами, оттуда можно действовать.

— А какую, по Вашему мнению, должна бы держать линию наша газета?

— Линию надо держать точно такую, какую держит «Наша Страна». Не менять никак. Это правильная линия, правильный фронт.

И внезапно выпаливает:

— Знаете что, Николай Леонидович, мы с Вами делаем союз, унию. И когда я вернусь в Россию, вызову Вас туда. Я там буду делать газету, она будет называться «Земщина». И Вы будете работать в этой газете.

Он это говорил с такой непререкаемой уверенностью, обыденностью, что нельзя было не поверить, что именно так и будет. Эта уверенность в возвращении на родину у Солженицына сочилась из всех пор. Он этим дышал. Когда мы вышли из рабочего дома, я спрашиваю:

— Вы выбрали эти края для жительства, потому что природа напоминает русскую?

— Да нет, я просто не хочу, чтобы детям было бы непривычно от холода, когда мы вернёмся.

Затем он снова вернулся к миссии газеты.

— «Нашей Стране» нужно бороться именно на втором фронте — против феврализма. Потому что в «Нашей Стране» правильный антикоммунистический фронт, но мёртвый, так как она недостаточно доходит до России. Как помочь, чтобы газета в нужном количестве доходила до России, я сказать не могу. Потому что сейчас, с Андроповым, все каналы закрылись пуще прежнего, сейчас страшный зажим: как никогда. И в данный момент это невозможно. Но остаётся другой фронт, феврализм. Надо быть по этому фронту. И надо, чтобы «Нашу Страну» заметили, потому что её пытаются игнорировать.

— Но если главный фронт — мёртвый фронт, то может быть и не стоит издавать «Нашу Страну»?

— Ни в коем случае! Нужно дальше издавать. Пусть теплится этот огонёк, он должен продолжать гореть. И кроме того, «Наша Страна» будет нужна для написания истории эмиграции, ведь потом тоже будут перевирать и эту историю. Нужно «Нашу Страну» сшивать, переплетать, сохранять.

— А как конкретно бороться против февралистов?

— Надо брать отдельных их представителей и под орех разделывать. Вот писателя там какого, или журналиста — хулителей России.

Я вернулся к теме о белоэмигрантской молодёжи.

— По Вашему желательно, чтобы эмигрантская молодёжь, жаждующая помочь России, занялась журналистикой?

— Есть и ещё одно важное поле деятельности: литературная критика. Это очень важная область, а у нас нет хороших литературных критиков. В третьей волне — есть. Они блестящие, но не глубокие. Нам нужны литературные критики, способные все эти русофобские книги разобрать и нейтрализовать. Надо новейшего врага, все эти «Синтаксисы» и «Континенты» серьёзно, с историческими, неопровержимыми данными в руках, разбивать в пух и прах.

— Проблема в том, что наши сотрудники не штатные. Люди пишут на темы, которые они сами выбирают, потому что они безвозмездно отдают на это своё свободное время…

Солженицын сидит за своим письменным столом. Сзади у него шкаф, на нём книги. На нижней полке, с правой стороны, стопка «Нашей Страны», а с левой — парижской «Русской Мысли». Он берёт последний номер «Нашей Страны» и начинает комментировать.

— Вот выступление Светланы Аллилуевой. Ну что она понимает? Дочка Сталина, выехала 17 лет назад из России, что она может понимать? А вот Рудинский говорит об алкоголизме: это страшная проблема… Можно было бы кое-что улучшить, но общий уровень «Нашей Страны» — хороший. Вот только скажите Вашему сотруднику Андрушкевичу, чтобы поменьше цитировал Ортегу и Гарсию…

Мне почудилось, что писатель нарочно переиначил имя испанского философа Ортега и Гассет…

Солженицын повторил слова своей жены о том, что многие люди предвзято относятся к газете, не ознакомившись с её содержанием:

— Надо, чтобы «Наша Страна» лучше распространялась.

Речь зашла о Царе Николае Втором. По мнению Солженицына, газета уделяет ему слишком много места.

— Я никак не против прославления новомучеников. Они действительно были все новомученики. Но не надо было выделять из их среды Царскую Семью. Потому что если называть главных виновников того, что в России была революция, то несомненно среди них — Царь Николай Второй. Я ничего не говорю против его личного облика. Безусловно, это был христианин на троне. Но революция произошла в том числе и по его вине.

— Александр Исаевич, но он же был фактически один. Его предали самые близкие сановники и генералы. А кроме того, было безлюдье. Не было людей государственного масштаба, на которых бы опереться. А когда такие люди появлялись, как Столыпин и другие, их же убивали! Этот тезис, например, развивает Солоневич в «Великой фальшивке Февраля». Безлюдье…

Я в своё время послал Солженицыну эту книгу, но не ведал, прочёл ли он её или нет. Оказывается, прочёл.

— Я читал «Великую фальшивку Февраля» Солоневича. Там некоторые вещи упрощены, нет нюансов, которые следовало бы внести, но в основном я с ним согласен.

— А как Вы смотрите на монархию как таковую?

— Я считаю, что лучшая форма правления — монархия. Но после падения большевизма, наша первая задача — избежать повторения Февраля. Поэтому до восстановления монархии в России может быть понадобится 30 или 40 или 50 лет военной диктатуры. Только бы не допустить феврализма! И конечно, нужна нам программа. Вот я надеялся, что выпустят Огурцова и что он напишет программу. Но его не выпустили.

— Александр Исаевич, напишите Вы программу.

— Я об этом думал, я на эту тему собираю материал, делаю заметки, записки. Пойдёмте со мной.

И он меня повёл на третий этаж. Большая комната. На стенке два портрета: Столыпин и Колчак.

— Это исторические личности, которых Вы больше всего уважаете?

— Да, так точно.

И он вынимает бумажку.

— Вот видите, я здесь набросал: пять пунктов программы. Кстати, из НТС прислали мне свою программу. И я им сказал: эта программа годится точно так же для России, как для Турции, для Швеции. Это просто программа, которая написанная для кого угодно. Это не для России. Не специфическая программа для России. Вот я наметил пять пунктов. Я ещё буду ждать примерно пять лет. Если за это время Огурцова не выпустят, или кто-нибудь другой не напишет, или не будет такого общего творчества, тогда я сяду и буду сам писать программу. Потому что я решил не писать дальше «Красное Колесо», как я думал. Не описывать Октябрь, Гражданскую войну. Я только доведу «Красное Колесо» до сентября 17-го года. И это совершенно достаточно. Нужно дойти до этих мутных дней февраля, дойти до сентября и всё будет ясно. Ничего другого не нужно.

— Какие же это пункты?

— Первый — нужно определить состояние страны. Второй — надо определить срочные меры. Что нужно сделать в первый момент, чтобы поправить самое необходимое. Третий — уже о форме власти. Вот здесь о монархии. В четвёртом пункте — развить более конкретно организационные формы. Пятый пункт — идеал, к которому можем стремиться. Я Солоневича прочитал только «Великую фальшивку Февраля», но вот я откладываю для программы книги: «Монархическую Государственность» Тихомирова, «Народную Монархию» Солоневича и труды профессора Ивана Александровича Ильина. И я за это возьмусь, если мне придётся.

Я спросил о положении на родине.

— Россия действительно больна. Поэтому в программе нужно установить, как разрешить проблему алкоголизма, проблему абортов. Россия вся в ранах, там всё больное, всё больное, кроме одного.

И здесь он улыбнулся. Очень душевно.

— Одно у неё здоровое — душа! Такой души у никакого другого народа нету! Возьмите какую угодно нацию, вы не найдёте такой души. Это здоровое у нас, а всё остальное больное. Но самое важное у нас здоровое.

Затронул писатель также и вопрос о сепаратизме.

— Что мы хотим? Многонациональный сплав? Или многонациональное содружество? Или православное государство? Если мы хотим православное государство, нам нужно православное население. Я бы моментально отдал бы — если они хотят отделяться — Эстонию, Литву, Латвию. Они будут нашими друзьями, если мы дадим им независимость. Если они хотят отделяться, я бы отпустил Армению, Азербайджан. Пусть уходят. Мы же хотим православное государство. Что мы будем делать с католиками и мусульманами? Наша великая задача — отстоять Белоруссию, Украину и Казахстан. Неправда, что Казахстан — мусульманская республика, там больше русских, чем мусульман, это всё построено и заселено русскими.

Я извлёк из моего дорожного мешка три книги Солженицына: «Ленин в Цюрихе» и два тома «Архипелага Гулага», и попросил их надписать для моих сыновей. Увидя, что это первые издания, Солженицын говорит:

— Имейте в виду, что окончательная версия не эта, а та, которая вышла сейчас в моём собрании сочинений. Потому что когда я писал «Архипелаг Гулаг», я ещё был под некоторым влиянием так называемого «освободительного движения» 19-го века, революционного. Так что я очень многое переменил в новой версии «Архипелага». Имейте это в виду.

Указав на полки с книгами, я спросил писателя, нужны ли ему какие-нибудь ещё, или он пользуется книгами американских библиотек.

— Нет, американскими библиотеками я почти не пользуюсь. Потому что на мой зов откликнулись со всех концов мира; мне русские эмигранты прислали всё, что мне нужно.

За нами пришла Наталья Дмитриевна и мы спустились обедать. Постная пища, перед обедом молитва «Отче всех». Я всегда болезненно реагировал на советский акцент. Ни у одного из Солженицыных такой интонации не было. Казалось, будто разговариваешь со старыми эмигрантами. После обеда подавали чай, и Наталья Дмитриевна говорит мужу: тебе не дам. Я спрашиваю:

— В чём дело?

— Высокое давление.

— А с каких пор?

— Началось десять лет назад, перед высылкой.

Сразу видно, что чета Солженицыных живёт душа в душу. Они хорошо друг друга дополняют. Он очень ласково с ней обращается. Игнат сидел с нами за столом и из разговора было заметно, что дети Солженицына проходят классическое обучение. Он, например, рассуждал о раннем и позднем Средневековье, чего обычно от мальчиков этого возраста не услышишь. Я говорю:

— Игнат у Вас музыкант…

— А Вы как знаете?

— Прочитал.

— Слышишь, Игнат, тебя даже в Буэнос-Айресе знают! — пошутил Исаевич.

И Игнат сыграл для меня на пианино.

Потом разговор коснулся Соединённых Штатов.

— Что Америка, Америка? Пристяжка к Израилю. Разве может быть страна пристяжкой к Израилю!

Спрашиваю его мнение о других эмигрантских органах печати: вагинское «Вече», «Посев», «Часовой».

— Вагина я не знаю, но вижу, что у них произошло затруднение, потому что они рассчитывали на материал из России. А сейчас как раз там все каналы сильно поприжали и у них этого материала нет. И распространять «Вече» в России, по тем же причинам, тоже им не удалось.

— Мне очень не понравился юбилейный номер «Веча», посвящённый Вам, потому что там Вас несправедливо ругают: Олег Поляков и другие авторы.

— Нет, почему? Пусть…

— Жаль, что «Посев» и НТС ведут свою идеологическую родословную от декабристов и революционных демократов…

— Я не знаю, какие у них были эволюции, какие отношения раньше, но последние годы они определённо повернули в национальную сторону. И самое важное, что «Посев» даёт ощущение жизни в Советском Союзе. Что не даёт никто другой. Мы нашему старшему сыну даём «Посев», чтобы он не терял связи, ощущения, что там происходит. Вот, например, недавно была великолепная статья «Хирурги на картошке».

— Александр Исаевич, я был в 80-году в редакции «Посева» во Франкфурте. Безо всяких предубеждений, безо всякой враждебности. Вы говорите о необходимости, чтобы «Наша Страна» стала более известной. Так вот я именно тогда захотел дать платное объявление о нашей газете в «Посеве». А они наотрез отказали! Сперва сказали, что это, мол, несерьёзная газета. Потом отговаривались, что они вообще больше новые объявления не принимают. А через пару месяцев я увидел, что они поместили объявление об одной русскоязычной газете в Израиле!

— Да, да, я понимаю, что это так. Не нужно с ними союзничать, но и не нужно на них нападать, пока у них такой национальный крен.

— А как Вы смотрите на «Часовой»?

— Я предлагал Орехову к 50-летию журнала его закрыть. Ведь он сейчас такую чепуху порет. И кроме того, его так водят за нос! У Орехова всё время какие-то влиятельные советские вельможи выступают, которые ему указывают, что вот-вот будет национальный поворот, Андропова начинают хвалить и т. д. Жаль, что не закрыл свой «Часовой» на 50-летие!

Солженицын пишет с раннего утра до позднего вечера. И без выходных. У него в кабинете есть столы, чтоб писать стоя, чтоб писать сидя. Он не пишет на машинке, а от руки. Жена говорит: «Это восьмое чудо мира». Потому что всё время из него брызжет энергия, его никогда нельзя увидеть бездеятельным. Беспрестанно он излучает силу.

— Александр Исаевич, а как Вы относитесь к творчеству Высоцкого?

— Я один раз заперся, прослушал Высоцкого несколько часов. Безусловно, это талант, но, к сожалению, он не дал того, что должен был дать.

— Как же? У него ярость такая, возмущение против существующего порядка, и патриотизма много.

— Да, безусловно, но…

Вмешалась Наталья Дмитриевна:

— Эта ярость и алкоголизм привели его к смерти. Действительно, он всем нутром своим бы против этой власти, но он сделал много зла тем, что его тематика в очень большом проценте была блатная или приблатнённая. Он страшно действовал на молодёжь. Это был для неё рок-идол. Молодёжь просто дрожала, когда его слушала. И этими блатными песнями, он не столько причинил зла, сколько не сотворил добра. Эту молодёжь он мог бы повести в совершенно другом направлении.

По мнению Солженицына, проживи Высоцкий ещё пять лет, он бы это сделал. Потому что он уже совершенно поворачивался в этом направлении. Во всех его последних песнях, самых лучших, духовных, где он о Боге говорит, уже заметно начало этого поворота созревания.

За столом Наталья Дмитриевна рассказала политический анекдот.

Летят в самолёте Миттеран, Рейган и Черненко. Вдруг появился чёрт, схватил самолёт и потащил к себе.

Миттеран взмолился: ты меня отпусти; все женщины Франции будут твои. Чёрт: они и так уже все мои. Рейган просит: отпусти меня; все банкиры Америки будут твои. Чёрт: они и так уже мои.

А Черненко спрашивает чёрта: ты знаешь, что мы летим в коммунизм? Сломя голову чёрт выбросился из самолёта и исчез.

Комментарий Солженицына: такой юмор — это тоже очень важный фактор. Он показывает, что народ сопротивляется. Анекдот играет политическую роль.

Когда незадолго до встречи с писателем я был с группой журналистов на Тайване, то воспользовался случаем, чтобы обратиться к местному министру Информации.

— Слушайте, у вас был тут Солженицын. И он вам предложил поставить русскую антикоммунистическую радиостанцию. Чего же вы её не ставите?

— Да у нас персонала нету.

— Могу Вам порекомендовать персонал.

— Да и бюджета нет…

Я это рассказал Солженицыну.

— Да. Они, конечно, не хотят. Я был тоже приглашён в Южную Корею, но не поехал, потому что вовремя пронюхал, что там страшная коррупция, там всё время студенческие беспорядки. А они хотели, чтобы я выступал и меня употребить в целях дезавуирования студенческого движения. Я старался, старался этим иностранцам просветить мозги, объяснить им что-то, выступал, выступал: кончено! Больше не буду выступать, ничего не буду говорить. Надоели, ничего они понимать не хотят. Впрочем, я не знал, что есть такой мерзейший «закон о пленённых нациях», я только недавно прочитал об этом. Я сейчас перестал выступать, но если когда-нибудь снова выступлю, я это раздраконю! Безобразие!

По дороге обратно Ленарт мне поведал:

— Если советчики хотели бы его убить, то конечно бы убили, в два счёта. Эта проволока вокруг усадьбы защищает не от советчиков, конечно. Скорее от репортёров. Ну от уголовников, или однажды одна женщина прицепилась к воротам, что-то кричала, не хотела уходить, полиция её забрала. Американские журналисты охотятся за Исаевичем всё время, но он не хочет с ними говорить. Один раз была действительно тревога, потому что член банды Баадер-Майнхоф появился поблизости, на границе с Канадой. Но оказалось, что это не имело отношение к Солженицыну. А насчёт уголовников, Солженицыны сами себя в обиду не дадут. Они сумеют защититься.

На прощание Солженицын меня обнял и трижды поцеловал. И когда мы ехали обратно на аэродром, Ленарт мне сказал, что писатель очень редко с кем встречается, вообще это привилегия, чтобы он кого-то принял. Но прощаться так с посетителем — это исключение.

Прощай, дорогой Александр Исаевич!

Упокой, Господи, душу новопреставленного усопшего раба Твоего.

Вечная память русскому богатырю!

* * *

ДОСТОЕВСКИЙ  XX-ГО  ВЕКА

Среди прочих критериев, мерилом пользы и значения “Нашей Страны” может быть и следующee: духовный, идейный, культурный и интеллектуальный уровень её сотрудников, друзей, читателей и почитателей, на протяжение всей её 60-летней жизни.

И хотя уровень этот в общих чертах был всегда выше среднего, уместно — с простительной гордостью — выделить из числа её меценатов и соратников людей мирового масштаба и калибра.

Таких, например, как изобретатель вертолёта, Игорь Иванович Сикорский. И — особенно — современного классика, голоса русской и вселенской совести, недавно в Бозе почившего Александра Исаевича Солженицына.

Его непрерывная забота о “Нашей Стране” на протяжение двух десятилетий оправдывает, думаю, частичную сегодняшнюю публикацию его переписки со мной — именно к 60-летию газеты.

Ибо его постоянная щедрая финансовая поддержка нашего монархического органа печати, его въедливое вникание в каждый материал “Нашей Страны”, его вдумчивые советы и благожелательная критика, и даже его тёплое личное отношение ко мне, редактору газеты — всё это имеет политическое и историческое значение и звучание, которые невозможно умалить.

Ведь это как если бы нашу газету поддерживал Достоевский!

Поскольку Солженицын именно и был Достоевским XX-го века. Он полностью вышел из его “шинели”.

Как читающая публика, так и литературоведение давно поставили автора “Архипелага Гулага” в один ряд с Достоевским и Толстым. Но следует отметить тут большую разницу: с Толстым Солженицына роднит лишь формальное: техника повествования. Тогда как с Достоевским — глубинное: духовное устремление и почвенное мировоззрение.

Как и автор “Бесов”, Солженицын обличал “рабство у передовых идеек”.

Как и Достоевский, Солженицын ставил нравственные вопросы ребром, злободневно, провидчески и откликался на главные вопросы своего времени.

Роднят его с Достоевским и попытки осознать и отразить духовную, метафизическую составную исторических процессов.

Сам Александр Исаевич считал своей творческой миссией продолжение дела Достоевского.

Если наступающую на Россию катастрофу вдохновенно предрекал автор “Братьев Карамазовых”, то автор “Архипелага Гулага” эту — увы, уже свершившуюся — катастрофу описал с обжигающей, неизгладимой силой.

Солженицынский обвинительный акт большевизму и породившему его либерализму уже не вырубить из Истории никаким топором.

Как и автор “Дневника писателя”, Солженицын был — при всём его плачевном заблуждении относительно исторической роли Царя-Мученика Николая Второго — убеждённым православным монархистом.

“Архипелаг Гулаг”, “Красное Колесо” и публицистические выступления писателя изобилуют фактами неслыханной свободы и благополучия Царской России.

Из этих пространных выдержек можно бы составить увесистый том убедительнейшей апологии русского монархического строя.

Монархия рухнула не потому что случилась революция, — считал Александр Исаевич, — а наоборот: революция имела место только потому, что сугубо ослабла монархия и монархический дух выветривался в народе вместе с духом христианства.

В этом писатель стопроцентно сходился с трактовкой иерархов исторической Зарубежной Церкви.

Как и Достоевский, Солженицын мечтал, чтобы в России появилась “молодёжь скромная и доблестная”, для её спасения.

Был единодушен он с автором “Бесов” и в вопросе о земле. Для них обоих — земля это нетленная ценность, это вечное и обязательное в судьбе человека, в отрыве от неё — не жизнь.

Публицистика Солженицына это порой сплошная перекличка с “огромными, непривычными” мыслями “Дневника писателя” Достоевского. И одновременно эта публицистика являлась “Дневником писателя” самого Солженицына.

Он непререкаемо показал, что нельзя понять Россию минуя публицистические мысли Достоевского.

И сам цитировал Фёдора Михайловича на каждом шагу.

Как отмечает Людмила Сараскина в своём труде “Достоевский в созвучиях и притяжениях. От Пушкина до Солженицына” (Москва, 2006), у Нобелевского лауреата “ни одна историческая параллель, ни одно событие, достойное упоминания, не обходятся без содержательного комментария из Достоевского. Он краеугольный камень русской мысли, выразитель русского взгляда на мир”.

Достоевского распознавали в Солженицыне и свои и чужие.

Редактор “Нового Мира” Александр Твардовский отзывался о романе “В круге первом” так: “Энергия изложения от Достоевского, крепкая композиция, великий роман”. А японский профессор, после рассказа Александра Исаевича о поездке по Японии, воскликнул: “Вы похожи были на Достоевского, когда стояли на этой трибуне”.

“Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей”, — писал Достоевский.

И он, и Солженицын — в этой битве — оруженосцы Христовы.

* * *

«ГАЗЕТА ВАША ОПРЕДЕЛЁННО КРЕПНЕТ, ИНТЕРЕСНЕЕТ, РАЗНООБРАЗНЕЕТ»

Я попросил разрешения воспроизводить его тексты в “Нашей Стране”…

20.3.80

Многоуважаемый Николай Леонидович!

Я получил Ваше письмо от 28 декабря, но до меня оно дошло с опозданием: у нас мало сил и мы не справляемся с перепиской вовремя. Простите. По Вашей просьбе посылаю Вам сейчас моё заявление о двух священниках. Надеюсь, посланное мною не так давно к Вам заявление четверых моих друзей из России так же будет напечатано у Вас.

Мне трудно обещать Вам, что я всегда буду успевать высылать Вам мои выступления, — но все короткие, где-либо напечатанные или сообщаемые, Вы можете использовать для своей газеты без моего предварительного согласия, только удостоверяйтесь в точности текста. Когда же будут выступления длинные (например, на днях — в Foreign Affairs), то такие я печатаю обычно лишь в одном “Вестнике РХД”, во всяком случае они никак не идут для газеты, — но можете с английского текста давать свои краткие переложения, из русского — выдержки.

Всего самого доброго Вам и Татьяне Владимировне.

Солженицын

* * *

Выслал мою книгу о Мальвинской войне, с посвящением: “Всю жизнь мечтал попасть в русскую историю, а угодил в аргентинскую”…

7.11.82

Дорогой Николай Леонидович

Большое спасибо за присылку книги. Действительно, досадная судьба: рваться в русскую историю, а застрять в аргентинской и ещё вот в этой никому не нужной войне, где обе стороны неправы: англичанам давно пора не держаться за острова на другой стороне шара (“геополитические аппетиты” как известно только у царской России). Аргентинцам не применять бы насилия, когда не такое насилие грозит миру. И угораздило ж Вас попасть в самую заваруху (Татьяна Николаевна Макриди очень беспокоилась) — ну да для личных впечатлений это очень полезно. Анатолий Григорьевич (Макриди) завещал мне непременно с Вами повидаться и не упустить Вас из виду. Постараюсь не упустить, надеюсь наша русская история ещё впереди.

А Вы — как бы ни были необходимостью заработка и всеми обстоятельствами загнаны в Аргентину — даже не переезжая оттуда, всё-таки можете попробовать активнее поучаствовать в русской хоть эмигрантской жизни. “Наша Страна” — с лучшими намерениями, но влияние её — только на неизменный круг её читателей. Нет ли у Вас желания поучаствовать в каких-либо русских журналах — “Русское Возрождение”? “Вече”? “Гранях”? (там сейчас новый редактор Рутыч — Рутченко, хочет оживлять журнал) — в журналах читаемых в более разнообразных и широких кругах и задевающих локтями друг за друга. И из этой толкучки тоже что-нибудь выйдет. В какой-то степени (пусть небольшой) и в эмиграции определяются контуры будущих русских обстоятельств.

Как идут дела у Михаила Владимировича с газетой? Справляется? Скажите ему пожалуйста, что в январе, как обычно, вышлю редакции 1000 долл. — писать на его имя? (А ещё: приехав сейчас из азиатской поездки не обнаруживаю “Нашей Страны” № 1674-1675. Может быть и не почта виновата, я не уследил, — но если эти экземпляры есть в лишних дублях — нельзя ли мне выслать для комплекта?).

Будете писать Татьяне Николаевне — передайте ей моё извинение, что не пишу: в Австралию, как я собирался — не собрался, не хватило выдержки путешествия.

Писал Анатолий Григорьевич, что Вам только 30. А женаты? Есть дети? И какие вообще наибольшие наклонности и способности у Вас?

Всего доброго! Жму руку.

Солженицын

* * *

Написал Исаевичу, что сотрудничать ещё и в других органах печати мне — невподым. Всё свободное время уходит на редактирование “Нашей Страны”…

30.12.82

С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ!

Дорогой Николай Леонидович!

Ваше письмо от 30 ноября — получил. Я лишь отчасти предполагал, но никто мне прямо не говорил, что Вы не косвенно участвуете в “Нашей стране”, но и являетесь её фактическим редактором. Раз так — все мои предложения снимаю: пока хватит с Вас этой задачи, ничего более срочного сейчас не могу Вам предложить. А в будущем — всё может измениться, как потребуется России, увидим.

Но уж о “Нашей Стране” тогда я Вам скажу несколько слов. Я систематически не готовил заметок, не знал, что понадобится, — а общее впечатление и кое-что по самым последним номерам.

Надо много потрудиться для того, чтобы занять положение общерусской газеты, — это должно быть главной задачей, а не отводить душу узкому кругу единомышленников. Такой газеты на Западе русской — нет. Может быть и Вам не удастся — но надо стараться. И Солоневич, боюсь, тоже этой задачи не понимал или не стремился к ней.

С ростом уровня можно вступать и в весомые дискуссии с другими органами — русскими или “русскоязычными”, заставить себя заметить. Таким образом не быть отдельным островком в русской печати. Может быть тогда и нашлись бы пути передачи в Россию. Все эти условия никак не мешают Вам проводить ту же общую линию. Тут могут быть только частные замечания.

Вкладываю Вам чек на газету (не объявляйте о том никак).

Рад был бы пересылать Вам свои статьи, но поверьте: после каждого выступления начинается ад с переводами и иностранными изданиями, нет сил заготовлять лишние русские экземпляры и рассылать их. Заведите одного постоянного читателя в Париже, кто вырежет Вам моё или скопирует.

Мой поклон Михаилу Владимировичу. А Вам — сердечное сочувствие и надежда на Вас.

Жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Писатель всегда беспокоился, дошли ли его пожертвования на “Нашу Страну”…

14.2.83

Дорогой Николай Леонидович!

30.12 я послал Вам письмо (по Вашему новому адресу, вот этому) и в нём чек на 1000 долл. На имя Киреева.

Вы не откликнулись, и я беспокоюсь: не воспользовался ли чеком кто другой? Говорят, в Южной Америке так бывает. Подтвердите, пожалуйста.

Жму руку.

А. Солженицын

Перепечатывать из “Вестника” можете мою публицистику (напр. японскую речь, это правильно). Но не из литературного отдела журнала, когда там что будет.

* * *

Он не хотел, чтобы в газете были даже намёки на его помощь…

6.5.83

Дорогой Николай Леонидович!

Посылаю Вам “ответное слово” и речь, которую намереваюсь произнести в Лондоне 10 мая. Если будете знать, что так всё и состоялось — можете печатать.

Зачем напечатали о пожертвовании “от одного видного русского”? — прозрачно и неуклюже получилось. И зачем вообще похваляться, что вот деньги пришли? — есть и тратьте.

Иноземов — умница. Но нельзя называть раздел “между радостью и гадостью” — что-то в этом неприятное, несолидное.

Отвечать мне не трудитесь. В январе пришлю Вам опять — тогда подтвердите сразу письмом;

Всего Вам самого лучшего. Ваш

Солженицын

Правильна Ваша позиция о бедном Орехове (№ 1709)

* * *

Канадское телевидение предложило, чтобы я взял для него интервью у Исаевича…

3.3.84

Дорогой Николай Леонидович!

Этим западным долдонам надо в 1000 местах повторять 1000 раз одно и то же, и то они не усваивают. Я и пытался, но обезнадёжился, Писатель должен всякую вещь говорить один раз — в своих книгах, и не его дело повторяться. Поэтому я от всяких интервью отмахиваюсь, когда только могу, а просьб множество. Этому канадскому телевидению мы уже и отказали, да не первый раз.

А с Вами, придёт время, мы ещё когда-нибудь увидимся, поверьте.

С интересом прочёл Ваше письмо от 28.1. Истории НТС я не знал совершенно, и в первый раз от Вас узнаю об их расколе в 1955 (а куда делась другая часть?). Я в 1974 прочёл их программу и сказал им: она написана не для России, а для “вообще страны”, с таким же успехом — для Турции. Это сходится с, как Вы пишете: победой беспочвенников. Но нельзя отрицать, что за последние 3-4 года у них (судя по журналу “Посев”) — определённый и настойчивый поворот на национальную почву. Не знаю, какими лицами это объясняется и чем — но это так. Сегодня журнал “Посев” — самое интересное русское зарубежное издание, прежде всего — нигде нет такого подлинного дыхания советской действительности, живой реальной связи с ней (от того, что они и действительно поддерживают связи). Почитаешь — как будто побывал на родине вот сегодня. Во-вторых они дают и глубокие публикации, вроде Ивана Ильина или Евгения Трубецкого, из старого. И резко отличаются от всей журналистики 3-й эмиграции — и даже от “вообще антикоммунистического”, но безнационального “Голоса Зарубежья”. Поэтому лучше бы вспомнить Платона: когда встречаешься с человеком — не думай, в чём ты лучше его, а: нет ли у него чего такого, чтó бы тебе перенять. И вот — эту живую связь с сегодняшней советской повседневностью — и “Нашей Стране” хорошо бы перенять и иметь. Обнадёживает Ваша недавняя публикация о хирургах на картошке — вот в каждом бы номере что-нибудь такое! (конечно, для этого кому-то надо много сидеть над советской прессой, но в Б-Айресе в библиотеке, думаю, всё есть). Правильна Ваша точка: в вопросах христианства и крестьянства уступать нельзя. Но сегодняшний “Посев” не содержит ничего ни антихристианского, ни антикрестьянского. Думаю, что и их просчёт с террористами прошлой России — или был одиночен, или изжит с тех пор. (Совсем отказаться от терроризма вряд ли они смогут, поскольку они за активное восстание). Черты феврализма мне первому непереносимы, но я у них его в эти годы не обнаруживаю.

Вообще “Наша Страна” слишком закружена (зациклена) на вопросе о государственном строе, верней о преимуществах монархии. Законно иметь такое убеждение, и даже пропагандировать его, но не исключительно только это. Надо больше заниматься реальными проблемами сегодняшнего дня в СССР и на Западе. (Ваши острые редкие публикации о том, до чего заврались на Западе — полезны, только обязательно с точным указанием источника сведений).

Не знаете ли Вы: под каким псевдонимом печатался И. Солоневич в “Новом времени”? Сколько я прочёл этой газеты за 1916 и 1917 — ни разу его фамилии не встретил. Всего Вам доброго и лучшего, Николай Леонидович. Жму руку.

Солженицын

* * *

Особенно ценил писатель библиографический отдел Владимира Рудинского…

4.1.84

Дорогой Николай Леонидович

С Рождеством Христовым и с Новым Годом Вас и Михаила Владимировича!

Рад сказать, что газета Ваша определённо крепнет, интереснеет, разнообразнеет. Всегда интересны статьи с фактическими сведениями, с точными библиографическими ссылками. Для себя нахожу интересными рецензии на разные объёмистые книги, которых не стал бы я читать, а тут получишь сжатое впечатление. То же — и о редких, но сразу заметных западных публикациях (чаще возмутительных) — так узнаёшь о них. Важно, чтобы какие-то сотрудники или актив газеты распределили между собой, за какой прессой, изданиями следить, и не пропускать примечательного.

Кармазин — острый, интересный автор, но странно было в № 1733 прочесть защиту оккупации Ливана.

Хорошо, что не ослабляете внимания к русскому языку. Я бы без “ё” не стал бы и собрания сочинений печатать, мне противно смотреть на текст без “ё”. Именно после упразднения ятя эта буква необходима.

Ваше письмо от 8.10. Считаем инцидент с “Плюралистами” исчерпанным. Но впредь из отдела “Литература” Вестника — не берите, а остальное — пожалуйста. (Впрочем, переписку с Янкелевичем — не надо Вам, будет лишний акцент).

Тайваню — я предлагал русское вещание. Нет. Они жмутся, боятся. Почему-то не получил Ваших №№ 1735 и 36. Если есть — дошлите. Нет, пришли, ошибся. Вкладываю Вам чек. Подтвердите (аргентинская почта…). Сердечно Ваш

Солженицын

* * *

Я собирался впервые попасть в Россию в составе группы репортёров и предложил Солженицыну использовать меня в качестве курьера…

7.10.84

Дорогой Николай Леонидович!

Был очень рад Вашему письму, хотя хотел бы узнать из него больше: какую работу Вы нашли, как устроились? как живёте?

Вы так быстро пронеслись, я не сообразил подарить Вам большое собрание сочинений. Потом узнал из конторы ИМКИ, что Вы были подписаны на тома 1-4, потом 10-14. Распорядился, чтоб они выслали вам 5-9 и в будущем 15-18 (так что — больше не подписывайтесь). Дошло ли это до Вас?

О проекте нынешней Вашей поездки. Да если в общей компании Вас пропустят — так отчего же — езжайте. Конечно, будет для Вас большое переживание походить своими ногами по русской земле, хотя так изгаженной. Ваша любовь к России заслуживает пищи. Но маршрут будет очень стеснять Вас. Самарканд — лишь экзотика (очень живописная!), в Ташкенте только часть города русская — от советского центра в сторону ул. Жуковской и других с ней полукольцевых. В Петрограде — всё на месте, как было и в проклятый 17-й год (кой-где, не в центре, построили высотные гостиницы, портящие вид). А в Москве очень много обезображено, только местами можно угадывать прошлое — например в переулках от Сивцева Вражка в сторону Пречистенки (“Кропоткина”) и до Остоженки (“Метростроевской”).

Ну, бульварное кольцо местами сохранилось, кое-что по две стороны Мясницкой (“Кирова”). Без знающего старожила многого не увидите. А посмотрите — вид нынешних людей, лица.

Хотя и в составе такой группы — но будьте крайне осторожны, за каждым Вашим шагом будут следить, а простым людям на улицах разговаривать с Вами о чём-либо серьёзном — опасно, правды не скажут. Вашего участия в “Нашей Стране” могут и не знать, и прямой провокации не будет — но не попадайтесь на неосторожном шаге. Что уверено можете везти — 1 экз. Библии и 1 Евангелие (мол — “нуждаюсь сам каждый день”) — а там кому-нибудь подарите, к ним жажда.

Не хочу рисковать ни Вами, ни своими друзьями, и не предлагаю Вам никаких встреч, никаких адресов, хотя мог бы много. Получите первое впечатление — а когда-нибудь попутешествуем по коренной России, и не в наших условиях.

Мы с Н. Д. сохраняем лучшие воспоминания о Вашем приезде, хотя мало пришлось поговорить. Помню своё обещание: никогда Вас не забыть, вспомнить вовремя.

В январе пришлю помощь газете (Не спроворились Вы: на что-либо советское подписаться, да обрабатывать?)

Мой добрый привет Вашей жене.

Жму руку. Ваш

Солженицын

А чем занимается Новицкий? Раевский?

* * *

Но эта моя предполагаемая первая поездка в Россию сорвалась…

25.12.84

Дорогой Николай Леонидович!

Да, жаль, жаль, что не удалось Вам глянуть сейчас на родину (и какие уж такие “напряжённые отношения”, когда опять лепят “разрядку”?) — но будем надеяться, что Вы ещё будете достаточно молоды и в силах, когда поедете туда не на две недели и не наблюдателем, а работником. Я, разумеется, всегда буду помнить своё обещание Вам.

Вот что Вы сейчас без работы остались — это тяжело. По “Свободе” ничем не берусь Вам помочь: это — гнездо, целиком захваченное врагами России, тщетно я пытался туда кого-нибудь устраивать — всё провалилось, им нужны только “свои”. А русская секция “Голоса” — она нигде не держит особых корреспондентов, кроме как одного в Европе: все новости из всех стран они, по своему устройству, получают от корреспондентов основного английского “Голоса” и переводят на русский, когда надо. Помар сейчас и ушёл с русской секции, правда поднялся выше. Будет случай — замолвлю словечко, но надежда очень малая.

О переводах меня на испанский. В данную минуту — не ведётся, кажется, конкретных переговоров с каким-либо испанским издательством (у меня с испанским печатным миром сильно испорчены отношения моим выступлением в Испании весной 1976) — но, однако, они могут возникнуть в любую минуту, и секретарша Клода Дюрана Наташа Шмеман знает, что надо обратиться к Вам и знает Ваш адрес. И призываю Вас в таком случае — браться без сомнений. До сих пор на испанском из меня — каша неразборная, читать нельзя, переводили люди, не знающие русского (например переводчики реклам), кажется единственный порядочный перевод — Ламсдорфа “Телёнок”, да несколько публицистических статей, переведённых покойным Габриелем Амиамой. И не ставьте перед собой задачи передать все тонкости языка и художественных особенностей: на фоне предыдущих переводов достаточно, если Вы передадите точно смысл, ритм фраз.

Поздравляю Вас и Михаила Владимировича с Новым годом и с нашим (старым) Рождеством! Наталья Дмитриевна шлёт Вам тёплые пожелания — и Вашей семье от нас.

Солженицын

* * *

Увы, мадам Шмеман с испанскими издателями меня никогда так и не связала, видать по идеологическим соображениям…

15.2.85.

Дорогой Николай Леонидович!

Сейчас получил Ваше письмо от 4 февраля. А телеграммы и в помине не было. (И я Вам когда-то писал: не шлите телеграмм, и не тратьтесь.)

С переводом меня на испанский, будем ждать теперь, когда возникнут конкретные переводы, Вам напишут. Пожалуйста, предупредите строго Киреева: он рассказывает (может быть и многим), что я помогаю газете — и это уже дошло до Пирожковой, она вздувает интригу. Что его толкает рассказывать? Зачем? Это не должно быть гласно.

Мы с Н. Д. шлём наши лучшие пожелания Вашей семье.

Солженицын

* * *

Я опубликовал в “НС” интервью Солженицына с Д. Рондо, — на литературные темы. Исаевич был очень недоволен. Я извинялся…

2.4.85

Дорогой Николай Леонидович

Разногласие по поводу Рондо не имеет касательства к нашим с Вами отношениям, не принимайте к сердцу. Значит, возникло непонимание. Я потому и предупредил Вас, что Пиво можно брать, что оно не только о литературе, и я предполагал широкое его распространение (показано в нескольких странах Европы).

Сейчас и не предвидится, что бы Вам перепечатывать, ибо от всех выступлений я уже полтора года как отказался (и думаю — надолго, надоело западных дураков образовывать), побочных работ тоже не будет, ушёл только в Узлы (и в “Вестнике” будут только главы из “Марта”). Если через годок появится там статья “Черты двух революций” (французской и российской) — это смело можете брать.

Если Киреев не рассказывает — тем и лучше, пусть так и будет. Значит кружок Пирожковой действует просто по нюху и по догадке.

Точные ссылки всё же просите у всех — просто чтоб повысить уровень газеты, достоверность статей.

Л. Келер о Тарковском спорит будто с Завалишиным, а анонимно со мной? Дался им этот “Рублёв”, обманул всю эмиграцию, совсем не русский фильм.

В Штатах против меня поднимают газетную кампанию, что “Август” (когда его на английском и не существует) — антисемитский (раз Богров еврей, а выстрел его вёл к революции). Другая кампания, что я — ослабляю западную демократию. А в Союзе пустили телефильм (с теле-цитатами из Пиво!), что я слуга ЦРУ, и Фонд мой — ЦРУ.

Испанский перевод пока не вылупился, но будем ждать.

Обнимаю вас сердечно.

Не расстраивайтесь. Ваш

Солженицын

* * *

Я стал буэносайресским корреспондентом антикастристской радиостанции “Марти”…

20.5.85

Дорогой Николай Леонидович

Сегодня, я слышал, начинается радиостанция Марти? Пошли Вам Бог успеха, и чтоб там не возникла такая склочная мафия, как на “Свободе”, гнойник.

Поскольку Вознесение ещё не наступило —

ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ и Вам и всей Вашей семье.

Федосеев для Вас — хороший автор. Особенно в истолковании советских дел, которые так мало понятны старой эмиграции. И полезно, что Вы печатаете такие письма как Силаева, будит мысль читателей.

Американская пресса меня и все годы после Гарварда не щадила, поливала даже яростней советской. Эта новая атака у них однако слабо опёрта — всего лишь на эту самую статью Лосева, верней — на её поспешную передачу по “Свободе”, а он там приплёл к чему-то и “Сионские протоколы” и много чего. И — накинулись на “Август”, которого ещё не было на английском и никто прочесть не может. Пока и захлебнулись. Но можно ожидать в будущем.

Статья Лосева? — как сказать. Кое-что он чувствует — язык, мелкую проработку текста, а в общем-то считает: что и истории отсюда не почерпнёшь (хотя он ни одной ошибочки с Богровым не нашёл, проверив многое), ни, мол, и целого нет. Эффект от статьи во многом получился обратный доброжелательным намерениям автора. Да собственно он интересовался в “Августе” только еврейской проблемой.

Красовский меня изумил: совершенно меня не спросив, напечатал большие куски из Письма Вождям — отдельным приложением к журналу со своим обильным вступлением, что пора обратиться к Горбачёву! — т. е. сделал политический шаг — от моего имени! Я послал ему возмущённую телеграмму, письмо — молчит. Требую, чтоб он в № 18 указал, что это было без моего согласия и даже ведома. Неужели я должен буду в “Русской мысли” его опровергать?

Настроимся на глубокое дыхание — и будем верить в будущее! Жму руку

Солженицын

Каждый раз как пожалуюсь Вам на неприход номера — так почта потом изрыгает с опозданием, плюс Ваши дубликаты.

* * *

Своё отеческое отношение к “Нашей Стране”, писатель распространял и на её редактора…

21.5.85

Дорогой Николай Леонидович!

А может Вы устроитесь в главный штат “Марти”? — это было бы хорошо. Вообще Ваш переезд в Соединённые Штаты на постоянку я считал бы правильным шагом, уж слишком Аргентина бесперспективна.

Будут ли успехи в устройстве — сообщите. Жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Я высказал мысль, что он должен иметь свою собственную радио-программу для России…

19.9.85

Дорогой Николай Леонидович!

Рад был Вашему письму от 9.9. Поражаюсь находчивости Ваших врагов. Ну, да они такие.

До программы мне — оч-чень далеко, много других задач.

Н. Д. Вам кланяется. Храни Вас Бог.

Солженицын

* * *

Я жаловался писателю на дикую “политкорректность” на радио “Марти”. Фиделя Кастро, например, было запрещено называть диктатором…

6.2.86

Дорогой Николай Леонидович!

Рад был получить от Вас весточку (30.12), была перед тем и от 13.10.

Понимаю Ваши муки на Марти, но не удивляюсь этим идиотским ограничениям: Запад именно не способен бороться идейно, он всё ползёт к компромиссу.

Вы верно видите величайшую опасность, что западная развращённость, и порнография и рок, обрушатся ещё и на будущую Россию. Железный занавес отлично не пропускает с Запада ничего хорошего, а плохое пропускает и теперь уже. Я очень беспокоюсь об этом уже давно.

Что это с декабря (с № 1845, последний был) — прекратилась “Наша страна”? Я из-за этого и не высылаю пока чека: нужно ли? Снова ли на Киреева? Жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Кафкианское поведение аргентинского почтового ведомства не переставало поражать Исаевича…

18.2.86

Дорогой Николай Леонидович!

Ну, и аргентинская почта! — сейчас сразу за девять недель пришла “Наша страна”. Значит, всё в порядке, газета выходит, и я вкладываю чек для Киреева. Надеюсь, Вы получили моё письмо от 6 февраля. Жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Я вернулся к теме о газете “Земщина”…

22.5.86

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Дорогой Николай Леонидович

В № 1866 напечатана как бы реклама для книги Орешкина. Спешу предупредить Вас: в нём есть жуликоватость личная. Получив от меня письмо, он: выпустил фразы, для него невыгодные, переставил другие как ему выгоднее — и самовольно напечатал эту фальшивку как “письмо от Солженицына”. Эта манера ставит под сомнение и его научный метод. Пожалуйста воздержитесь напечатать что-либо вроде: Сж-н поддержал, одобрил книгу Орешкина. Я — не имею о ней суждения, но кажется — липа.

Аргентинская почта — как пьяная: до сих пор нет 1861, 1862. Но не высылайте, теперь я знаю, что в конце концов всё доходит.

Земщина: 1)  собирательно обо всех людях, связанных (хозяйственно или духовно) с землёю 2)  при Грозном: всё остальное, кроме опричнины, — то есть как бы противоположность ей. — Газета под таким названием была до самого 1917 г., правая, но выпускал её Глинка-Янчевский, да вовсе не истерик (и очень сомнительный тип) Пуришкевич. Мы с Н. Д. шлём самые тёплые пожелания Вам. Ваш

Солженицын

Рад, что Л. Келер разобралась в фальшивой и пристрастной книге Скеммеля, хотя ещё далеко не всё заметила (даже фото моей мамы подменено). № 1868 пришлите мне ещё один. “Рок” — вообще мне отвратителен, всяко.

* * *

Солженицын всегда пристальнейшим образом следил за содержанием газеты и ждал её с нетерпением…

14.11.86

Дорогой Николай Леонидович!

Спешу напомнить Вам, что подписку на моё собрание сочинений, тт 15-18 сейчас, потом и дальше — продолжаем мы сами. Так что если Вы получили из издательства извещение о подписке (это делается у них автоматически) — просто не отвечайте.

Вы напечатали в газете, что пропадают на аргентинской почте чеки — так как нам быть в январе, чтоб иметь уверенность, что вы получите наш? Посылать ли прежним путём?

Теперь уже столько времени прошло, что ясно: № 1861, 1862 я не получил (долгое время думал, что почта дошлёт, она иногда досылала и через два месяца.) Если у Вас эти экземпляры сохранились — дошлите, чтобы у нас во Всероссийской Мемуарной Библиотеке был комплект. Как с работой?

Солженицын

* * *

Наконец, в 1986 году, сопровождая аргентинского президента в качестве репортёра буэносайресской газеты, я впервые попал в Россию…

13.1.87

Дорогой Николай Леонидович!

Высылаю чек на Киреева.

С большим волнением прочёл Ваши впечатления от поездки на родину. И тепло сердцу и тяжко. Преобразования Горбачёва (если их ещё не сломят или не запетляют многолетними петлями) — начались по самому естественному, но и самому медленному для русских варианту — малыми сдвигами по спектру от большевицкого края. Если переползание и будет идти — нескоро нам увидать Россию такой, как мы хотим, — а копией Запада она может стать скорей. Заражение по нижнему слою — рок-н-ролл, майки с надписями, “штатники” среди подростков — впрочем давно течёт, как навозная жижа под Железный занавес.

Всего доброго Вам с семьёй.

Жму руку.

Ваш

Солженицын

Первые два тома “Марта” скоро Вас достигнут. Так № 1861, 1862 — не нашлись?

* * *

И. В. Огурцова наконец выпустили из концлагеря. Я спросил писателя: связался ли он с главой ВСХСОНа на предмет создания политической программы?…

8.1.88

Дорогой Николай Леонидович

Сегодня, на второй день Рождества, как раз я получил Ваше письмо. Спасибо за добрые пожелания, и мы с Н. Д. шлём Вам наши запоздалые поздравления с Рождеством и Новым годом. Напуганный Вашими объявлениями о пропаже чеков, прошу Вас указать мне, как послать чек? Как ответите — пошлём.

С доставкой газеты — беда. И в этом году пропали пары. А вот после 1948 — вообще ничего не приходит, но это я думаю где-нибудь в пути, наверстается.

С Огурцовым мы обменялись по одному письму, пока не представляю, чем он займётся. Но составление программы теперь сильно деформированная задача. Это имело смысл при неподвижности в стране и на неопределённое будущее. Когда же в стране началось несомненное движение (хотя бы оно заняло и больше 50 лет, охотно допускаю) — составление таких абстрактных программ становится прожектёрством.

Сам ход событий на родине будет вести живых людей и будущее начнёт открываться. Сейчас надо примириться, что самое интересное происходит не в эмиграции, а в стране — и Вашей редакции перестроиться на освещение потрясающих материалов, которые стали появляться в советской прессе, даже в какой-нибудь “Социалистической индустрии”.

О моём интервью в “Шпигеле”. Я давал его исключительно для немцев (потому что в Германии, как нигде, был большой урожай серьёзных рецензий на “Октябрь”, в Германии книгу прочли гораздо внимательней, чем вся эмиграция). Текст в “Шпигеле” значительно отличается от подлинного русского, но восстанавливать с плёнки и печатать тот — сейчас у нас руки не доходят. Я уже выдержал 2-3 скандальных столкновения с некоторыми эмигрантскими органами, желавшими самовольно печатать перевод моего интервью, еле остановил. Ради Бога — и не прикасайтесь к этому интервью, не цитируйте его и не передавайте своими словами — именно это я им запретил, угрожая даже уже и судом! Не подведите меня! Вообще: без моего разрешения не печатайте и впредь никакого моего материала. Да их и не будет почти: я уже 5 лет, как не выступаю, исключение сделал для интервью о “Колесе”, может быть ещё американцам придётся дать летом. Занят я только “Колесом” да ещё русским словарём языкового расширения — очень интересный, важный, итог 40 лет моей работы.

Именно и прямо от 1988 — никакой судьбоносности не ждите: процесс будет долгий-долгий-долгий, с петлями возвратов и промежуточным удушением. Если мы 70 лет только падали — то посчитайте, сколько же надо подниматься — ведь подниматься трудней чем падать. Но всё же в душе — надежда дожить.

Крепко жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Монбланы слухов вокруг Исаевича — смущали и тревожили…

19.12.88

Дорогой Николай Леонидович

Спасибо за память, за добрые пожелания.

Вам шлём и мы наши самые тёплые пожелания к Новому году и к Рождеству Христову.

Слухи обо мне к Вам, естественно, приходят с опозданием, а что противоречивые, так не удивительно: они и по природе таковы, переменчивы. В августе-сентябре шли письменные переговоры мои с “Новым миром”. Залыгин хотел печатать “Корпус” и “Круг”, другие издательства порывались тоже что-нибудь старое переиздать: в конце лета фамилия моя как будто даже перестала быть запретной, сильно выплеснулась на страницы разных газет. Но потом раздался грозный голос нового главного “идеолога” В. Медведева: Солженицын враг социализма, поносит Ленина, совсем не нужная фигура в нашем обиходе. То есть, если бы я согласился на “Корпус”, они бы охотно его напечатали и изобразили бы, что я — всей душой с “перестройкой”, а у гласности — и границ нет. Но тем бы я надолго удушил “Архипелаг”. И моё встречное условие было: начинать только с “Архипелага”! На этом и разошлись.

А что дальше будет — трудно сказать. Почти самовольно в нескольких клубах Москвы отметили моё 70-летие, говорили очень дерзкие речи. Подпор снизу есть — а как будет, что из этого? — поживём-увидим.

Вообще положение на родине — очень трудное. За 4 года экономически стало пока не лучше, а хуже. Падают все показатели жизни, нравы, развивается в провинции ночной разбой подростков, — да разве все проблемы перечислить?

Необозримое время надо, и при условиях благоприятных, чтобы страна из этого выбралась, — за столетие?… (всё это я написал Вам — частным образом, не используйте, как Вы иногда раньше делали, в виде цитат от третьих лиц.)

Ваши аргентинские почтовые забастовки… В одной из таких забастовок до меня не дошли № 1955-1956, теперь уж и не дойдут; будут лишние у Вас — дошлите. А самые последние приходят тоже не по очереди.

Хорошо ли в прошлом январе мы выписали чек Кирееву через Нью-Йоркский банк? Так и теперь сделать? (Повторите в газете, куда лучше слать.)

А слухи, что я с Горбачёвым переписывался — утка полная. И “на два-три месяца” я туда не поеду — а уж поеду когда, то доживать и умирать. О Вас не забуду.

Жму руку. Всего Вам доброго.

Солженицын

* * *

Я предложил писателю создать русскую историю для детей…

3.7.89

Дорогой Николай Леонидович!

Деньги (800 долл) мы перевели на счёт.

Русскую историю для детей? — это был мой план, если жить в сибирской ссылке, да под сильной цензурой, когда ничего нельзя держать. Увы, это уж кому-то другому, я весь растратился на 1917 год, и это понужней.

Газета Ваша оживилась тем, что Вы стараетесь следить за новыми событиями в стране и отзываться на них.

Старайтесь помещать этого материала больше, ибо реально надо исходить из того, что сегодня есть и как оно идёт — а не из принципов, как некоторые задали себе 70 лет назад и с тех пор не допускают им никакого развития. От повторения одних и тех же заклинаний Россия не станет к ним восприимчивей, наоборот, там заклинания надоели всем. Но можно понять, что Ваша газета отстаивает принцип монархизма в общем виде…

Очень полезно, что часто печатаете рецензии на вышедшие книги: многим экономит время, чтобы представить, что за книга. Совсем невредно, например, когда Федосеев перелагает статью из “Здоровья” — ещё кто-бы её нашёл и прочёл.

Самые добрые пожелания Вам.

Меня, кажется, начинают печатать в Союзе.

Солженицын

* * *

Я хотел снова вызвать Исаевича на разговор о монархии…

12.1.90

Дорогой Николай Леонидович!

В моём “Марте” содержатся все ответы на вопросы Вашего сентябрьского письма. Милюков-Львов-Терещенко-Керенский не изменили царю, ибо открыто были его врагами всегда.

Изменили крупные военачальники и чиновники.

По понятиям и требованиям “истинной монархии”, разработанным Тихомировым, — ни в сегодняшней России, ни в ближайшие, мягко скажем, десятилетия — такая необходимая нравственная цельность народа достигнута быть не может, какую он рисует для истинной монархии. В 1904, когда он кончал книгу, — мы ещё были на горе, а сейчас — в глубочайшей бездне, притом в нравственной. Но если теперь Ваша газета потекла в СССР — вот Вам и прекрасный эксперимент понять: как воспринимают её и главное: сколь разнообразные и широкие (географически, социально, верующие и неверующие, возрастно и по образованию) круги принимают её и насколько. И если у Вас такой подсчёт, наблюдения будут сделаны — непременно публикуйте в газете, хотя бы это оказалось для Вас и не совсем ободряюще.

Слухи о моей болезни, к счастью, совсем не обоснованы, пока Бог посылает здоровья.

Комментировать сегодняшние события в стране и во что это выльется — тема необъятная. Вообще события будут грозные и тяжкие. Власть уже не уверенно руководит ими.

Яснее ход моих книг: в такой вот “щели” между крупными событиями — да и здорово потекли, я даже сам сдерживаю, чтоб не всё сразу, а вперёд пошла бы моя проза, включая полное “Колесо”. “Архипелаг” уже в издательствах сильно тормозят: “нет бумаги”. (Рыбакова напечатали — 7 миллионов, меня — еле 100 тысяч. А возвращаться на родину я могу только после того, как “Архипелаг” и “Колесо” будут доступны в любом глухом углу. А без этого — что ж мне, давать газетам интервью и промолачивать заново всё?

Сейчас отправляем чек на 1000 дол. на Киреева. Наши с Н. Д. сердечные пожелания Вам и Вашей семье.

Солженицын

* * *

Брошюра “Как нам обустроить Россию” — хотя в ней порою проглядывали монархические источники — не могла меня удовлетворить… Я тогда только что переехал по работе в США.

15.1.90

Дорогой Николай Леонидович

Спасибо за поздравление. А мне теперь остаётся Вас — хоть с Крещением.

Я понимаю чувства, которые в Вас и Ваших друзьях протестуют против некоторых сторон моей брошюры. Но надо считаться с исторической реальностью и нынешним состоянием народа, а не с мечтами. Если б я написал всё то, что Вы предлагаете, — программа была бы высмеяна и вообще не принята никем к рассмотрению. Выборы дальние — должны остаться в свободе, довольно нагромождено и вопросов самых ближних и неотложных. Мы — в пропасти (и моральной ничуть не меньше, чем экономической); вопрос стоит: вообще ли будем живы, — о какой там идеальной программе может идти речь? Не при таком состоянии нравственности и понятий.

Ни к империи, ни к тем границам — мы никогда не вернёмся. А спасать, чтó крайне необходимо — я предложил, вызвав самый бешеный гнев в Казахстане и среди украинских националистов. Но — лишь бы мысли были, вот, сформулированы. Они прорастут.

Заранее объявить об отделении — нужно, чтобы избежать крови, как вот в Литве уже, это — важней, чем экономическая потом торговля. Да реально — ни с кого ничего мы и взять не можем: Средняя Азия загублена пестицидами, погублен Арал — о чём ещё с ними торговаться? От самого первого дня завоевания (а были Александру Второму предупреждающие тогда голоса) — мы всегда их кормили и тащили за российский счёт.

О тех 11 республиках — надо вовсе забыть. Думать надо: как ещё удержать, расположить к единению — малые, входящие в нынешнюю РСФСР.

Да даже и эта программа — высказана ещё вперёд. По пути ещё будут мучительные петли развития. Выход на вольный простор для людей — будет долог. А лечение людей? — если всё губилось 75 лет, то для выздоровления — вдвое-то нужен срок?

Понимаю, что Вам сейчас тоскливо в отрыве от своих, но уж двухлетний контракт Вы выдержите.

Сейчас высылаем на тот же счёт — 800 долл. От души всего Вам доброго, жму руку. Н. Д. кланяется.

Солженицын

* * *

Исаевич попросил меня прислать ему книгу профессора Н. Ульянова об украинском сепаратизме…

20.11.90

Дорогой Николай Леонидович!

Рад за Вас, что Вы получили, как я понимаю, неплохую работу, без которой Вам приходилось в Аргентине трудно.

Получил книгу Ульянова, спасибо. Так же и Волконского — но он у меня есть, и в любой момент могу вернуть Вам его. Дикого об Украине-Руси нету, но может быть это уже и много? не знаю. Я собираю эти книги сейчас потому, что затронул украинских сепаратистов в брошюре — и верно предвидел негодующую реакцию от них. Уже шлют и шлют мне протесты. Только на одно письмо Караванского я ответил (его — “Русская мысль” 19.10, мой ответ — 2.11). Но они шлют и дальше, я пока больше участвовать не буду — однако на будущее вероятно всё это неизбежно.

От Киреева пропущенные газеты получил, спасибо. От души всего вам доброго, хорошего устройства на новом месте!

Солженицын

* * *

Писатель тоже попросил у меня ряд материалов, нужных ему для работы над книгой о русском еврействе “200 лет вместе”. Незадолго до этого он выступил в газете “Труд” против отделения Украйны от России…

3.2.92

Дорогой Николай Леонидович

Получил Ваше письмо от 30.12.

Спасибо за доброе пожелание — да уж очень-очень мрачны пути нашей страны. Слава Богу, что освободились от коммунизма (да ещё освободились ли? Только верхушка его слетела, а вся крепкая середина у власти на местах, срастаясь с новой буржуазией и мафией) — но, как и ясно было заранее: похоронит он нас под своими обломками, живыми и целыми он выпустить нас не мог. С этого то момента и покатилась лавина новых бед. Пытался я воздействовать хоть на украинский референдум, куда там! Сами наши русские там, 12 миллионов — как безучастны к своей судьбе, и не пошевелились.

А газета “Труд” — 18 миллионов экземпляров и та самая какую читают донбасские шахтёры и криворогские металлурги… И российской “общественности” безразлично, и российским новым властям. А когда всё пропустили — кинулись вослед руками махать о Черноморском флоте.

Сравниваю со Смутным временем XVII века — ой, на много хуже сейчас. И в куда большей пропасти, чем в Семнадцатом году. Говорить вслух нельзя — а ведь за одно столетие не выберемся… И мусульманские республики все прицепились, тянут на дно, — а ведь все потом отделятся к мусульманскому миру.

Это хорошо бы, если бы Вы устроились испанским корреспондентом в Москву — ведь иностранные корреспонденты ещё добавляют лжи о России, хлопают крыльями не о том.

С недельку назад, отправили на Нью-Йоркский счёт Киреева — но вдвое меньше (400): все средства гоним на родину — лекарствами, продуктами, деньгами, беспомощным старикам да бывшим зекам. Потребности — неисчислимы.

Два необязательных вопроса к Вам (и несрочных, можете вообще не отвечать): 1.  не знаете ли какой книги или чьих воспоминаний, где бы поясней было написано о ходе болезни Александра III? 2.  “Вече” № 39 с. 116 ссылается на газету Diario Israelita от 28.9.59 о том, как Яков Шиф снабжал русских революционеров деньгами. Нельзя ли когда проверить: так ли в статье? И насколько серьёзно написано? Эмигрантские русские авторы часто ссылаются безответственно: или — не так там написано, или даже нет такого журнала или номера.

Всего доброго, хорошего от нас с Н. Д. — Вашей семье и Вам. Жму руку.

Солженицын

* * *

Спрашивал писатель и о профессоре Сергее Викторовиче Гротове (литературный псевдоним “Алексей Ростов”). Настоящая фамилия этого императорского правоведа была Зигрист.

10.3.92

Дорогой Николай Леонидович

Спасибо за справки. Этой энциклопедии я не смотрел, не догадался. Теперь достаточно, можете аргентинскую газетку и не искать. Но ещё вопрос: когда-то (то ли в 1944, то ли в 1945) в Вашей газете печатался “профессор Ростовского университета А. В. Гротов". Не знаете ли Вы: истинное ли это имя или псевдоним (вряд ли). Мне кто-то когда-то прислал ксерокопию его статьи о том, кто занимал виднейшие места в большевицкой иерархии, — но, по эмигрантской небрежности — нет даты, ни даже названия газеты (определяю по шрифту, вижу). Искать же теперь непременно дату — не обязательно. Всего Вам доброго. Жму руку.

Солженицын

* * *

Автор "Архипелага" тяжело переживал деградацию патриотизма в национал-большевизм…

18.5.93

(ещё Вознесения нет)

Воистину Воскресе!

Дорогой Николай Леонидович!

А я собирался Вам написать ещё в начале года — и не был уверен, что Ваш адрес не изменился. Так и есть — изменился. Но — как это связано с изменением Вашей жизни? Отчего не пишете? Где семья? Как сыновья?

Спасибо за вырезки — чувства Ваши хорошо понимаю. Да Вы уже не раз и были в России. Боль — невыразимая, опасностей — лавина, а как помочь?

Как хоть людей вразумить, чтобы понимали? Патриоты сошли с ума — вступили в союз с коммунистами. Сегодня не осталось в России ни одного чистого (от этого союза) патриотического движения, партии, — только рассеянное множество честных людей.

По нашим расчётам — уже меньше года осталось до нашего переезда в Россию, навсегда. Пока поедем мы, старшие, а сыновья — постепенно, как будут кончать учение, самоопределяться. Да двое уже ездили в прошлом году, третий тоже собирается этой осенью.

Сохраняется ли счёт Киреева в Сити-банке? Если да — вышлем помощь ещё в этом году. Но уже из России — вряд ли: тамошние нужды безмерны, вопят о себе, всё поглощают. Н. Д. сейчас в Москве, тысяча дел по Фонду и по подготовке нашего переезда.

Не поможете ли Вы мне в одном поиске? А. Дикий в своей книге приводит две статьи, и я не сомневаюсь, что они приведены точно, однако не худо бы иметь ксерокопии подлинников. Это:

1)  В сан-францисской газете “Новая заря”, 7.5.60 — статья инженера А. Зисмана.

2)  В 1963 году (а точнее он, к сожалению, не указывает, а нужно точный номер, дату) и в “Нашей перекличке” (месячный журнал быв. белых) и в “Знамени России” (Н. Чухнов, монархический орган) была статья И. Галенко (из какого-нибудь одного места).

По американским библиотекам и не ищите, нету, проверено. Это можно найти только по старым связям, у кого-то в домашнем хранении или в прицерковной библиотеке. Попробуйте, может удастся. Но не через силу: нет — так нет.

Да, в Красовском я давно обнаружил порчу, заочно в нём обманулся. Шут с ним, это мелочь. Крепко жму руку.

Солженицын

* * *

Ещё больше его волновало продолжающееся всевластие КГБ…

8.6.93

Дорогой Николай Леонидович!

Спасибо за присланное. Более — ничего искать не надо. (О народниках же — я всё знал.) Впрочем: дата “Нашей переклички” — без копии — была бы желательна. Очевидно тоже 1961.

Сейчас высылаю 400 долл. чеком на Киреева в Нью-Йоркский банк.

Конечно, в будущем доме нашем под Москвой я буду рад Вас видеть.

Однако там я буду сильно обложен подслушиванием от КГБ, так что не много разговоришься. Кошмарно, что КГБ нисколько не тронули, они — в прежней силе, и неизвестно, как её используют. Ну, и не переждать же мне их здесь, надо ехать. (будущей весной.) Крепко жму руку.

Солженицын

* * *

Писателю весьма понравились воспоминания П. П. Тихонова о моём отце — белом офицере (“Вспоминая лейтенанта. Штрихи боевой страды Русского Корпуса на Балканах”).

3.8.93

Дорогой Николай Леонидович!

И давно бы Вы прислали эти воспоминания о Вашем отце. Очень сердечно. Приобщаем их ко Всероссийской Мемуарной Библиотеке.

Пишу на ходу. Вопрос к Вам: где точно (по отношению к ближайшим крупным городам) находится место сдачи казаков англичанами “при Лиенце”, как принято говорить? (может быть буду осенью в Австрии) И чем это место отмечено? часовней?

Жму руку. Всего Вам доброго!

Солженицын

* * *

Вопреки тому, что сейчас ему тщатся приписать, писатель оправдывал “расстрел Белого Дома”.

12.4.94

Дорогой Николай Леонидович!

1 апреля отослал “прощальные” 500 долл. На счёт Киреева в Нью-Йорке. В Москве могу — Вам и для Вас — сообщить такой адрес: ул. Тверская 12, кв. 169 — это та квартира, из которой меня в 1974 году арестовали на высылку, а теперь мы её отвоевали для “литературного представительства С-на” и конторы Фонда. Разумеется, они работают только по будням. Если когда будете в Москве — загляните туда, там есть секретарша Мунира. Ей назовите себя, она свяжет Вас со мной.

Посылать “Нашу Страну” по почте — бессмысленно (и в Вермонт со средины мая — также). Но сразу сколько-то номеров кто угодно от Вас может завести, оставить Мунире. Это — в самом центре, внутренний дом “бахрушинских” домов, рядом с магазином Елисеева.

Получил и Ваше письмо от 24 декабря, не ответил вовремя…

Для того и еду, что сознаю свою ответственность и приложу все оставшиеся силы. А что выйдет — как Богу угодно.

Каких ещё захотите порекомендовать мне хороших людей — не только в Москве, а — по всей Руси — пришлите списочек данных теперь.

Мы уезжаем в конце мая. Сейчас усиленно собираемся, а Н. Д. уже в четвёртый раз в Москве, хлопочет обо всех устройствах. Внезапно умер её 32-летний сын, не болев перед тем, тяжёлый, оглушающий удар.

Всё-таки после октября 93, как там ни бранятся патриоты с коммунистической окраской, — а достигнуто впервые подобие стабильности: если бы не скинули ВерхСовет — Россия распалась бы в ближайшие к тому месяцы, если не недели: обе враждующие стороны заискивали перед сепаратизмом “республик”, а области, негодуя — объявляли себя республиками. Нет, Россия ещё не потеряна, хотя так нравственно разбросанно ещё никогда не было. Немного рано, но поздравляю Вас с семьёй:

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Крепко жму руку. Ваш

Солженицын

* * *

Сопровождая другого аргентинского президента, я в июне 1998 года попал в Москву. Но встретиться с Исаевичем, увы, больше не удалось… Он прислал мне в гостиницу письмо и свою книгу “Россия в обвале”, с дарственной надписью: “Николаю Леонидовичу Казанцеву с доброй памятью и пониманием”.

21.6.98

Дорогой Николай Леонидович!

Не упускаю Вас из сердечной памяти.

К сожалению сейчас, после уже второго инфаркта, предписан мне долгий покой. Поэтому повидаться нам ныне не удастся.

Но слежу и за Вашей газетой; любезностью Сергея Владимировича.

Посылаю Вам свою последнюю (во всех смыслах) публицистическую книгу. Может быть, Вам хотелось чего-то активней — но низверженное русское положение указывает нам крайнюю умеренность.

Из этой книги можете печатать в газете любые главы, только каждую — полностью, не сокращая.

Крепко жму руку.

Поклон мой Вашей супруге и привет Вам от Н. Д.

Солженицын

* * *

Все эти годы и до самой смерти писателя, “Нашу Страну” ему любезно доставлял московский историк, сотрудник “Нашей Страны” Сергей Владимирович Волков.

* * *

HTML-версия от 21.08.2010, project03.ru/pr/, projectrussia.orthodoxy.ru