«Аргументы Недели», 22.12.2010
Представьте общество, где юродивые, маргиналы и городские сумасшедшие несколько лет твердят о приближении чумы. Все кругом здоровёхоньки, а они, как заведённые, бормочут: «берегитесь, берегитесь»…
При такой ситуации очень скоро любое упоминание об этой заразе будет бросать на говорящего подозрение: «Вы, батенька, часом не маргинал?» Желая избежать неприятностей, люди предпочтут сделать эту область табу.
Человеческий материал, как и любой другой, имеет свои качества. Например, если студента спросить об интеллектуальном уровне присутствующих на лекции и о своём, примерно 80% аудитории он оценит ниже своего уровня. Это качество человеческой природы.
Аналогично с маргиналами: если тема становится предметом их обсуждения, очень быстро в обществе на эту тему возникает запрет. Кстати, на этом построена технология дискредитации врага через его восхваление. Просто похвалу нужно вложить в уста маргиналов.
Теперь представим: в нашем воображаемом обществе, где говорить о чуме — прерогатива сумасшедших, возникают признаки этой болезни. Кажется, нужно бить в набат. Но как решиться на такое? А вдруг чумы как-нибудь не будет? Потом не отмоешься.
Наше общество накрыла своеобразная чума. Очень скоро её проявление станет заметно каждому. Молчание в этой ситуации смерти подобно. Но люди молчат. Почему? Потому что нынче обсуждение фундаментальных проблем — удел сумасшедших. Приличные люди сегодня должны говорить о следствиях — о коррупции, наркомании, безнравственности, т.е. о бантиках, а не корнях.
Мы живём в обществе, у которого нет цели, нет идеи. А без них общество не просто умирает, оно заживо разлагается. Кажется, в такой ситуации лучшие умы должны сосредоточиться не на обсуждении бантиков, а на причине, их порождающей. Если капает с потолка, нужно бороться с дыркой в крыше, а не с лужей на полу. И вот тут возникает проблема, потому что разговор в таком масштабе неизбежно касается идеи в глобальном смысле.
Сегодня термин «идея» дозволено употреблять или в бытовом смысле (идея пива попить, на курорт съездить), или в научном контексте (идея нового способа передачи информации), или в области творчества (идея фильма). Политический или мировоззренческий масштаб сразу превращает слово «идея» в синоним «жульничество».
Возникает забавная ситуация. С одной стороны, общество остро нуждается в идее, в цели, позволяющей определить направление движения, сконцентрировать на нём свои силы. С другой стороны, как об этом сказать и не попасть в политиканы или маргиналы?
Сегодняшнее поколение выросло в атмосфере, пропитанной деятельностью мелких людей, пришедших к власти под лозунгом строительства коммунизма, не помышлявших ни о каком коммунизме. Идеи они использовали исключительно ради устроения личной жизни. Говорившиеся с трибуны слова не имели отношения к жизни.
В последние пару десятилетий СССР люди росли в атмосфере двуличия, прикрытого идейными словами. Потом пару десятилетий была циничная атмосфера продажности, оправдывавшей себя через опорочивание СССР и в итоге уничижение идеи. Естественно, у людей на подсознательном уровне сформировалось стойкое неприятие к любому упоминанию идейных тем.
Великие прорывы достигаются, когда ресурсы сконцентрированы в одном направлении. Подобное возможно, если есть определённая цель, разделяемая всеми членами общества. Если цели нет, нет и концентрации. Ресурс общества распыляется на решение бытовых проблем.
Открытие атомной энергии состоялось благодаря концентрации всех ресурсов на этой задаче. Иначе бы мир до сих пор не знал атомной энергии. По прогнозам Эйнштейна, доступ к ней был возможен лет через пятьсот.
Если страна утратила единую цель, её граждане начинают стремиться каждый к своей малой цели. Начинается распыление сил, средств и возможностей. Через некоторое время страна проседает по всем базовым показателям: образованию, культуре, науке, экономике и прочее. Далее неизбежно разрушение. Его можно оттянуть за счёт продажи ресурсов: природных и накопленных предыдущим поколением, но избежать развала нельзя.
Разрушение общества идёт с незаметной для простого человека скоростью. Но власть видит эти процессы и пытается исправить ситуацию посредством замены цели лозунгом.
В своё время Хрущёв, понимавший в теории коммунизма столько же, сколько и в ядерной физике, попытался заменить идею коммунизма лозунгом: «Догнать и перегнать Америку». На практике это вылилось в «догнить и перегнить». Здесь мы начинаем обгонять всех.
Отличие лозунга от цели (идеи): лозунг не имеет под собой основания (эмоции — не основание). Идея всегда имеет основание (мировоззрение). Лозунг не обязательно понимать, его нужно разделять на эмоциональном уровне. Идею необходимо понимать (значит, надо понимать основание, из которого она выведена).
Примеры мировоззренческих идей: «коммунизм» или «христианство». Тут эмоции на втором месте. Первично основание (мировоззрение), из которого следует идея коммунизма или спасения души. Обе идеи имеют в основе цельное учение (соответственно «Капитал» и Библия).
Жил в Греции такой философ — Эпикур. Он провозгласил смыслом жизни удовольствие. Это была идея, потому что она следовала не из животного желания, а вытекала из миропонимания Эпикура, который учил: мир состоит из грубой материи и тонкого божественного мира. Так как удовольствие нематериально — оно путь из мира материи в божественный мир. Поэтому пусть каждый ищет своего удовольствия, и через это будет идти в божественный мир.
Идея имеет долгосрочную перспективу. Лозунг имеет сиюминутное применение. В бой можно поднять только лозунгом типа «За веру, царя и Отечество» или «За Родину!».
Лозунг — инструмент манипуляции, который можно использовать как на благо общества, так и против. Сегодня этот потенциал используют против. Например, с помощью патриотических лозунгов энергию патриотов направляют на разрушение России.
Правильно подобранные слова и расставленные акценты дают эффект. Например, лозунг «Россия для русских» кажется справедливым и верным. Но для России он означает разрушение, ибо Россия — это не только Москва, Рязань и Владимир. Это ещё и Кавказ, и Татарстан. В итоге «Россия для русских» выливается в «Кавказ для русских»; «Татарстан для русских» и прочее.
Ответная реакция Татарстана и Кавказа легко просчитывается. Рождаются лозунги «Кавказ для кавказцев»; «Татарстан для татар». Начинается противостояние, русские изгоняются с Кавказа, кавказцы из России. Мировая империя колется и превращается в региональную страну. Именно по этой технологии раскололи СССР — без бомбёжек и военной оккупации.
Сейчас этот приём хотят повторить на бис. В роли движущей силы разрушения снова используют внутренние ресурсы общества — эмоции патриотов России. Судя по процессам, их энергию направляют на окончательный развал империи.
Милые сердцу обывателя лозунги «повысить благосостояние» и «просто жить» всегда превращаются в «бери от жизни всё» и «обогащайся». Они переворачивают ситуацию вверх дном, узаконивая вторичное в первичной роли. Если раньше личные цели достигались в коридоре общей цели, то в отсутствие главной цели лозунг делает их главными.
Власть в отчаянной попытке удержать расползающуюся конструкцию, рождает «инновации и нанотехнологии». Эта последняя попытка обрести идею похожа на последний вздох барахтающегося в болоте.
Если у общества нет единой цели, оно не может совершить ничего великого. Страна подобна заводу, где никто не знает, какую продукцию он делает. Дирекция ради сохранения своего положения с утра до вечера говорит рабочим, что они должны делать хорошую и полезную продукцию, чтобы всем хорошо жилось.
Рабочие не осознают, какой именно продукт нужно выпускать, но понимают, нужно жить хорошо. СМИ денно и нощно тоже проводят эту мысль. Такая обработка в сухом остатке даёт: Неважно, откуда деньги. Если у тебя их много — ты прав. Если очень много — все остальные не правы.
При такой установке ВСЕ начинают воровать. Каждый на своём уровне. Люли рвутся на ключевые места не с целью реализовать общую идею (её нет), а контролировать финансовые потоки. Всё остальное — бла-бла-бла для трибуны и электората.
Ради объективности следует признать: люди воровали, воруют и воровать не перестанут. Это человеческая природа. В нашем организме тоже всегда были и будут вирусы, и устранить их под ноль нереально. Но есть польза: вирусы работают тренажёром для иммунной системы. Если вирусы в норме, организм считается здоровым. Если сверх нормы — болен.
Такая же картина с социальным организмом. Если воровство в норме, общество считается здоровым. Система функционирует, правоохранительные органы ловят «вирусы», обеспечивая естественную норму воров. Но если норма превышена, начинаются разрушения. Чем выше поголовье воров, тем пагубнее разрушения.
В нашем обществе предельная норма воровства превышена в разы уже хотя бы потому, что сама иммунная система, вместо того, чтобы следить за понижением воровства, пользует свой ресурс… для воровства.
Повсеместная коррупция, казнокрадство, тайные и явные хищения (последние совершаются под благовидными предлогами и потому опаснее) не оставляют больному обществу шанса.
Осмысливая ситуацию в глобальном масштабе, можно констатировать: у общества без цели нет шанса стать гармоничной конструкцией. Мы обречены погружаться в хаос. Вопрос времени, когда мы опустимся ниже ватерлинии. Далее начнётся стремительное затопление. Любая случайность типа экономического кризиса сыграет для нас ту же роль, какую айсберг сыграл для «Титаника».
Пока элита общества, под коей мы разумеем масштабно мыслящих людей, не сосредоточится на поиске корня всех наших проблем, у «Титаника» нет шанса избежать столкновения с айсбергом. К сожалению, сегодня на ключевых позициях в основном люди малого ума. Они искренне полагают, что общество может жить без идеи, потому что люди устали уже от них.
Общество нуждается в глобальной идее. Но чтобы нужда стала целью, вокруг которой начнётся практическая деятельность, эту необходимость нужно осмыслить. Пока общество считает идею ненужной абстракцией, оставшейся от авторитарных времён, у нас нет шанса спастись. Шанс выжить появляется, если общество поймёт значение идеи. Необходим культурологический импульс: с идеей хорошо, без идеи плохо.
Почему бы не запустить общественную дискуссию об идее? Возможно, в процессе дебатов возникнет то, чего нам всем так не хватает. Чем выше будет задана планка дискуссии, тем быстрее она избавится от фигур, путающих бантики с идеей.
http://www.argumenti.ru/society/n269/88341/
Русский Обозреватель, 18.01.2010
В России силами двух судебных экспертов восстановлено самодержавие! Такую радостную новость сообщают сегодня на всех углах деятели нашей оппозиции. Сотни леммингов в блогах им радостно подхихикивают.
Что, собственно, случилось? Сотрудники Курской лаборатории судебной экспертизы госпожа Трубникова и господин Бердников, анализируя наклейку с надписью «Долой самодержавие и престолонаследие», распространявшуюся орловским нацболом Деевым, пришли к выводу, что она содержит призывы к свержению существующего государственного строя. Тут-то и началась вся свистопляска — мол, «кровавый режим» выдал страшную тайну, что на самом деле он есть режим самодержавный и в нём установлено престолонаследие.
Никакого идиотизма или абсурда в заключении курских экспертов, конечно же, нет. Они должны были определить, направлена ли рецензируемая надпись против существующей государственной власти, и они сделали тот единственный вывод, который мог сделать честный и ответственный по службе человек, — направлена.
Собственно, никто из оппозиционеров и не отрицает, что под «самодержавием и престолонаследием» имелись в виду существующие порядки. А экспертиза для того и нужна, чтобы устанавливать: о том же самом говорится в переносном смысле, или о чём-то другом. Вся вина экспертов перед оппозицией в этом пункте сводится к тому, что они честно выполнили свою работу.
А вот дальше начинаются сложности. У меня, как и у многих других граждан России, возникает вопрос к господам Трубниковой и Бердникову: является ли слово «Долой» и изображение человека с закрытым лицом и палкой в руках достаточным указанием на призыв к насильственному свержению? Нет ли тут, мягко говоря, выхода за границы экспертных полномочий в угоду милицейскому начальству, которое хотело бы посадить оппозиционера по более тяжёлой статье?
Не глупость, ох, не глупость, а угодничество и беспринципность являются грехом наших современных госслужащих. И не в самодержавии и престолонаследии, право же, беда, а в неумении служить честно, не халтуря и не прогибаясь. Нашей госслужбе как никогда не хватает сейчас именно типажа честного справедливого служаки, который в былые времена самодержавия хоть в каком-то количестве да изготовлялся.
Но вернёмся к самодержавию. Из трёх принципов «уваровской триады», и по сей день остающейся наиболее точной и афористичной формулировкой русского национально-государственного сознания, меньше всего повезло Самодержавию. Православие и по сей день остаётся мощнейшим фактором нашей жизни, являясь хотя бы на словах религией и основой идентичности большинства русских людей. Почтение к Народности было настолько значительным, что уваровскую теорию переименовали в «теорию официальной народности», противопоставляя ей подлинную народность всевозможных революционеров и демократов. И лишь самодержавию приговор был вынесен безоговорочный: «Долой!».
В лозунге сокрушения самодержавия соединились на какой-то момент самые разнородные деструктивные силы русской истории — социалисты, коммунисты, анархисты, либералы и даже часть консерваторов, левые и правые, националисты и сепаратисты-инородцы. И когда самодержавие пало, то оно стало настоящим жупелом для резвившихся и устроивших на его обломках четырёхгодичную кровавую бойню сил.
За исключением немногих по-настоящему мужественных людей, никто ни в белом, ни в розовом стане не мог и помыслить о восстановлении самодержавия. И лишь в красном стане понимали жизненность этой идеи хотя бы от противного. Весьма примечательны в этом смысле слова, приписываемые Троцкому: «Если бы белогвардейцы догадались выбросить лозунг кулацкого царя, — мы не удержались бы и двух недель».
Не менее характерна и легенда о том, что среди обсуждавшихся большевиками в дни деникинского наступления на Москву планов спасения был и такой — объявить царём одного из великих князей и править фактически от его имени. Но сам Антон Иванович Деникин был на сей счёт иного мнения: «Вы думаете, что я иду на Москву восстановить трон Романовых? — Никогда!»
На восстановивших политическую вертикаль и территориальную целостность России большевиков первым делом обрушились упрёки со стороны социалистов и либералов в том, что они «восстановили самодержавие». Хотя, с другой стороны, появились и те, кто мечтал о восстановлении России по формуле «Царь и Советы». Понадобилась довольно длительная вивисекторская работа как над сознанием русской эмиграции, для которой принцип самодержавия был подменён принципом легитимизма, так и над обществом внутри России, пропитанным духом демократического либерализма, чтобы идея самодержавия к тому моменту, когда коммунистическая власть пала, уже не интересовала никого, кроме небольшого числа опереточных маргиналов и ещё меньшего числа православных интеллектуалов. Она фактически превратилась в идею антикварную, исторически и политически не жизненную.
И одним из путей уничтожения самодержавной идеи стало привязывание её к принципу монархии. Никакого другого прочтения кроме прочтения монархического этой идее не предлагалось, поскольку считалось самоочевидным, что термин «самодержавие» означает неограниченную, абсолютную власть одного лица. Мало кто помнил тот казус, который возник во время конституционного процесса 1906-1907 годов. Когда при составлении «Основных Законов Российской империи» редактировалась их знаменитая I статья, гласившая: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный», радикалы предлагали изъять слово «самодержавный», как не приличествующее «конституционному», «ограниченному Думой» монарху. Однако их предложение было решительно отвергнуто как покушение не только на власть царя, но и на саму независимость России. В итоге статья о власти монарха, ставшая в новых Основных Законах 4-й, приобрела следующий вид: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть. Повиноваться власти его, не только за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает».
Самодержавие, самодержавная власть оказались, таким образом, отделёнными от неограниченной монархии и связаны с монархией отношением принадлежности, а не тождества. Несомненно, что это был шаг в сторону размывания исторической русской государственности, размывания царской власти, но в правовой обоснованности такой формулировке не откажешь — самодержавие действительно не тождественно монархии, не сводится к ней.
Историческая русская монархия является формой осуществления самодержавной верховной власти, а не наоборот. Понятие самодержавия и шире, и основательней понятия монархии, а потому должно быть восстановлено в правах в качестве одного из столпов русской национальной идеологии вне зависимости от отношения тех или иных русских людей к монархизму. Особенно когда авантюристические и даже прямо жульнические «монархические» проекты порой призваны препятствовать возрождению русского самодержавия в его действительной силе.
Нечто подобное происходило во времена смуты, когда фигуры всевозможных «цариков» из местечковых иудеев, «ворят», произведённых от блуда и иноземных принцев, в глаза Россию не видавших и молившихся своим католическим и протестантским богам от избавления от участи быть у русских царём, — все эти мельтешащие «монархические» маски призваны были отвлечь русских от главного дела — восстановления русского самодержавия.
Принцип самодержавия — это принцип русской национальной суверенной власти, который может быть осуществлён в многообразии политических форм — демократической, аристократической, монархической или «смешанной». Лишь бы эти формы были наполнены чистым смыслом русской власти. В отсутствие монархии принцип самодержавия не теряет своего смысла. Посмотрим же, в чём состоит этот смысл.
Первое и наиболее очевидное значение понятия «самодержавия» — это суверенитет. Причём суверенитет не столько в боденовском значении «абсолютной и непрерывной власти государства», сколько в другой формулировке того же Бодена, говорившего, что тот, «кто получает приказы от императора или папы — не суверенен». То есть самодержавие понималось и исторически мыслилось как русское наименование суверенной власти, не имеющей оснований в какой-либо другой власти, но только в самой себе. Другими словами, это генетическая формула государственности и происхождения её полномочий.
Русская теория самодержавия сформулирована чуть раньше боденовской, но в очень похожих формулах: «Какоже и самодержец наречётся, аще не сам стоит», — отвечал Грозный Курбскому. А польскому королю Сигизмунду Августу он же писал: «Наших великих государей всякое царское самодержавиество не как ваше убогое королевство; ибо великим государям не указывает никто, а тебе твои панове как хотят, так и указывают». Мотив самостояния власти, несвязанности чьей-либо волей и чьим-либо поручением для русской политической идеологии времён Грозного царя оказывается центральным.
«Вольное царское самодержавство николе непременно, а на государстве никем не посажены и не обдержимы, но от всемогущия Божия десницы на своих государствах самодержствуют и никто же ин им чем не может указа учинити и вольны добрых жаловати и лихих казнити», — отвечали в эпоху Ливонской войны русские бояре на подмётную грамоту польского короля Сигизмунда Августа, пытавшегося соблазнить русских государевых людей польскими шляхетскими вольностями.
В этом ответе характерно осознание самодержавия как большей свободы, свидетельства подлинной независимости государства, которого в Польше, где король был заложником Сейма, не было. Очевидно, и бояре Ивана Грозного, хоть это и выглядит парадоксальным для современного исторического невежества, ощущали себя более свободными, служа сильному, самодержавному государю, нежели участвуя в контроле за государем слабым, который не хозяин своему слову и не отвечает ни за добрые, ни за дурные решения, не волен ни наказывать злых, ни щедро одарять добрых.
Русская идея самодержавия в этом смысле была вполне оригинальной, в этом отношении значительно превосходящей византийскую концепцию власти василевса как автократора. Уже то, что русский язык выбрал термин «самодержавие» вместо напрашивающегося «самовластие», много говорит о разнице двух концепций.
Понятие автократии несло на себе груз римских, ещё республиканских идей. Оно предполагало самостоятельность и даже самовольство лишь в осуществлении власти, но не в её происхождении. Власть автократора ближе не к монархии, а к диктатуре, то есть является властью, порученной ему «сенатом и народом». А более содержательной является другая ипостась византийской власти, власть «Василевса Ромеев», то есть политического главы всего «христианского народа», в котором Церковь была отождествлена с ромейским гражданством как с политическим телом. Как верно заметил в своём исследовании монархической государственности Л. А. Тихомиров, вместо развития государственного политического и социального организма ромеи пошли по пути административной функционализации Церкви.
Русское самодержавие с самого начала мыслило себя как специфический политический организм. Его история начинается с отказа от признания какого-либо внешнего «поручения» русской власти со стороны внешних сил (Византии, Орды или каких-то ещё), или же со стороны сил внутренних, аристократии и боярства, народа или даже Церкви. Самодержавная власть рассматривалась русскими как богопоставленная и саморожденная. Не случайно генетическим мифом начального русского самодержавия стал миф о брате Августа Кесаря Прусе, потомки которого Рюриковичи издревле правили на Руси.
Вопреки широко распространённому представлению, этот генетический миф не столько подчёркивал «преемственность» русской власти от Рима и Византии, сколько её отрицал, устанавливая русскую власть в качестве самостоятельного государственного начала, находящегося с государственностью римской не в детских или внучатых, а в братских отношениях.
Именно полное смешение «Империи Ромеев» и «Respublica Christiana» заставило Русь выработать собственную, не сводящуюся к поствизантийской идеологии концепцию самодержавной государственности. Тем самым, с падением в 1453 году Византии как «Respublica Christiana», в которой русские как православные христиане были фактическими поданными василевса, Русь осмыслила себя не как часть или даже преемницу некоей мировой системы, но как политическую силу, стоящую вне даже очень древних мировых систем.
Когда знаменитому учению о «Третьем Риме» приписывается идея «византийского наследства» и тем более концепция «перехода царства» от Первого Рима через Второй к Третьему, это выдаёт недостаточное знакомство с первоисточниками. Никакой идеи «наследственности» у инока Филофея нет, есть идея «собирания» всех христианских царств, разрушенных по тем или иным причинам, в единое царство.
Первый Рим гибнет не до и не во время подъёма Второго, а уже после. И Третий Рим не возникает вместо гибели Первого, но самосозидается и оказывается последним убежищем великого христианского царства после того как иные убежища сокрушены ересью и агарянами.
Самодержавие мыслится в русской политической концепции, таким образом, как идея полностью самостоятельного, «автохтонного» зарождения русской государственности, которая не связана ни с какой внешней мировой системой, не может принимать от неё никаких указаний и не имеет перед ней никаких обязательств. То же касается и внутренней политической системы, — она не связана некими внешними по отношению к ней принципами, например, принципами аристократического права. Она не порождается и не ограничивается чьими-то «правами», но проявляется как закон, суд и милость по заповедям Божиим. Тем самым русская самодержавная государственность полагается не конституцией, то есть, опять же, системой внешних по отношению к государству, формирующих её правил и ограничений, а фактом, самой наличностью своего существования, «держанием».
В современной России усвоить эту мысль о самодержавии исключительно сложно, поскольку национальный суверенитет со всех сторон опутан внешними обязательствами. Обязательствами перед международными институтами и международным правовым полем, перед международными корпорациями и группами, перед провозглашёнными высшими над государством принципами, перед самим наличием мировой политической системы. Причём это самодержавие России систематически растворяется и уничтожается принятием всё бóльших и бóльших (причём иногда взаимоисключающих) обязательств, которые делают совершенно неясным ответ на вопрос: от кого же держит свою власть Российская держава? Ясно только, что не от самой себя.
И первой целью государственного строительства является восстановление Россией внешнего и внутреннего государственного суверенитета, восстановление самодержавия как независимого международного и миросистемного существования. Это означает категорический отказ от передачи какого-либо контроля над частью или полнотой власти государства в России какой-либо внешней инстанции или партикулярной общественной группе внутри страны. Это означает приравнивание подобной передачи не просто к преступлению, но к святотатству. Это означает немыслимость для русской самодержавной концепции государственности какой-либо приватизации власти.
Однако если бы русская концепция самодержавия ограничивалась бы понятием суверенитета, она не была бы настолько своеобразной, настолько магнетической, как в действительности. В ней не было бы некоего таинственного, мистериального начала, которое ощущает каждый, кто соприкасается с идеей самодержавия.
Причём это начало связано не только с идеей «богопоставленности» государственной власти. Эта идея может быть трактована и применена достаточно широко — от самодержавного императора до назначенного губернатора, причём без какой-либо догматической погрешности. В такой идее не будет, к тому же, ничего специфически русского. Власть даётся от Бога многим, а в каком-то смысле и всем народам.
Мистичность, уникальное своеобразие идеи в другом, в понимании самодержавия как исторического способа существования русского государства и русской нации в их нерасторжимом целом.
«Русский царь ни от кого не получает и не получил своей власти; русские цари и князья объединили разрозненные племена и организовали то русское государство, под сенью которого сложился русский народ, и прежде чем русский народ почувствовал себя политическим телом, во главе его уже стояли русские цари, сильные созданным ими государством и организованными ими общественными силами. Русские цари возникли с русским царством, воспитавшим русский народ к сознанию своего единства. Власть русского царя — власть самодержавная, то есть власть самородная, не полученная извне, не дарованная другой властью. Основанием этой власти служит не какой-нибудь юридический акт, не какое-нибудь законоположение, а всё историческое прошедшее русского народа», — отмечал замечательный русский юрист А. С. Алексеев.
Самодержавие начинается там, где кончается идея государственности и идея «власти вообще» и начинается тот своеобразный исторический способ осуществления государственного и властного начала, который характерен для русской истории. Самодержавие начинается там, где кончаются «князья вообще», и им приходят на смену Александр Невский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Иван III и Иван Грозный, Михаил Романов и Пётр Великий, Павел I и Александр III. Самодержавие — это исторически состоявшаяся и состоятельная государственность России.
Принцип самодержавия, таким образом, основан не только на принципе независимости от какой-то иной власти, но и на идее произошедшего в ходе длительной исторической работы русского государства и русского народа соединения огромных сил и полномочий в одном источнике, в одном государственном принципе. Самодержавие в России — больше, чем независимость и больше, чем монархия, это сама русская государственность в её историческом осуществлении, в полноте её традиции и многообразном влиянии на всю народную жизнь.
Формула другого замечательного юриста П. Е. Казанского: «Самодержавной называется русская верховная власть, покоящаяся на собственной силе», наполняется тем самым особым смыслом. Та сила, о которой здесь говорится, — это не только и не столько наличная сила имевшегося на тот момент, когда Казанский писал эти слова, государства, оно рассыпалось под ударами измены через несколько лет. Это историческая сила русской воли к государственности и умения, искусства эту государственность создавать, пересоздавать и возрождать.
В истории России было исключительно мало моментов «переучреждения» государственности. Фактически лишь дважды в 1917 и 1991 годах предпринимались подобные попытки, причём оба раза они заканчивались фактическим провалом. Во всех остальных случаях речь шла именно о восстановлении государства в его исторических, «вотчинных» правах.
И даже власть большевиков после полутора десятилетий революционного безвременья начала титаническую работу по переобоснованию себя через историческую традицию, то есть по своему включению в самодержавный политический континуум. Централизаторская миссия московских князей не случайно оказалась в центре сталинской концепции русской истории. В послевоенные годы такими символическими жестами, как установление памятника «основателю Москвы» Юрию Долгорукому, намечалась идея фактически прямого преемства власти от «князей Рюрикова дома».
Тем самым русское самодержавие являлось формой исполнения русским государством той чрезвычайно важной для любого государства миссии, о которой говорит Л. А. Тихомиров: «Государство, раз возникшее, обязано смотреть на себя как на окончательное, обязано быть таким, чтобы служить нации во всех её нуждах, при всех моментах её будущей эволюции. К этому должны приспособляться все усилия государства, его учреждения, его способ действий, короче говоря, его политика… Именно в этом смысле политика должна быть национальной, иметь своим объектом целостную историческую жизнь нации».
Всякое ответственное государство должно исходить из того, что оно создано, сформировано для служения интересам определённого политического тела — нации, — и является, в сущности, единственным и безальтернативным инструментом осуществления национальных целей. Соответственно, отказ от этого служения, отказ от огромной связанной с ним ответственности обессмысливает как само существование государства, превращающегося в чисто паразитическое образование, так и роковым образом подтачивает силы нации, поскольку революционный путь, создание нового государства «с нуля» является исключительно ресурсоёмким. Нация не может создавать новую государственность взамен разрушенной раз в сто лет.
Не деятельность горлопанящих революционеров, а именно «предреволюционное» поведение самого государства создаёт подлинную угрозу «революции», то есть кризиса, в ходе которого наша нация либо утратит политическую независимость и территориальную целостность, либо её и без того оскудевшие за последние годы ресурсы будут отвлечены на создание новой государственности «с нуля» вместо последовательного и эффективного преобразования нынешней государственности, которая в своём системном аспекте создавалась не с 1991, а ещё с 1917 года, с прошлой революции. К сожалению, не все даже патриотические силы понимают опасность революционного сценария, — слишком соблазнительно одним махом упразднить «сгнившую» государственность. Те же силы при этом без всякой трезвости оценивают возможность построения государственности новой, на что у русской нации может просто не хватить сил.
Сегодня, в связи с «износом» многих узлов постсоветской государственности, с чудовищным состоянием органов внутренних дел, с чудовищной коррупцией и неэффективностью бюрократии, с небоеготовностью армии, разговоры о том, что «система не подлежит улучшению», а потому лучше её снести и построить новую с нуля, весьма популярны. Этот миф о возможности и уместности «переучреждения» институтов в качестве рецепта лечения национальных болезней порождён именно дефицитом самодержавного государственного сознания. Он — плод веры, во-первых, в то, что государство — это институты, а во-вторых, в то, что для создания работоспособных и качественных государственных институтов достаточно «потребительского спроса». И первое и второе неверно.
Институты является не основой государственности, а приводными ремнями движущей государство политической воли и политической цели. Пресловутая «система», которой якобы не может противостоять даже самая благонамеренная власть — это продукт взбешения институтов в отсутствие ясной воли и ясного видения.
Никакая бюрократия, никакая «система» не сможет противостоять верховной власти, которая знает, чего хочет. С другой стороны, это хотение власти не может сводиться к «удовлетворению спроса». Единственным «продуктом», который производит государство, является порядок, однако этот продукт, как и любой другой, дефицитен — спрос всегда будет неудовлетворён, всегда что-то будет не в порядке, а общество будет искать государственного вмешательства в неустройства.
Хотение власти должно быть подчинено не запросам общества, а целям самоутверждения, саморазвития своего существования, продолжению существования нации. И если власть будет преследовать эту цель, то «спрос» общества в достаточной степени будет удовлетворён.
Эффективность современной государственной машины и её неэффективность проистекают у нас из одного и того же источника. Эффективность, постепенно повышавшаяся все 2000-е, состоит в появлении у государства определённого целеполагания: удержания власти в руках правящего класса, несмотря на неустройства и неэффективность. Другими словами, идеей нашей верховной власти было: это государство должно существовать несмотря на то, что это очень плохое государство.
Можно дискутировать о том, хороша или плоха такая идея, но ей нельзя отказать как в определённости и волевой силе, так и в последовательности и изобретательности, с которой она реализуется всеми доступными средствами, от внешней политики и эксплуатации нефтегазового ресурса до государственного пиара и жёстких репрессий против несогласной оппозиции. Эта жёсткая борьба за живучесть государства, которая велась в тех условиях, когда стоял вопрос «быть» или «не быть», несомненно заслужит у будущих историков самую высокую оценку.
Однако истоки нынешней неэффективности были заложены в той же волевой формуле. Если государство должно существовать, несмотря на своё низкое качество, то это значит отсутствие всякого серьёзного мотива, чтобы это качество улучшить. Хуже того, если за выживаемость борется «плохое и неэффективное» государство, то и делать оно это будет плохо и неэффективно. В какой-то момент нашей внутренней истории ресурс неэффективной борьбы за самих себя оказался исчерпан. И сегодня перед нами встаёт цель улучшения качества российского государства как единственного условия, действительно гарантирующего его дальнейшую выживаемость.
На современном птичьем политическом языке это улучшение качества государства пытаются обозначить не слишком удачным понятием модернизация. Мне уже приходилось указывать на то, что этот термин таит опасность утопического самообмана. Мол, мы отречёмся от старого уродливого быта с его озверевшей ментурой, одебиленной школой, неэффективной псевдонаукой и нелетающей «Булавой» и завезём или придумаем чудодейственные машины порядка, которые будут разбрызгивать в воздух добро, справедливость и эффективность, надушенные каплями розового масла.
Убежать от старых проблем в конструкции государственности за счёт инновационного скачка не получится. Главной инновацией здесь стало бы обращение к традиционным корням и традиционному самосознанию русской государственности, причём ещё той поры, когда эта государственность строилась исходя из нужд собственного выживания и интересов русской нации, а не для того, чтобы понравиться иностранному наблюдателю. Возвращение к историческим основам русской государственности было бы мощнейшим нашим прорывом в будущее.
Государство в России не может быть «учреждаемо» или «переучреждаемо» при помощи революций, переворотов, «перестроек» и авантюристических реформ. В переучредительном пафосе по отношению к нему таится огромная опасность и чудовищное расточительство. Самодержавие как способ существования русской государственности означает прежде всего самоучрежденность русского государства, исторически обогащающего себя на протяжении своего многовекового пути.
Самодержавие охватывает своим принципом, своим понятием и верховную власть, первая форма которой была монархической, но которая может изменяться с течением времени, и историческую традицию, и навык государственного, административного и военного управления, и нацию как нацию политическую. Принцип самодержавия и выражает особенность русской нации как нации политической, в противоположность принципу народности, выражающему особенность той же нации как культурной, психологической и даже эстетической общности.
Монархизм, как я постарался показать, является только частной формой осуществления русского самодержавия. Формой первой исторически и наиболее зрелой, полной в её фактическом осуществлении. Ни одна из последующих политических форм, ни недоношенная буржуазная демократия, ни советская система даже в её развитом сталинском варианте, ни, тем более, ущербная и немощная постсоветская государственность, не продемонстрировали столь всестороннего развития принципа русской власти.
Напротив, по большей части они в той или иной степени отрицали этот принцип. Поэтому монархизм как абстрактный, обобщённый политический принцип и по сей день сохраняет непреходящее значение. Более того, монархия выступает на православном политическом горизонте как эсхатологическая перспектива русской государственности. Существует устойчивая вера в то (и автор этих строк эту веру вполне разделяет), что монархия будет последней формой осуществления русской благой власти перед наступлением конца времён.
Однако для того, чтобы русский монарх в своём эсхатологическом призвании мог осуществить требующуюся от него миссию, необходимо, чтобы самодержавная власть была вручена ему в полном порядке, в блеске неложного величия. В концентрации внешней и внутренней силы, которая давала бы ему возможность не утверждать методами политической борьбы монархический принцип среди других принципов, но проявить призвание русской монархии «в духе и силе». Именно по этой причине осуществление принципа самодержавия не может и не должно быть делом «партии монархистов», противопоставляющих себя нации. Напротив, сама нация должна возложить на себя полноту самодержавной власти и величия и достойным образом упорядочить их.
В отсутствие монарха самодержавная власть, являющаяся вековой национальной властью русской нации, переходит именно в её суверенное распоряжение. Однако нация не является и не может являться арифметической суммой граждан государства. Прежде всего, она включает в себя членов не только в пространстве, но и во времени. Но, что ещё более важно, нация — это не количественное, а качественное единство.
Она не подлежит «демократическому» распылению по принципу «один человек — один голос». Напротив, она подлежит качественной концентрации в конкретные общественные силы и корпорации, такие как Церковь, армия, ответственное и компетентное чиновничество, профессиональные корпорации, сообщества сведущих людей. Только такая, качественная политическая нация может быть действительным политическим субъектом, осуществляющим самодержавие.
Национальное самодержавие не может и не должно быть подменяемо диктатурой, то есть внеисторической властью одного лица, упрощающей разнородность нации до демократической однородности. Диктатуру и демократию не случайно ещё Платон считал ближайшими родственниками, поскольку в основе диктатуры — никак не видоизменённая власть количественной суммы избирателей, но только доведённых до единственного числа одного полномочного избирателя. Это демократическая, простроенная снизу власть, в которой лишь один волеизъявитель обладает правом голоса.
Напротив, национальное самодержавие должно отказываться и от демократического, и от диктаторского самоупрощения. Нация должна осуществлять власть как суверенная и качественно разнородная историческая общность. Поэтому прямой демократии должно быть отдано предпочтение перед демократией представительной, совещательным мнениям лучших людей нации — перед медиакратией, властью «экспертизы» и политической клоунадой «партий».
Наконец, идея временной, «заместительной» монархии, осуществляемой в согласии со всем национальным союзом, должна стать заменой призраку полновластного по форме, но связанного по сути политическими кукловодами диктаторского правления. России необходима та или иная форма «сочетанного» государственного устройства, почитаемого ещё римлянами. В отсутствие самодержавной и исторической монархической власти только такая компенсация монархии нацией может сохранить главное в русской государственности — её самодержавный характер.
Сегодня русская самодержавие находится под двойным ударом. С одной стороны, это его растворение в мировой системе, ползучая десуверенизация, сколь неприметная внешне, столь и существенная по существу. С другой стороны, это десуверенизация во времени, отсечение исторических корней государственности, отказ от признания её континуитета, и охвативший всех пафос «учредилки», рисования новой государственности на «чистом листе». И растворение государственности, и её ресурсозатратное «переучреждение» одинаково гибельны для России, одинаково чужды национальной традиции. Русскому национальному самодержавию сегодня нужна не «переустановка», а «перезагрузка». Но только перезагрузка исторической государственности, а не ельцинской системы 1991 года, как нам пытаются предложить как в «оранжевых», так и в «антиоранжевых» сценариях.
Здравый смысл носителя русской самодержавной традиции с исчерпывающей полнотой выражен в маленькой истории про то, как одного священника учили компьютерной грамоте: «Пришлось объяснять священнику про Ctrl+Alt+Del. Он просил разъяснить смысл каждой клавиши, „иначе“, сказал он, „я эти бессмысленные буквы никак не смогу запомнить“. Я подробно рассказал. Он подумал немного, пробормотав: „контроль альтернативный удалить, суть — иное управление пресечь…“, а затем просиял и резюмировал, „Восстановить единоначалие! Теперь уж вовек не забуду“».
Ctrl+Alt+Del — переводя его на русский, мы получим простую и ясную формулу: «Даёшь самодержавие!».
http://www.rus-obr.ru/ru-club/5310
Русская народная линия, 19.11.2010
Для большинства современных «россиян» само слово «фашизм» в массовом сознании традиционно ассоциируется с гитлеровской Германией 1933-1945 годов и с соответствующими атрибутами этого режима — горами трупов, концлагерями, газовыми камерами, сожжёнными городами и сёлами. Данная точка зрения, сильно идеологизированная и политизированная, очень долго и тщательно вдалбливалась в умы наших сограждан, буквально на всём протяжении как военного, так и послевоенного периодов существования СССР вплоть до настоящего времени. Между тем ошибочность этой точки зрения очевидна и легко объяснима, т. к. здесь происходит явная путаница и подмена понятий — «фашизм» и «нацизм». Путаница эта восходит к определению, сформулированному в августе 1935 года на VII Конгрессе Коминтерна, согласно которому различные проявления фашизма и германский национал-социализм, отождествляясь, представляли собой не что иное как «открытую террористическую диктатуру наиболее реакционных, наиболее шовинистических элементов финансового капитала».
Во многом схожая точка зрения господствует и в зарубежных научных кругах, где также слабо осознают или, скорее, не желают осознавать, по вполне понятным политическим и идеологическим причинам, разницу между этими двумя столь различными явлениями. А отсюда и неприличное замалчивание, игнорирование трудов немногочисленных авторов, пытающихся разобраться в этом вопросе, и весьма активное желание навязать эту точку зрения и нам, благо для этого есть подходящие условия.
Актуальность постановки этой проблемы обусловлена также и тем, что в последнее время в различных СМИ с планомерной периодичностью идёт раздувание и нагнетание очередной волны истерии относительно мифической угрозы прихода к власти в России представителей крайних националистических течений, именуемых в разной степени справедливо или несправедливо «русскими фашистами». При всём этом абсолютно непонятно, что тот или иной автор статьи или репортажа понимает под этим словом, поскольку нет единого, общепринятого определения фашизма.
Обобщая всё вышеизложенное и суммируя различные определения фашизма в целом, можно выделить четыре аспекта трактовки этого явления. Первый, слишком широкий, трактующий фашизм как синоним мирового зла, представляет собой набор определённых идеологических установок, рассчитанных на внедрение в сознание обывателя, а потому не является научным и лежит вне сферы научной полемики. Второй, слишком узкий, трактует фашизм как локально исторический феномен итальянской истории 1915-1944 гг., что легко опровергается при самом поверхностном анализе политической ситуации, сложившейся в Европе в первой половине XX века.
Наибольший интерес для нас представляют последующие два аспекта трактовки фашизма. Третий, господствующий как в нашей, так и в зарубежной науке, трактующий фашизм как название-обозначение правого варианта тоталитаризма. И, наконец, четвёртый, трактующий фашизм как народное военизированное политическое движение, ставящее себе целью воссоздание традиционного государственного строя посредством широкомасштабных социально-экономических и политических реформ, возрождения утраченных корпоративных связей в обществе.
Четвёртый аспект трактовки фашизма не является общепринятым, хотя именно он объективен и наиболее полон. Не охарактеризовывая фашизм как правый вариант тоталитаризма, он, однако, не исключает трансформации в последний, но считает это искажением, отступлением от нормы, т. к. создание тоталитарного государства отнюдь не является целью деятельности фашистских движений. На фоне большинства стран, где фашизм одержал победу (Португалия, Румыния, Испания и др.), ярким примером такого отступления от нормы являются нацистская Германия и Италия, которые, безусловно, являлись тоталитарными государствами. Утверждая это, мы автоматически напрочь отвергаем весьма упрощённый и идеологизированный 3-й аспект трактовки фашизма, который не может, да и не пытается объяснить этот весьма интересный факт, т. к. это опровергает весьма удобную для многих идеологическую картину. Фашизм, сразу же следует оговориться, вообще, не является синонимом определённого государственного строя или типа государств, хотя, как массово-политическое движение, во многом определяет их.
Мы заострим наше внимание на этом моменте, поскольку сразу же возникает необходимость определить и подробно разъяснить, а что же такое — тип государства? Как он соотносится с исследуемым нами явлением?
Обычно в политологии под типом государства понимают совокупность трёх взаимосвязанных между собой и дополняющих друг друга компонентов: формы правления, формы государственного устройства и политико-правового режима. При характеристике любого из трёх типов государства (авторитарный, тоталитарный, «демократический») форма правления и форма государственного устройства не являются определяющими компонентами. Специфическим компонентом, позволяющим отличить тот или иной тип государства, является политико-правовой режим.
Политико-правовой режим представляет собой совокупность приёмов и способов, к которым прибегает государство для организации управления делами общества. Разновидностей политико-правовых режимов не так уж много — всего три: авторитарный, тоталитарный и либерально-демократический. Каждый из них определяет свой особый тип государства: авторитарный определяет традиционный тип государства, тоталитарный — тоталитарный тип государства, либерально-демократический — «демократический» тип государства.
Если пользоваться терминологией Л. Н. Гумилёва, то тоталитаризм и либеральный демократизм (явления истории сугубо XX века) есть стопроцентные химеры; как и любые химеры, недолговечные и во многом схожие. Авторитаризм, в свою очередь, представляет собой изначально традиционную форму общежития, строй, при котором человечество жило на протяжении всей своей истории. Отличительным признаком каждого из этих режимов является культивирование им определённых ценностей. Тоталитаризм культивирует идеологию создания Царства Божия на земле, создаёт псевдорелигию, претендующую на абсолютную истину и непогрешимость.
Либеральный демократизм культивирует власть «золотого тельца», эгоцентризм под аккомпанемент фраз о «правах человека» и религиозной свободе.
Авторитаризм культивирует традиционные устои жизнедеятельности общества, опираясь на исторически свойственную данному обществу религиозную самобытность.
Получившая же распространение в «демократических» кругах привычка определять тоталитаризм и авторитаризм как диктатуру довольно-таки некорректна, поскольку ни особая система построения государственных органов, ни степень силы государственной власти не годится для характеристики того или иного режима. В то же время, определяя авторитаризм и тоталитаризм как диктатуру, т. е. «не демократию», идеологи «демократов», однако выпускают из виду, что и либерально-демократический режим можно охарактеризовать как диктатуру. Но если авторитаризм можно охарактеризовать, как диктатуру личности или группы личностей, тоталитаризм как диктатуру идеи, то «демократизм» можно определить как диктатуру «золотого тельца» и эгоцентризма. Думается, что любой здравомыслящий человек при предоставившейся ему возможности выбора, при каком режиме ему жить, отдаст предпочтение авторитаризму, так как личность лучше и ближе для восприятия, чем аморфная идея или пачка банкнот.
Тоталитаризм крайне нетерпим к традиции и всегда противопоставляет себя ей. Фашизм же культивирует традиционные ценности и пытается адаптировать их к новым реалиям, тем самым, отвергая и либерал-демократизм, другую химеру. Таким образом, фашизм предстаёт перед нами как своеобразный антипод химероидным режимам и аналог авторитаризма. Но, так как фашизм, как уже было выше оговорено, не есть обозначение определённого государственного строя, то вполне уместны два вопроса: в чём суть фашизма? Почему фашизм приводит к тоталитаризму, как это было на примере Италии и Германии?
Немаловажным фактором для понимания сущности фашизма является этимология этого слова. Термин «фашизм» производен от латинского слова fascis, что в переводе означает «связка, пучок, объединение». Фасциями в Древнем Риме назывались плотно связанные пучки прутьев, которые носили ликторы — низшие должностные лица Римской республики. Ликтор с пучком фасций, применяя современную аналогию, охранник-телохранитель, сопровождал высших римских должностных лиц — консулов и диктаторов — и являлся внешним выражением их власти, а впоследствии стал символом традиции и могущества Древнего Рима.
Выбор этого слова в качестве названия новых политических сил был довольно-таки логичным и удачным. Логичным, потому что римская символика наиболее органично вписывалась именно в идеологические построения итальянских фашистов — первых фашистов в мировой истории. Удачным, потому что наиболее полно раскрывает сущность и характер этого нового политического движения, быстро распространившегося по всему миру. А сущность его проста.
Фашизм — это, прежде всего, «союз», «объединение» различных политических сил. Он примиряет, объединяет в своих рядах как умеренных традиционалистов-консерваторов, так и крайних представителей националистической идеи, т. е. нацистов. Ужиться этим диаметрально противоположным силам весьма сложно, а потому фашизм — временное явление.
Нацизм представляет собой абсолютную противоположность классическому консерватизму. Нацизм есть особая форма крайнего национализма, ибо она основана на развитой идее национального превосходства, подкреплённого различными теоретическими выкладками. Идеология нацизма носит ярко выраженный расистский характер, нетипичный для традиционных обществ, во многом противопоставляющий себя им. Культивируя и возводя в абсолют идеи расизма, нацизм стремится не к обновлению старого строя путём реформирования и приспособления его к новым политическим реалиям, чего, в частности, желают консерваторы, а к построению нового тоталитарного строя. Именно нацизм, создающий очередную псевдорелигию, а как следующий шаг — «химеру», и есть правый вариант тоталитаризма.
Нацизм и фашизм — явления взаимосвязанные, но в то же время различные. Фашизм более широкое понятие. Фашистское движение не обязательно приводит к тоталитаризму (нацизму), но опасная тенденция скатывания к нему всегда в нём присутствует. Это и понятно: фашизм — такое же аномальное явление истории XX века, как тоталитаризм или либеральный демократизм.
Аномальность его заключается в том, что он представляет собой реакцию на угрозу победы коммунизма — левого варианта тоталитаризма — или впадения в разврат либерал-демократизма. Только перед их угрозой в нём могли объединиться две столь противоположные друг другу силы. Сплотила их одна цель — борьба с общим врагом. А отсюда и недолговечность фашизма, ибо это союз до момента победы. А позже одна из этих сил берёт верх над другой. От того, кто победит в этой борьбе, зависит и построение конкретного типа государства. Если победу одерживает консерватизм, что, как правило, и происходит, становится неизбежным возрождение во многом обновлённого авторитарного строя. После чего роль фашистских движений постепенно сходит на нет, т. к. главная их цель уже достигнута. Как говорится, «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить». Если же победу одерживают нацисты, также неизбежным становится и построение тоталитарного нацистского строя. Таким образом, фашизм, как движение за авторитаризм, постепенно может перерасти в правый вариант тоталитаризма.
В Германии, например, победил нацизм. Победив, он расправился со своими бывшими союзниками, вынудив слиться с собой или самораспустить их партийные организации. Распускаются Народная, Баварская народная партии, католическая партия «Центр» и ряд других партий. В структуру нацистской партии вливается «Стальной Шлем» — самая боевая военизированная организация германских фашистов. Подлежит запрету «Чёрный Фронт» братьев Штрассеров.
К нацизму постепенно скатывается и режим Муссолини, но, так как в Италии влияние традиционализма было весьма велико, это произошло только к концу правления дуче, да и то при поддержке германских штыков. Только эволюцией режима Муссолини от авторитаризма к нацизму и можно, в частности, объяснить принятие серии антисемитских законов, весьма сильно шокировавших итальянцев, т. к. решение еврейского вопроса никогда никого в Италии особенно не волновало. Антисемитизм был чужд для сознания большинства населения Италии, а потому нацизм был обречён. И хотя попытка построения тоталитарного государства при помощи немецких штыков имела место («республика Сало»), она в силу ряда обстоятельств не удалась. К тому же консервативное крыло итальянского фашистского движения весьма активно противостояло наступающей волне нацизма. Именно консерваторы во главе с маршалом Бадальо и отстранили 25 июля 1943 г. Муссолини от власти. Правда немцы заново восстановили власть Муссолини, но режим его был обречён.
Опасность скатывания к нацизму была и в испанском фашистском движении после победы генерала Франко, режим которого «демократ» Ж. Желев почему-то назвал тоталитарным. Однако Франко, как талантливый политик, сумел остановить этот процесс. Фашистская партия «Фаланга» была лишена самостоятельности. Её военизированные подразделения были подчинены армейскому командованию. Непокорных ждала быстрая расправа. К тому же «республиканцы» облегчили ему работу в этом направлении, убив его главного конкурента — лидера пронацистского крыла испанского фашизма Хосе Антонио Примо де Ривера. Придя к власти, Франко, справедливо опасаясь крена в сторону нацизма, продолжает свой курс, направленный на постепенное отстранение от власти фашистской партии. Использовав «Фалангу», Франко без сожаления расстаётся с ней, начав в 1955 г. процесс «дефашизации» страны. Нетоталитарность же режима Франко подчёркивает весьма сильное антифашистское партизанское движение, мешавшее во многом стабилизации обстановки в стране. Сам факт того, что за относительно мирные 1945-1949 гг. партизанами было проведено около 5.000 боевых операций, настолько противоречит представлениям о тоталитарности этого режима, что выводы Ж. Желева кажутся весьма поверхностными и необоснованными.
Не допустил скатывания к нацизму и португальский премьер-министр, лидер фашистского движения Португалии Салазар. А вот его австрийскому коллеге канцлеру Дольфусу это не удалось, хотя это произошло не по его вине. Он был убит в июле 1934 г. во время нацистского путча. Его преемник канцлер Шушниг как политик оказался гораздо слабее его и не смог противостоять победе нацизма и последующему аншлюсу с Германией.
Вообще говоря, личность (характер, нравственные качества) руководителя фашистских движений во многом определяла их судьбу. Бездуховность и тщеславие вели напрямую к нацизму. Яркий пример этому — Гитлер и Муссолини. Правда, путь Муссолини к нацизму был долог и стал реальностью только к концу его правления, да и то при поддержке немецких штыков, хотя построить аналог гитлеризма в Италии ему всё-таки не удалось.
Сила духа, развитое религиозно-нравственное сознание вождя предохраняли от скатывания к нацизму, помогая ему наиболее последовательно исполнять свой долг. Именно к такому типу фашистского вождя относятся такие весьма колоритные фигуры, как Франко, Салазар, Дольфус.
Фашизм, как явление мировой истории XX века, представляет собой довольно-таки сложный социально-политический феномен, возникновение которого напрямую сопряжено с рядом внутренних особенностей и закономерностей развития западноевропейской «великой» культуры.
Став первой и единственной в истории секулярной «великой» культурой, западноевропейская «великая» культура сменяет вектор иерархии ценностей «великих» культур на прямо противоположный. Поднятый ею на штыки идеал «американского образа жизни», с необыкновенной напористостью продвигаемый и навязываемый ныне во все иные культурные центры человечества, способствует разрушению традиционного образа их жизни. Стремление к стандартизации и унификации фактически всех сфер человеческой жизнедеятельности, характерное для стадии старения («вторичного упрощения» — по К. Н. Леонтьеву) любой «великой» культуры, выходит за рамки внутренней стороны жизни Запада, распространяясь и на иные культурные пространства.
Результатом всех этих процессов явилось рождение на рубеже XIX-XX веков «нового» типа человеческого общества, а именно «массового общества». Рождение его сопровождалось (получившей условное название «восстание масс») ломкой традиционной, устоявшейся структуры общества и появлением целого ряда либерально-демократических и тоталитарных «химер». Реакцией-противодействием этим разрушительным процессам, в свою очередь, и явилось возникновение фашизма как социально-политического феномена XX века.
Фашизм как реакция-противодействие на «восстание масс» представляет собой народное военизированное политическое движение («союз», «объединение» различных политических сил) ставящее себе целью воссоздание традиционного (авторитарного) строя посредством широкомасштабных социально-экономических и политических реформ, возрождения утраченных корпоративных связей в обществе.
Этот союз, объединяющий в своих рядах, как умеренных националистов (консерваторов), так и крайних представителей националистической идеи, т. е. нацистов, носит, что характерно для фашистских движений, временный характер — до момента победы над химерами. После победы одна из этих сил, как правило, консерваторы берёт верх над другой, проводя в жизнь свои политические программы.
Нацизм, представляя собой идеологию и практику расового неравенства народов, получает своё полное выражение в создании очередной псевдорелигии и химеры правого варианта тоталитаризма. Ни о каком реформировании традиционного (авторитарного) строя и возрождении корпораций, чего хотят и добиваются консерваторы, речи попросту нет. А потому отождествлять и путать эти понятия, как у нас принято делать, отнюдь не следует.
К изучению исторического опыта, символики классических образцов фашистских движений (западноевропейские варианты фашизма), а также низвержению ряда мифов о нём, мы и обратимся.
На начальных этапах своего развития западноевропейский фашизм, как социально-политический феномен, ничем особенным не выделялся, являясь продолжением традиций европейского национального консерватизма.
Программы фашистских движений, а нам представляется, что более точно следует говорить именно о программах, а не об «идеологии» фашизма (в силу того, что это был кратковременный союз различных сил и идеологических систем, которые могли иметь только определённые точки соприкосновения в поставленных перед собой целях и задачах, реализуемых в этих программах, но не целостную идеологию), ратовали за воссоздание традиционных устоев жизнедеятельности общества, посредством «реанимационного лечения» традиционной корпоративной системы.
К типичным целям и задачам фашистских движений относятся, например, цели и задачи, которые лидер фашистского движения и диктатор Португалии профессор Антониу ди Оливейра Салазар стремился достичь и решить для своей страны: «…национальное единство; понимание важности семьи как ячейки всего общества, крепкая власть и уверенные в себе лидеры, приоритет духовных ценностей, должное уважение к каждому индивидууму, право на работу для каждого, обязательное стремление к нравственному совершенству, осознание сущности религиозной веры». «Мы», — говорил он, — «против всех форм интернационализма, коммунизма, социализма, синдикализма и всего того, что может раздробить, ослабить или разбить семью» [1]. «Мы… полны решимости создать корпоративное государство… и превыше всего хотим, чтобы наша система управления была национальной, чисто португальской…» [2].
Свою практическую реализацию данные программные положения получали в создании при активной поддержке государства корпоративной системы, состоящей из профсоюзов, общественных объединений, а также органов местного самоуправления. Классическими примерами, образцами успешной реализации данных программных положений являются фашистская Италия (до попытки учреждения тоталитарного режима), а также «франкистская» Испания. Именно в этих странах была создана эффективно работающая довольно длительное время государственная корпоративная система (её испанский аналог — «вертикальные синдикаты»), а также система молодёжного воспитания. Успехи фашистских движений в этой области нельзя не признать.
Так, в Испании с мая 1941 года создан и успешно действует «Молодёжный фронт» — официальная организация, занимающаяся патриотическим воспитанием молодёжи. Фронт объединял в своих рядах детей и подростков от 7 до 17 лет. Воспитание проводилось шестью структурными подразделениями, организациями «Фронта», в зависимости от пола и возраста ребёнка. Для мальчиков: первая ступень — «стрела»; вторая — «пелалос», третья — «кадет». Для девочек: первая — «ромашка»; вторая — «стрела»; третья — «синяя стрела». Студентов ВУЗов официально объединял СЭУ (Испанский университетский профсоюз). Молодёжь, занятая на производстве, становилась членами «Вертикального синдиката».
В Италии молодёжь с детства также была приобщена к той или иной организации ДЖИЛ («Итальянская молодёжь ликторы»):
1. Дети в возрасте до 8 лет — «Сын Волчицы»;
2. Дети в возрасте с 8 до 13 лет — «Балилла»;
3. С 13 до 21 года — «Авангард».
В обоих случаях данные организации успешно функционировали, имели значимый авторитет. Следует отметить также и тот факт, что необходимость существования подобного рода организаций особенно остро ощущается в настоящее время у нас в России в связи с распадом во многом схожей системы патриотического воспитания молодёжи, которую в прошлом успешно проводили в жизнь пионерские и комсомольские организации.
Реализация программ фашистских движений в тех странах Европы, где он одерживал победы, напрямую способствовала стабилизации социально-экономической и политической обстановки в них. Естественно, что всё это происходило, да и не могло не происходить, при жёстком контроле государства над политической системой общества, не исключавшем методы силового воздействия.
Победа фашистского движения в той или иной стране автоматически знаменовала собой неизбежность установления аппарата личной диктатуры того или иного лица, как правило, лидера фашистского движения. В Италии им стал Муссолини, впоследствии, как и Гитлер в Германии, переквалифицировавшийся в «тираны», в Испании — Франко, в Португалии — Салазар, в Венгрии — контр-адмирал Хорти, в Австрии — Дольфус, в Словакии — Тисо.
Личность (характер, нравственные качества) руководителя фашистских движений во многом определяла их судьбу. Бездуховность и тщеславие вели напрямую к нацизму. Яркий пример этому — Гитлер и Муссолини, хотя путь Муссолини к нацизму был долог и стал реальностью только к концу его правления, да и то при поддержке немецких штыков.
Умело используя военную силу и карающую мощь государства, диктаторам на некоторое время удавалось приостановить и локализовать процесс «восстания масс». Применение военной силы являлось подчас жизненно необходимым и единственно возможным действием в целях ликвидации угрозы национальной безопасности. В то же время окончательно подавить «восстание масс» в тех странах, где он даже победил, европейский фашизм так и не смог. Процесс «вторичного упрощения» (по К. Н. Леонтьеву), в который вступила западноевропейская культура, был уже в принципе необратим. Фашизм только приостановил, замедлил его ход.
Пример Португалии и Испании — последних сохранившихся после Второй мировой войны европейских государств, в которых фашизм одержал победу, является более чем достаточным доказательством этого факта.
Несмотря на ряд общепризнанных социально-экономических успехов правительств Салазара и Франко, оба они, в конечном счёте, были вынуждены пойти на ослабление таможенных барьеров и предоставление более свободного доступа иностранного капитала в свои страны. Всё это означало процесс включения Испании и Португалии в интегрированную Западную Европу, а, соответственно, и постепенной потери их экономической самостоятельности.
Наметившийся в области внутренней политики курс «либерализации» приводит к значительному росту профсоюзного и «демократического» (в Португалии также и пацифистского) движения, усиления влияния оппозиции. Массы снова начинают выдвигаться на политическую авансцену.
Последующий рост оппозиционных настроений в Испании продолжался вплоть до самой смерти Франко и провозглашения королём Испании Хуана Карлоса де Бурбона. С его приходом начинается процесс легализации оппозиционных движений и проведения в жизнь либеральных реформ. В результате их проведения страна оказывается в полной кабале у иностранного капитала, теряя свою независимость. Начинается моральная и интеллектуальная деградация испанского общества, купленного посредством так долго остававшимися недоступными для масс внешними свободами и материальным благополучием, или, вернее, идеалом личного бытового комфорта. Восшествие на испанский престол Хуана Карлоса де Бурбона знаменовало собой фактическое падение авторитарного и установление в Испании «химероидного» либерально-демократического режима.
В Португалии при схожих обстоятельствах произошло свержение в ходе вооружённого восстания правительства премьер-министра Марселу Каэтану, сменившего на этом посту поражённого параличом Салазара.
Западная Европа продолжила свой путь по намеченной траектории. «Закат Европы» был неотвратим.
Немаловажным фактором для понимания сущности фашизма является рассмотрение символики различных фашистских движений. Наиболее изученной является символика европейских фашистских движений, хотя её очень часто путают или сознательно отождествляют с символикой германского национал-социализма.
Следует сказать, что символика европейского фашизма и её прославление во многом способствовали тому, что именно термин «фашизм», а не «нацизм» становится синонимом мирового зла для современных «цивилизованных сообществ». Предметные образы и глубинный смысл символов фашизма напрямую апеллируют к тем ценностям и образу жизни, которые стремилась уничтожить «секулярная» западная культура.
Наиболее выразительными, с этой точки зрения, являлись официальные формы приветствия фашистов. Так, например, в Испании «правые» обращались друг к другу и заканчивали свои речи боевым кличем: «ARRIBA ESPANA!» («Воспрянь, Испания!»). Этим они как бы подчёркивали своё нежелание мириться и стремление бороться с теми волнами безбожия, анархии и вседозволенности, которые нёс в себе процесс «восстания масс». «Они», — пишет П. Тулаев, — «призывали соотечественников очнуться от кошмарного сна обыденщины, поднять очи к духовному небу («ARRIBA!») и, вооружившись мечом Христовым, любой ценой вырваться из вавилонского плена интернациональной революции» [3].
Ориентация на духовное возрождение и процветание нации присутствовала в приветствиях итальянских фашистов. В ответ на риторический вопрос «A chi Italia?» («Кому принадлежит Италия?») следовал полный символичности ответ — «A noi!» («Нам!»). Разница же между фашистской и нацистской символикой отчётливо заметна в той форме приветствия которая присутствовала у германских нацистов. Это уже было открытое восхваление обожествляемого вождя-«сверхчеловека» Адольфа Гитлера («Hail Hitler!»), а не призыв к духовному возрождению.
Одним из главных символов европейских фашистских движений следует признать чёрную рубашку — цвет смерти и террора. «Однако смерть, которую подразумевает фашист», - пишет немецкий историк А. Мёллер, — «это, прежде всего, его смерть, а также смерть достойного в его глазах противника. Очевидно, что здесь не имеется в виду уничтожение на промышленной основе беззащитных людских масс, отобранных по абстрактным принципам… Для этого ещё необходимо «осознание» особой миссии, что наделяет её носителей судебной функцией, т. е. функцией мщения и очищения. Такое осознание миссии у нацеленного на состязание с противником фашиста отсутствует. Мало отношения фашист имеет к тем общим принципам, по которым делят на чёрное и белое. Не дуализм, а единство в многообразии для фашиста — нечто само собою разумеющееся» [4].
А. Мёллер выделяет особую форму фашистского насилия, к которой вполне применим термин «прямое действие», истоки которой он видит в характерных для христианского Запада и Востока корпоративных системах. Эта форма насилия «…проявляется, например, в покушениях, путчах, в пресловутом марше на Рим, в карательных экспедициях против скопления врагов. Анонимная же ликвидация масс, что практиковалась русским большевизмом с начала Гражданской войны и национал-социализмом в военной фазе, не встречаются в режимах с сильным фашистским акцентом. Они не являются сторонниками нагнетания атмосферы страха, изнуряющего и заползающего во все щели, введения института комиссарства, специальных карточек, короче — анонимного террора. Фашистская власть носит прямой, внезапный и демонстративный характер» [5].
Неслучайным в связи с этим является и тот факт, что термином «фашист» в Третьем Рейхе клеймили различных «попутчиков-отступников» от ортодоксальной линии национал-социализма. Германские нацисты чётко проводили границу между своим движением и фашизмом. Для многих немецких фашистов, как, например, для братьев Штрассеров и Артура Марауна, лидера «Младонемецкого ордена», всё это окончилось весьма трагично. Да, впрочем, и цвет рубашек, как формы насилия и мировоззрения у нацистов был другой — коричневый.
Отдельно следует сказать несколько слов о свастике. Она никогда не была использована в качестве символа ни одним фашистским движением в мире, хотя именно с ней фашизм и ассоциируется в массовом сознании обывателей. Германские нацисты были первыми, кто использовал этот древний знак как основной символ своего политического движения. При этом свастика как герб Третьего Рейха была перевёрнута, т. е. вращалась в направлении, противоположном общепринятому при её использовании в значении солнечного и полярного знака.
Употребление этого символа (свастики) само по себе ничего плохого за собой не несёт. Его можно увидеть, например, в интерьерах и на фасадах многих старинных московских домов и церквей, а также на православных иконах и облачениях священнослужителей. Присутствовала свастика и на денежных знаках, введённых Временным Правительством, так называемых «керенках». Используют этот символ фактически повсеместно — во всех частях мира, не находя в этом ничего постыдного. Но вот употребление его как политической символики в настоящее время вызывает ассоциации исключительно с Третьим Рейхом.
Рассмотрим и пару мифов о фашизме. Одним из самых ангажированных и широко известных мифов, созданных политическими противниками фашизма, является миф об исключительных изуверствах и жестокости методов, применяемых фашистами по отношению к своим противникам. Закрывая глаза на целый ряд «преступлений против человечества», совершённых различными «химероидными» режимами, в частности, США — в Хиросиме и Нагасаки, НАТО (целой группы таких режимов) — по отношению к СРЮ, и длительное время «большевиков» — по отношению к русскому народу, фашистам, хотя они в принципе не совершали подобного рода преступлений, приписывают весь спектр зверств германского национал-социализма. Доказать надуманность подобных обвинений не составляет большого труда.
Действительно, как мы уже отмечали, фашизму была присуща определённая форма насилия. Впрочем, использованием подобных методов удивить кого-нибудь в XX веке было очень сложно: к насилию привыкли абсолютно все. Обращает на себя внимание иное — крайне однобокий и необъективный подход различных СМИ и «придворных» политологов в освещении направленности и масштабов этого насилия. Так, например, Салазар, отвечая на вопрос журналиста Ферро о жестокости своего режима при обращении с политическими противниками, отметил, что все они «всегда или почти всегда террористы и экстремисты; те, кто делал бомбы, и те, кто прятал оружие» [6]. «Неужели», — вопрошал он, - «спасённые жизни беззащитных людей и маленьких детей не оправдали несколько грубого обращения с дюжиной матёрых преступников?» [7].
Закрытие всех тайных обществ в Италии, прежде всего, масонских и разгром мафии, вынужденной бежать в США, как однозначно положительные аспекты правления Муссолини, — также почему-то не нравятся и не принимаются в расчёт этими господами. Испанский пример не является исключением в этой череде.
Режиму генерала Франко часто ставятся в вину и приписываются многочисленные расправы со своими политическими противниками в годы гражданской войны и, в особенности, по её окончании. При этом абсолютно не берутся в расчёт следующие факторы: во-первых, любая гражданская война жестока сама по себе и подобного рода расправы являются обычной практикой для них; во-вторых, «республиканцы» первыми перешли к использованию данных методов в отношении к своим противникам — националистам, а, следовательно, подобные меры представляли собой ни что иное, как ответ, реакцию на них; в-третьих, гражданская война в Испании фактически закончилась не в 1939 году, а в начале 50-х годов, приобретя на этот период характер партизанской войны.
Для того чтобы окончательно опровергнуть нелепость подобных обвинений, приведём один пример, способный поколебать и развенчать сложившийся стереотип восприятия этого мифа о фашизме. Речь идёт об одном из героических эпизодов обороны франкистами замка Алькасар в Толедо 23 июля 1936 года:
«В этот день (телефонная связь ещё действовала) коменданту Алькасара полковнику Москардо позвонил командир осаждающих крепость красных отрядов. Он потребовал от Москардо сдачи Алькасара, пригрозив в случае отказа расстрелять находящегося в их руках его сына. Для подтверждения своих слов он передал последнему трубку. Состоялся следующий разговор. Сын: «Папа!» — Москардо: «Да, сын, в чём дело?» — Сын: «Они говорят, что расстреляют меня, если ты не сдашь крепость». — Москардо: «Тогда вручи свою душу Господу, крикни: „Да здравствует Испания!“ и умри как патриот». — Сын: «Я обнимаю тебя, папа». — Москардо: «И я обнимаю тебя, сын». Заканчивая разговор, он говорит снова взявшему трубку командиру красных: «Ваш срок ничего не значит. Алькасар никогда не будет сдан». После этого он бросает трубку. И внизу, в городе, расстреливают его сына» [8].
Мужество, героизм, сила духа, проявленные полковником Москардо и его сыном, не могут не вызывать чувства восхищения ими, как, в свою очередь, и чувства отвращения к действиям и методам командира «республиканцев». Вакханалия бесчинств, обрушившаяся на Испанию после победы на выборах 1936 года Народного фронта и получившая своё наиболее полное выражение в поджогах храмов, монастырей и надругательств над священниками, должна была получить решительный отпор со стороны истинных патриотов своего отечества. Генерал Франко, полковник Москардо с сыном и многие другие, сражавшиеся бок о бок с ними, по праву могут быть отнесены к таковым, в отличие, например, от «пламенной» революционерки Долорес Иббарури, совершившей, по слухам, одно из самых тяжких и отвратительных преступлений — убийство священника, чуть ли не перегрызя ему горло.
Другим распространённым мифом о фашизме, созданным благодаря чрезмерным усилиям его противников, является миф об агрессивном характере и постоянном стремлении фашизма к достижению мирового господства. Поводом к возникновению этого мифа, по видимому, послужило участие ряда стран, в которых фашизм одержал победу, во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии. К ним относятся: Италия, Венгрия, Румыния, Словакия и, в определённой мере, Испания. Но по-настоящему упрекнуть в наличие подобного рода устремлений можно, пожалуй, только Италию. Именно Муссолини, находясь под влиянием «головокружительных» успехов своего соседа (Гитлера) и начиная склоняться в сторону утверждения в Италии нацистского государства, впал в ту «манию грандиозу» (по И. А. Ильину), которая и привела, в конечном счёте, к гибели его самого и его режима. Так, в одной из своих речей, он вещал:
«Если нам не хватает пространства, мы должны получить его». «Если требования Италии не будут осуществлены путём переговоров, то они будут осуществлены при помощи оружия. Италия требует от Франции не больше, но и не меньше того, что должно принадлежать ей в силу исторического права: Тунис, Суэц и Джибути. Кроме того, следует урегулировать вопрос о Корсике. Итальянский народ убеждён в том, что этот остров принадлежит ему» [9].
Упрекать руководство иных стран — «сателлитов» Германии в подобного рода устремлениях глупо; они в силу «Мюнхенского сговора» и «Пакта Молотова — Риббентропа» оказались в прямой зависимости от Германии, за исключением только Испании. А потому были вынуждены принять участие в навязанной им Гитлером войне. Франко же умело ушёл от навязчиво предлагаемого ему участия в войне, ограничившись посылкой на Восточный Фронт на недолгое время «Голубой дивизии», состоящей целиком и полностью из добровольцев. Неудачные попытки румынского короля Михая и контр-адмирала Хорти в 1944 году выйти из-под опеки Гитлера путём заключения перемирия и перехода их войск на сторону «союзных» держав лишний раз подтверждают этот факт.
Фашизм не есть сугубо европейское явление. Его можно встретить как в исламском мире в виде такого аномального для ислама явления, как «исламский фундаментализм», так и в виде большинства национально-освободительных движений в странах «третьего мира». Приступая к рассмотрению различных форм и разновидностей неевропейских фашистских движений, прежде всего, следует отметить, что вследствие взаимного влияния «великих» культур друг на друга и непрекращающейся духовной агрессии Запада в иных культурных пространствах процессы массообразования становятся постоянным фактором общественной жизни не только стран Западной Европы, но и всего мира.
Специфическим моментом здесь, правда, является то, что нарушение, уничтожение традиционных корпоративных связей в обществе происходило под целенаправленным воздействием внешних сил (читай — Запада) или созданных с целью планомерного уничтожения традиционных устоев жизнедеятельности данного общества «химероидных» образований (например, различных коммунистических режимов). К тому же в отличие от европейских фашистских движений неевропейские движения в тех странах, где они одерживали победу, довольно успешно справлялись и справляются с поставленными перед ними целями и задачами. В самой Европе фашизм так и не смог подавить «восстание масс». Процесс «вторичного упрощения» (по К. Н. Леонтьеву), в который вступила западноевропейская культура, был уже в принципе необратим.
Первой страной за пределами ареала распространения западноевропейской культуры, в которой успешно развивался процесс «восстания масс», стала Российская империя. Противодействием ему и прообразом фашистских движений в мире, на взгляд И. А. Ильина, являлось «Белое движение», хотя одержать победу оно так и не смогло. Вслед за Россией пришёл черёд целого ряда государств в различных культурных регионах мира.
В то же время яркой особенностью развития целого ряда неевропейских фашистских движений следует признать умелое использование и направление в нужное русло лидерами этих движений процесса «восстания», бунта масс в этих странах. Имеется в виду изменения направления энергии масс в сторону защиты, а не разрушения традиционных устоев жизнедеятельности общества, избавления его от иностранной (колониальной) зависимости и влияния. Особенно хорошо это видно на примере исламской революции в Иране 1979 года, а также ряда национально-освободительных движений в странах Азии и Африки.
Отдельно, на наш взгляд, следует отметить и рассмотреть то явление, которое в настоящее время принято обозначать термином «исламский фундаментализм». Обычно его употребляют применительно к деятельности исламских террористических организаций, а также в отношении стран, в которых исламские фашистские движения успешно добивались поставленных перед собою целей (например, Афганистан или Иран).
«Фундаментализм», — пишет Л. С. Васильев [10], — «это не просто возвращение к истокам, к чистоте подлинного древнего ислама, когда был жив великий пророк и не было деления правоверных на шиитов и суннитов, хотя и это очень важно для его сторонников. Фундаментализм — это, прежде всего, требование единства мусульман в качестве ответа на вызов современности. Тем самым выдвигается претензия на создание мощного консервативного политического потенциала. Фундаментализм в его крайних формах ведёт речь, таким образом, об объединении всех правоверных в их решительной борьбе с изменившимся миром за возврат к нормам очищенного от поздних наслоений и искажений настоящего ислама, и в этом он чем-то напоминает распространённые в прошлом идеи панисламизма».
Исламский фундаментализм представляет собой такое же аномальное явление истории XX века, как и фашизм, хотя отождествлять их на этом основании отнюдь не стоит. Фундаментализм имеет целый ряд общих черт с фашизмом, но, по сути дела, он является ни чем иным, как вариантом нацизма в мире ислама. Особенно хорошо это видно на примере пришедшего к власти в Афганистане исламского фундаменталистского движения «Талибан».
Феномен «талибов» возник вне Афганистана — в Пакистане. Начиная с 1984 года, в различных центрах мусульманского образования при активной финансовой и организационной помощи спецслужб Пакистана и США начинается подготовка и формирование элиты «Движения Талибан» из числа молодых пуштунов-пакистанцев и молодёжи из лагерей афганских беженцев. Воспитание их проводилось в специальных лагерях, и, как правило, связь ребёнка с семьёй на этом обрывалась. К моменту вывода советских войск из Афганистана это уже были идеологически подкованные в своей ненависти к «шоурави» («советским») и прошедшие отменную военную подготовку «воины ислама», перед которыми стояла одна цель — превратить Афганистан в «истинно», как им объясняли их наставники, исламское государство.
После низвержения режима Наджибуллы оппозиционным (по своей сути фашистским) движением моджахедов при всесторонней помощи США и Пакистана «Талибан» начинает укреплять свои позиции, превращаясь в доминирующую военно-политическую силу страны. Приход движения к власти ознаменовал собой создание в Афганистане новой социальной реальности. Реальности, в которой этническая принадлежность человека, традиционно значимая для этого общества, уступает своё место религиозной (исламу суннитского толка). Для афганского общества это отнюдь не обычная ситуация. Показательным моментом здесь является то, что противниками «талибов» оказались именно лидеры различных национальных движений Афганистана, такие как Р. Дустум и Ахмад Шах Масуд.
Аномальность феномена «талибов» состоит в том, что они, очутившись на момент в роли государствообразующей «нации», нацией ни в коем разе не являются. «Талибан» — на языке дари означает «студент», но «Движение Талибан» давно уже перестало быть как студенческим, так и молодёжным. И уж точно никогда не было национальным. Следовательно, это есть ни что иное, как очередная искусственно создаваемая, в данном случае извне, «химера». Однозначно массовый характер этого движения, а также нетрадиционность для афганского общества исповедуемой «талибами» идеологии отвергает последние сомнения в его чисто нацистских корнях.
Тот факт, что большинство фундаменталистских движений и группировок в мире существуют за счёт активной поддержки и финансовых вливаний США, лишний раз подтверждает выдвинутый нами тезис. Косвенным подтверждением ему является и специфика используемых ими форм и методов насилия. «Фундаменталисты», как правило, не брезгуют никакими средствами для достижения поставленных перед собой целей, часто символично нарушая и попирая ногами привычный для данного общества уровень допустимой жестокости. Исламские традиционалисты (или «исламисты», как их очень часто называют) стараются не нарушать его. Красочной иллюстрацией этому факту является различное отношение афганских моджахедов и «талибов» («фундаменталистов») к своему поверженному врагу — Наджибулле: если моджахеды, придя к власти, не только пощадили его, но даже предлагали ему войти в формируемое ими коалиционное правительство, то «талибы» казнили его при первой представившейся возможности.
Если же говорить о ситуации в Иране, то Иран, конечно же, не является и никогда не был фундаменталистким государством, хотя его и пытаются изобразить таковым в целях дискредитации неугодного США режима Хомейни. Любой человек, познакомившись с «иранским материалом», не может не заметить необъективности в подходе к изучаемому явлению и очевидной надуманности выдвигаемых обвинений.
До 1979 года Иран являлся типичным азиатским государством прозападной ориентации. Положение его на международной арене было схоже с позициями большинства аравийских монархий. Внутри страны под руководством «западников»-министров из окружения шаха проводилась политика реформирования, «модернизации» различных сфер человеческой жизнедеятельности, в том числе и идеологической (религиозной).
Насильственная ломка традиционного образа жизни и уклада не могли не вызвать недовольства у населения страны. Уничтожения традиционной корпоративной системы знаменовало собой начало процесса массообразования в иранском обществе. Ответом на эти шаги правительства явилась резкая активизация оппозиционных движений, обретающих всё бóльшую и бóльшую поддержку в массах.
Реформы 60-х — начала 70-х годов нарушили традиционные принципы и основы взаимоотношения мечети и государства. В шиитском государстве, в отличие от суннитских, духовенство традиционно было в оппозиции к власти, которая не была для неё сакрально санкционируемой. Если в суннитских странах глава государства считался не только политическим, но и духовным лидером и религиозным авторитетом для всего общества, то в шиитских странах духовно-религиозным вождём считался «скрытый имам», тогда как шах был исключительно временным, до возвращения имама, руководителем страны. Выступающие как бы от лица «скрытого имама» лидеры шиитского духовенства, во главе которых с 1961 года стал аятолла (обладатель высшего религиозного знания — «отражение Аллаха») Хомейни, не одобряли проводимые шахом преобразования, видя в них реальную угрозу традиционным ценностям и исламскому образу жизни.
В своих проповедях и посланиях Хомейни в резкой форме выступает против уравнения женщин в правах с мужчинами (что предполагал проводимый реформаторами закон о выборах); предоставления женщинам избирательных прав и использования их на армейской службе и в полиции; экспроприации без согласия духовенства вакуфных земель, принадлежащих религиозным и благотворительным учреждениям, и продажи их государственным чиновникам; против чрезмерного влияния американцев, «вестернизации» страны и демонстрации аморальных фильмов.
Оппозиционные выступления шиитского духовенства получили широкий отклик в народе, особенно среди тех, кто был задет проводимыми правительством преобразованиями, ломкой веками складывавшегося привычного образа жизни и уклада.
Неудивительно в связи с этим и то, что к концу 70-х годов в стране сложилась предреволюционная ситуация. Репрессии властей только подливали масло в огонь. «Восстание масс» уже ничто не могло остановить.
Победа вооружённого восстания положила конец единству в рядах оппозиции. Хомейни, умело воспользовавшись плодами победы, оказывается у руля власти и начинает постепенно подавлять «восстание масс». Так, он берёт под контроль и превращает в опору режима организации, созданные в ходе революции: легальными становятся позиции территориальных исламских комитетов, революционные суды стали исламскими революционными трибуналами. Вооружённой опорой режима стал Корпус стражей исламской революции, под контроль взяты сохранившееся органы полиции, а также армия. Низовую опору режима составили «исламские комитеты» (орган самоуправления на предприятиях и учреждениях, во главе которого стоит мулла) и территориальные комитеты при мечетях. Тем самым Хомейни воссоздавал уничтоженную реформами шаха систему корпораций. Умело использован был и революционный подъём масс. Их всё сметающая энергия была направлена и использована не внутри страны, а за её пределами в 8-летней войне с Ираком. Под шумок же были разгромлены коммунистические и иные «левые» организации, прежде всего федаины и моджахедины. Иран полностью освободился от финансовой кабалы Запада, обретя независимость и сохранив свою самобытность.
Несколько иная ситуация была в Индонезии. Там после деколонизации и обретения государственной независимости началась острая борьба между «правыми» и «левыми» силами, до этого единым фронтом сражавшимися с колонизаторами. В этих условиях президент страны Сукарно осуществлял лавирование между ними, провозгласив в 1957 году курс «направляемой демократии», предусматривающей усиление исполнительной власти президента, создания правительства национального единства из представителей всех крупных партий, включая коммунистов. Конечной целью курса являлось построение «индонезийского социализма».
Внешнеполитическая позиция Сукарно, обозначившийся курс на превращение Индонезии в «революционный образец» и «маяк» для стран «третьего» мира, получила полную поддержку со стороны руководства КНР. Начинается сближение внешней политики Джакарты и Пекина одновременно с ростом влияния коммунистов в стране. В подобных условиях слух о подготовке неким «советом генералов» государственного переворота, распространившийся в 1965 г., стал толчком к открытому столкновению.
Стремясь предупредить свержение Сукарно, группа левацки настроенных офицеров арестовывает, а затем и расстреливает ряд высших военачальников по обвинению в заговоре с целью свержения законного президента. Было объявлено о роспуске правительства и переходе власти в стране к «Революционному совету». В ответ армейские части во главе с командующим стратегическим резервом генералом Сухарто за один день разгромили мятежников. Деятельность КПИ на территории Индонезии была запрещена, многие её члены были убиты или арестованы. Активную помощь Сухарто оказали различные организации «правых», в особенности организации мусульманской молодёжи. 11 марта 1966 года президент Сукарно был вынужден передать всю полноту власти Сухарто, а впоследствии уступил ему и своё место. Попытка «восстания масс» в 60-х была подавлена на корню. Генерал Сухарто по праву может быть назван лидером фашистского движения в Индонезии. В 80-х годах им же были подавлены попытки фундаменталистского переворота. В 90-х годах сделать подобное Сухарто уже не смог, хотя острый экономический и политический кризис, в который была ввергнута Индонезия, произошёл не по его вине, а в силу внешнего воздействия со стороны Запада.
Отдельно следует сказать о военном перевороте под руководством генерала Пиночета в Чили, осуществлённом 11 сентября 1973 года. В нашей политологической литературе до сих пор можно встретить закрепившееся с коммунистических времён утверждение, что это был «военно-фашистский переворот». В то же время, ознакомившись с материалами и документами того времени, становится очевидно, что Пиночет опирался исключительно на военную силу и мощь западных стран. Никакого фашистского движения в Чили на тот период не было. Поэтому от употребления данного идеологического штампа следует отказаться.
По многим признакам и показателям фашистским движением являлось движение Гоминьдан во главе с его лидером Чан-Кай-ши, которому длительное время удавалось сдерживать процесс «восстания масс», несмотря на активную помощь СССР его противникам — коммунистам. Известно высказывание Чан-Кай-ши, сделанное им в 1932 году: «Фашизм — это то, что Китаю сейчас нужно больше всего». Но осуществить свою мечту Чан-Кай-ши так и не смог.
Безусловно, фашистским движением является индийское национально-освободительное движение во главе с Махатмой Ганди. В борьбе с английскими колонизаторами Ганди сумел объединить в единый фронт фактически все общественно-политические силы страны и добился обретения ею независимости. Но подробно рассматривать это, а также другие варианты и разновидности неевропейского фашизма в форме национально-освободительных движений в иных странах мы не будем. Об этом написано довольно большое количество соответствующей литературы, достать которую не составляет особого труда.
Куда интереснее, на наш взгляд, рассмотреть ситуацию в современной России, в связи с активно создаваемым нашими СМИ мифом о так называемом «русском фашизме».
Обращаясь к рассмотрению общественно-политической ситуации и анализу реалий, сложившихся в нашей стране, можно с полной уверенностью констатировать, что на данный момент в нынешней России нет никакого фашистского движения.
Те же, кто называют себя «фашистами», как правило, являются представителями крайне малочисленных нацистских группировок, вряд ли способных существенно влиять на сложившуюся политическую ситуацию в России. Те же, кого называют «фашистами», т. е., как правило, националистов-консерваторов, сторонников «русской идеи», называть так неправомерно, т. к. классический вариант консерватизма, который они исповедуют, в принципе не приемлет нацистских построений. А потому союз между ними вряд ли возможен, хотя возможность возникновения фашистского движения у нас в стране всё же имеется.
Единственное, что на данный момент сближает представителей «русской идеи» с классическими вариантами фашистских движений, — это одна и та же цель деятельности: борьба с всё разрушающими химероидными явлениями. Но это отнюдь не основание отождествлять их.
Абсурдным для нашей политической действительности является и употребление, пусть даже в словесном обиходе, самого словосочетания «русский фашизм». Фашизм для подавляющего большинства русских людей тождественен и напрямую ассоциируется с гитлеризмом и теми многочисленными бедами и трагедиями, которые он принёс на нашу землю. Поэтому никакого «русского фашизма» как значимого общественного явления в природе не существует. В нацизме (гитлеризме) в принципе не может быть ничего русского, хотя организации подобного типа в России существуют. К ним относятся: Русское Национальное Единство (РНЕ), возглавляемое А. Баркашовым, Русский Национальный Союз (РНС), возглавляемый К. Касимовским, Партия Русских Националистов (ПРН) А. Фёдорова, а также ряд других маргинальных группировок и организаций.
Подозрительно повышенное внимание СМИ к деятельности этих политических организаций, а также бережное отношение к ним наших властей (в особенности к РНЕ). Очень похоже на то, что вся искусственно создаваемая шумиха вокруг них направлена на отвлечение внимания общества от проявлений действительного нацизма или чего-то худшего. Миф о «русском фашизме» нужен нашим нынешним правителям для отвлечения внимания общества от ряда насущных проблем, а так же как хороший предлог для борьбы с оппозицией и инакомыслием. Иными словами, «русским фашистом» назовут любого русского человека, который всерьёз замахнётся на власть предержащих или же просто предъявит им свои вполне законные требования.
Отдельно хотелось бы отметить и ряд факторов, характеризующих деятельность этих организаций. Во-первых, несмотря на своё уже многолетнее существование, ни одна из них, за исключением РНЕ в 1993 году, не отметилась сколь-нибудь заметным и значимым участием в политической жизни нашей страны. Во-вторых, для большинства из них характерен определённый крен, отклонения в сторону неоязычества, что в принципе нехарактерно для нашего общества. В-третьих, само существование подобного рода организаций, в первую очередь, может быть выгодно исключительно нашим нынешним правителям как «образец» проявления того самого мифического «русского фашизма». В-четвёртых, вся их деятельность, как показывает опыт, легко подвергается контролю со стороны спецслужб, которые умело используют эти структуры, выполняя, как и СМИ, социальный заказ, полученный ими от наших олигархов.
Косвенным подтверждением этому факту является откровенное попустительство и подчёркнутое игнорирование нашими властями самого существования, а также активной деятельности инороднических нацистских, шовинистических и сионистских организаций на территории РФ.
На фоне откровенного попустительства бесчинствам «дудаевских» боевиков в Чечне, участия вооружённой сионистской организации «Бейтар» в октябрьских событиях 1993 года и откровенно русофобской позиции различных политических лидеров РФ меркнут и кажутся незначительными эпатирующие публику бутафорные свастики на рукавах «соратников» РНЕ. А потому кричать о мифической угрозе «русского фашизма» выгодно, прежде всего, этим, а также иным врагам русского народа. Идеологи, заправляющие этой кампанией, рискуют, посеяв ветер, пожать бурю, которая сметёт их вместе с милой их сердцу концепцией приобщения России к «цивилизованному миру». Впрочем, они того заслужили!
Таким образом, можно констатировать, что фашизм как социально-политический феномен истории XX века представляет собой малоизученное, разнообразное явление, негативное восприятие которого является результатом внедрения в сознание обывателей определённых идеологических установок с явной целью манипулирования общественным сознанием людей. Перед лицом всепроникающей пропаганды «американского образа жизни» — стандартизированного идеала западноевропейской культуры — всегда возможно и будет происходить сплочение и консолидация сил фашистского толка.
Разнообразие неевропейских форм сопротивления насаждению этого идеала в иных культурных пространствах говорит о большом потенциале фашизма как явления общественной жизни нашего времени. Наличие в фашистских движениях положительной составляющей, имеющей возможность довести процесс общественного развития до «выздоровления» от инфекции «прогрессизма» больного западного общества, позволяет надеяться на успешный результат в борьбе с этой болезнью. Фашизм представляет собой перспективное, отнюдь не изжитое явление, имеющее тенденцию возрождаться вновь и вновь, в том числе и в различных культурных пространствах.
При изучении и в оценке фашизма следует избегать крайностей, выпячивая только отрицательные или положительные черты фашистских движений. Не следует также забывать и того, что одним из главных недостатков фашизма является возможность образования собственной химеры в виде нацистского государства, разновидности правого варианта тоталитаризма.
1. В. А. Пруссаков. «Салазар: „Правда и власть восходят к абсолюту“» // Газета «Завтра». № 31. С. 3.
2. Там же. С. 3.
3. П. Тулаев. Консервативная революция в Испании. М., 1994. С. 3.
4. А. Мёллер. Фашистский стиль // Журнал «Золотой лев». № 5-6. 1999. С. 66.
5. Там же. С. 66
6. В. А. Пруссаков. «Салазар: „Правда и власть восходят к абсолюту“» // Газета «Завтра». № 31. С. 3.
7. Там же. С. 3.
8. А. Мёллер. Фашистский стиль // Журнал «Золотой лев». № 5-6. 1999. С. 66-67.
9. Ф. Далем. Накануне Второй мировой войны. М., 1982. Т. 2. С. 14.
10. Л. С. Васильев. История Востока. В 2-х томах. М., 1993. Т. 2. С. 363.
http://ruskline.ru/analitika/2010/11/19/fashizm_kak_yavlenie_mirovoj_istorii/
«Наши задачи» (РОВС), 06.12.1948
Фашизм есть явление сложное, многостороннее и, исторически говоря, далеко ещё не изжитое. В нём есть здоровое и больное, старое и новое, государственно-охранительное и разрушительное. Поэтому в оценке его нужны спокойствие и справедливость. Но опасности его необходимо продумать до конца.
Фашизм возник, как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо. Во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма — это было явлением здоровым, необходимым и неизбежным. Такая концентрация будет осуществляться и впредь, даже в самых демократических государствах: в час национальной опасности здоровые силы народа будут всегда концентрироваться в направлении охранительно-диктаториальном. Так было в древнем Риме, так было и в новой Европе, так будет и впредь.
Выступая против левого тоталитаризма, фашизм был, далее, прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ. Эти поиски могли быть удачны и неудачны: разрешать такие проблемы трудно, и первые попытки могли и не иметь успеха. Но встретить волну социалистического психоза — социальными и, следовательно, противо-социалистическими мерами — было необходимо.
Эти меры назревали давно, и ждать больше не следовало. Наконец, фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру.
Однако, наряду с этим фашизм совершил целый ряд глубоких и серьёзных ошибок, которые определили его политическую и историческую физиономию и придали самому названию его ту одиозную окраску, которую не устают подчёркивать его враги. Поэтому для будущих социальных и политических движений подобного рода надо избирать другое наименование. А если кто-нибудь назовёт своё движение прежним именем («фашизм» или «национал-социализм»), то это будет истолковано как намерение возродить все пробелы и фатальные ошибки прошлого.
Эти пробелы и ошибки состояли в следующем:
Эти ошибки скомпрометировали фашизм, восстановили против него целые исповедания, партии, народы и государства, привели его к непосильной войне и погубили его. Его культурно-политическая миссия не удалась, и левая стихия разлилась с ещё большей силой.
Русские «фашисты» этого не поняли. Если им удастся водвориться в России (чего не дай Бог), то они скомпрометируют все государственные и здоровые идеи и провалятся с позором.
Франко и Салазар поняли это и стараются избежать указанных ошибок. Они не называют своего режима «фашистским». Будем надеяться, что и русские патриоты продумают ошибки фашизма и национал-социализма до конца и не повторят их.
http://www.rus-sky.com/gosudarstvo/ilin/nz/nz-37.htm
Русский Обозреватель, 22-23.12.2010
Сегодня и те, кто молчит в домах, и те, кто переписывается в социальных сетях, и те, кричит на улице, и даже многие из тех, кто «винтит» кричащих, требуют одного и того же. Закон в России должен быть разумом, свободным от страха и корысти. Он должен быть один для всех — для всех слоёв общества, для всех национальностей и всех регионов. Тех, кто не хочет жить по общему закону, мы терпеть дальше не намерены.
«Русские, вперёд!», «Россия для русских!», «Закон для всех!» — под этими лозунгами молодёжь России вышла на Манежную площадь и улицы Санкт-Петербурга, Ростова, Волгограда, Ижевска, Калининграда и многих других городов.
Заклинать бурю, убеждая всех и самих себя, что речь идёт о кучке «экстремистов и провокаторов», дальше невозможно. Власть вынуждена была признать, что речь идёт о массовом, стихийном возмущении беспределом, беззаконием и неравноправием, невозможностью дальше терпеть убийства на улицах наших городов, презрение к нам, нашему образу жизни и самому факту нашей жизни.
Однако представители власти всё ещё пытаются убедить себя и других, что речь идёт о совершенно безыдейных выступлениях, порождённых «бытовым убийством». Что толпы людей вывели на улицу «бытовые» конфликты…
Поняв, что не удастся «повесить» организацию мнимых «массовых беспорядков» на неких страшных националистов-экстремистов, признав, что она имеет дело с народом, власть теперь заклинает этот народ от вредного «националистического» влияния. Даже В. В. Путин, сделав благородный жест — посетив могилу Егора Свиридова, встретившись с болельщиками и сказав немало правильных и резких слов в адрес тех, кто не уважает образ жизни большинства граждан России, не удержался от ритуальных проклятий в адрес «национализма», которому надо противопоставить идею «многонациональной» России…
Нежелание смотреть правде в лицо уже довело до беды. И если мы не прекратим врать прямо в глаза себе и друг другу — доведёт до ещё большей.
Необходимо признать, что люди вышли на площадь не под бытовыми, а под националистическими лозунгами. Они вышли в защиту униженной, оскорблённой, опозоренной и втоптанной в грязь русской нации, которая, несмотря на её затравленность и со стороны официоза, и со стороны «правозащитников», и со стороны международных структур, по прежнему остаётся большинством граждан России и единственной основой российской государственности.
Лозунги со словом «русский» не были ни случайностью, ни провокацией. Они — выражение того «мнения народного», которому не смогла противостоять ещё ни одна власть ни в истории России, ни в истории мира. Декабрьский бунт был не провокацией каких-то тайных сил, и не случайным скоплением толп. Он был пришествием нового социального субъекта. «Великий немой» предыдущей эпохи российской политики сменился Анонимом новой эпохи.
У этого анонима довольно часто маска на лице, когда он выходит протестовать на улицу, и у него с полдюжины аккаунтов в «Фейсбуке», «ВКонтакте», «Твиттере» и ЖЖ, он сидит на фанатских и автомобильных форумах и жмётся друг к другу на улицах, чтобы выпить пива и обсудить, как же всё достало. В новую технологическую эпоху атомизированная русская нация обрела свою новую нервную систему в сплетениях беспроводных линий, 3G-сетей, кабелей и паролей.
Этот аноним — неуловимый Джо. Неуловимый обычно даже если он кому-то нужен. Можно завести дело на одного блоггера, дурно отозвавшегося о премьере, но нельзя будет завести дела на всех блоггеров сразу. Можно попытаться отключить несколько сайтов на несколько часов, но попробуйте выключить сеть на день-два и вы увидите вместо растерявшихся юзеров толпу взбешённых фанатиков.
Аноним может выйти на площадь в назначенный час. И никто не сможет его отговорить, если он так решил. Аноним, по большей части, националист, но он далёк от тех абстрактных философских разговоров, которыми утешали себя русские националисты в прошедшее десятилетие.
Последние несколько лет наша власть потратила на то, чтобы свернуть русскому национализму голову. Она до некоторой степени в этом преуспела, разгромив те немногие организации, которые могли мобилизовать хотя бы небольшую толпу, и подавив те немногие идеи, которые националисты могли внушить своим последователям. Результат не заставил себя ждать. Мы получили мгновенно собирающиеся толпы, значительно превышающие по численности любой «русский марш», привыкшие думать не отрубленной по 282 статье головой, а спинным мозгом, и имеющие вместо идей настроения и предубеждения. С анонимом не договориться, поскольку непонятно, с кем конкретно договариваться. Сегодня он протестовал на Манежной, завтра уже собирается праздновать «Русский новый год» на Красной площади, куда и зачем он соберётся послезавтра, мы пока ещё не знаем. На попытки оседлать его и заставить пополнять политический капитал больших и маленьких партий и организаций он отвечает назидательным поднятием вверх среднего пальца.
У анонима, как я уже сказал, есть убеждения. Это националистические убеждения. Он хочет считать себя русским, что бы это для него ни значило. У него есть позиция — и по ряду пунктов он радикальней, чем большинство даже самых радикальных русских националистов прежнего поколения. Наши сверхценные ценности и сверхпринципиальные принципы для него имеют лишь ограниченную принципиальность и ценность. Он корчится безъязыкий, потому что многоязык, а возможность говорить на своём языке у него практически отобрали террором и «толерантной» пропагандой.
В том, что говорят разгромленные и разрозненные остатки русских националистов, можно порой уловить тень того, что говорит и думает аноним, когда он думает о национальных вопросах. Но всего того, что он думает — не передашь. Если он захочет, то сам придёт и скажет.
Но всё-таки сегодня русский националист чувствует себя то ли Кассандрой, то ли Моисеем на границе Земли Обетованной. То, о чём мы предупреждали много лет, сегодня сбылось. И никто не может, не покривив душой, сказать, что это организовали националисты. Мы не подстрекали, мы предупреждали. Нас не захотели слушать. Пришлось слушать тех, кто говорит менее членораздельно, зато одет более спортивно, двигается более точно, и не боится получить дубинкой прямо по голове (тем более что сам может вернуть этот удар обратно).
Русские националисты хотят простых и понятных вещей. И предупреждают о простых и неизбежных проблемах. От анонима они отличаются прежде всего привычкой долго продумывать сказанное и стремлением выразить то, о чём думают, на языке понятном как людям, так и власти. В их словах те чувства, которые клокочут в анониме, могут быть переданы, быть может, менее убедительно, но более понятно. Но по сути эта энергия та же. У нас очень долго отбирали право быть собой. В результате каждый из нас сегодня — немного аноним.
Нам не интересен мир без России.
Нам не интересна Россия без русских.
Россия без русских, не для русских и против русских не стоит ни того, чтобы в ней жить, ни того, чтобы ради неё сражаться, ни того, чтобы во имя неё умирать.
Пусть это поймут те, кто считал, что может управлять Россией, игнорируя большинство её народа, позволяя оплёвывать историю, культуру, чувство национального достоинства этого большинства. Те, кто сделал ставку на то, чтобы русские сначала превратились в дешёвую обслугу для интересов других народов, стран и международных структур. Те, кто открытым текстом провозгласил: «мы хотим, чтобы русские перестали быть большинством в России», кто объявил, что русский народ «не подлежит модернизации», что он состоит из алкоголиков, наркоманов и лентяев, а потому вместо него должны быть завезены «трудолюбивые и дисциплинированные» рабы из Средней Азии (не будем политкорректно звать их «мигрантами» — все мы прекрасно знаем, что коррупционеров и толстосумов интересует только рабская рабочая сила).
Русский народ любит Россию больше всего на свете. Но он не станет совершать самоубийство ради того, чтобы в доме с вывеской «Россия» жили припеваючи все, кроме него.
Русская молодёжь сказала сегодня со всей ясностью: «Россия принадлежит нам. Будущее принадлежит нам». Либо Россия будет для русских, и тогда она будет для всех, либо она будет ни для кого. Либо у русского народа в России есть достойное будущее, либо никакого будущего не будет.
До сих пор наши власть предержащие разъезжали по международным форумам, вели переговоры, брали международные обязательства, обещали льготы и привилегии и иностранным компаниям, и иноземным диаспорам, и мятежным республикам, предъявляя в качестве доказательства своих полномочий табличку с надписью «Россия» (впрочем, и тут иногда писали более расплывчатое «Российская Федерация»). При этом выгода для русского народа от всех этих разъездов и обещаний была более чем сомнительная. А тому, кто осмеливался высказывать сомнения, говорили: «Цыц! Ты — экстремист!».
Сегодня «экстремистом» стал фактически весь народ. Даже наша власть, когда она не «при исполнении», и та чувствует себя немножко экстремистом. Больше нельзя проводить и внутри России и за её рубежами политику, которая, может быть, и согласуется с абстрактными интересами «Российской Федерации», но не согласуется с конкретными жизненными интересами русского народа. На такой политике, игнорирующей интересы русских, вызывающей у них чувство унижения и провоцирующей нас на отречение от России, должен быть поставлен крест.
Если власть в России и дальше будет отрекаться от русского народа, то русский народ отречётся от такой власти. Если отрекаться от русского народа будут «во имя России», то русскому народу не останется иного выбора, кроме как отречься от России. Последствия будут катастрофичны для всех, в том числе и для тех, кто хотел бы порезвиться на площадке «России не для русских».
Итак, принцип ясен.
Мир для России.
Россия для русских.
Только Россия русских, для русских и за русских стоит того, чтобы в ней жить, ради неё сражаться, а если надо — за неё и умереть.
Перейдём к деталям.
«Закон один для всех» — это главный лозунг, с которым вышла русская молодёжь на улицы русских городов. Если это и революция, как торопятся оценить события декабря 2010 года в России некоторые, то это, наверное, самая консервативная революция в истории. Революция, в ходе которой восставшие требуют одного — строгого и точного соблюдения закона.
Именно великолепное презрение к закону, проявленное одним из чиновников, стало последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. Хотя, казалось бы, он не делал ничего особенного. Ничего такого, чего бы не делали десятки тысяч других чиновников на его месте, — оказывал услуги сильным и тем, кто просто готов заплатить, плевал на слабых, на их горе и боль, сказал вдове убитого, что она «вообще тут никто». Кто из вас, сказать по совести, господа чиновники, не поступал так же? Тот, кто отпустил убийц Егора Свиридова, действовал по закону. По вашему закону. По закону, как вы его привыкли трактовать. И который русский народ метко охарактеризовал пословицей «закон — что дышло».
Так вот, — надо понимать, что время этого вашего закона подошло к концу. Закон может быть лишь один для всех. В демократическом обществе это означает ещё и то, что закон для всех одинаков. Не существует никакой привилегированной национальной, социальной, экономической и политической группы, для которой может быть сделано хоть какое-то малейшее снисхождение за то, что они — определённой национальности или у них другое количество денег и властных полномочий. Хотя, возможно, существуют такие группы, а именно — рецидивисты (то есть те, кто не хочет считаться с законом), для которых он может быть особенно строг.
Аристотель сказал, что «закон — это разум без страсти». В данном случае нашей правоохранительной системе от постового милиционера до верховного судьи придётся смириться с тем, что закон — это разум без корысти и без страха. Без желания нажиться на исполнении или неисполнении закона и без страха перед сильным, заинтересованным в том, чтобы закон был нарушен.
Последние два года русское общество со всё большей настойчивостью требовало равноправия и свободы закона от корысти и страха. Мы протестовали против чиновничьих мигалок и заступались за тех, кого несправедливо хотели бросить в тюрьму, пока настоящие преступники гуляют на свободе — как это было с делом борца с наркомафией Егора Бычкова. Мы выступали против угроз шантажистов «арестовать, отвезти в Грозный и там засудить» и против чиновников и милиционеров, решивших, что их «корочки» дают им право давить прохожих и избивать учителей. Иногда власть нас слышала и даже отвечала по прямой линии или через «твиттер», иногда оставалась глуха, но, в любом случае, она старалась сделать вид, что речь идёт о «частных случаях».
Сегодня пора признать давно всем очевидное — речь идёт о системе. Системе произвола, системе коррупции, системе лжи, системе вседозволенности, которую больше невозможно терпеть. Или эта система уйдёт в прошлое, будет сведена к хотя бы среднестатистическим значениям, или солнце русской истории закатится.
В основе этой порочной системы лежит простой принцип, который может быть описан в двух пунктах.
Первое: каждый, кто в Российской Федерации имеет какие-то отличия от среднестатистического россиянина (то есть простого русского студента, рабочего, служащего, солдата, домохозяйки…) — немного больше денег, немного больше власти, немного больше связей, друзей и родственников, готовых вступиться за своего, на худой конец — журналистов, готовых его выслушать, немедленно стремится использовать это отличие для того, чтобы уклониться от исполнения закона и, мало того, для того, чтобы нарушить в свою пользу права других людей.
Второе: правоохранительная система (милиция, прокуратура, следствие, суд, а заодно и исполнительная власть), которая должна препятствовать такому искажению закона со стороны «сильных людей», уступает их домогательствам практически в ста случаях из ста. Те немногие милиционеры, прокуроры, судьи, которые решаются противодействовать произволу, падают как неизвестные солдаты на незнаменитой войне — если они и были, мы никогда о них не узнаем. Зато на всю страну гремят имена тех, кто как нашкодившие школьники оправдываются: «Нам приказали старшие».
Раздражение этой системой росло о тех пор, пока не стала всё больше ощущаться самая нестерпимая форма гнёта сильных — «национальный» гнёт. То раздражение, которое испытывает человек от гнёта богатых — это половина обычного раздражения. Каждый мечтает однажды стать богатым. То раздражение, которое испытывает человек от гнёта власти — это норма раздражения. Многие мечтают сами однажды получить власть. То раздражение, которое испытывает человек от гнёта чужака, это двойное, а может быть, и тройное раздражение. Каждый знает, что никогда не сможет стать чужаком.
Не будем лгать ни себе, ни другим. Сейчас в составе России появились территории, население которых рассматривает себя как чужаков по отношению к русским и союзным с русскими народам, и которое, в свою очередь, рассматривается так русскими. Так получилось не сразу. Мы долго к этому шли через терроризм, войны, похищения людей, через дотации и откупные, через принесение правосудия в тех или иных конкретных делах в жертву «воле» некоторых народов.
Мы пришли к той реальности, которую весьма красочно и зло описал Владимир Путин: «я 10 копеек не дам за здоровье человека, который, приехав из средней части России в республики Северного Кавказа, невежливо обойдётся там с Кораном». Путин сам же при этом признал, что выходцы с Северного Кавказа отнюдь не торопятся уважительно относиться к населению и принципами жителей Средней России. А главное, все точно знают, что здоровью тех, кто не уважает жизнь, законы и порядки русских, практически ничего не грозит. Они либо отстреляются, либо откупятся.
Это и вызвало взрыв. Матёрые уголовники «отстрелялись» в уличной ссоре от русского парня. А затем решили откупиться. Власть денег, произвол власти и пренебрежение чужака собраны были в единую гремучую смесь, которая взорвала болью сердце каждого неравнодушного человека. То, о чём давно уже предупреждали русские националисты (и за каковые предупреждения получали оскорбления, задержания, а порой и тюремные сроки по пресловутой 282 статье), случилось: всё чувство унижения, всё ощущение несправедливости сконцентрировались в образе «чужого», и русский народ, прежде всего — русская молодёжь, вышли на улицы.
Сегодня русский народ — русский в самом широком значении слова — говорит этому лживому закону, основанному на страхе и корысти: «Хватит!». Закон должен быть один для всех. Он не может предоставлять никаких привилегий ни деньгам, ни власти, ни тем более этническому происхождению.
Русский национализм оказался самым справедливым и не ксенофобским национализмом. Никто и нигде не требует привилегий для русских. Ни один русский националист в самом нездравом уме не скажет: «Я хочу, чтобы русского убийцу отпустили, а убийцу нерусского посадили». Русские требуют для себя такого же правосудия, как и для всех. Для всех, той же справедливости, что и для себя.
Дело дошло до крайности, в которой возможно лишь два решения. Разумное и правовое — и экстремистское и неправовое.
Решение первое и предпочтительное для всей нации — единое правосудие для всех станет принципом нашей власти и правоохранительной системы на всех уровнях. Любые проявления коррупции, непотизма, вымогательства, трусости будут сурово пресекаться вплоть до самых крайних мер наказания. Дорога к карьерному росту будет открыта только для честного милиционера и следователя, неподкупного прокурора и справедливого судьи. Для тех, кто этим простым и понятным требованиям не соответствует, доступ к государственной службе должен быть закрыт навсегда. Исполнение закона, каким бы суровым оно ни было, должно быть вознаграждено. Неисполнение закона, чем бы его ни оправдывали, должно быть наказано.
«Вычищать и перетряхивать» кадры можно себе позволить столько раз, сколько это будет надо. И не надо ссылаться на нехватку кадров — ради торжества правосудия каждый русский решится на то, чтобы стать полицейским, прокурором и судьёй. Если надо — мы всем народом поголовно получим юридическое образование и будем «профпригодны» — лишь дайте нам справедливость.
До минимального выправления ситуации в стране должно быть объявлено «юридическое осадное положение». То есть те группы, социальные и этнические, и те лица, как бы высоко они ни находились, которые не хотят считаться с тем, что закон один для всех, должны быть подвергнуты воздействию практики «нулевой толерантности». Любое правонарушение с их стороны должно наказываться самым суровым из предусмотренных для этого законом образом. Так должно быть с каждым, кто не усвоит — закон один для всех, для русских и нерусских, для начальников и подчинённых, богатых и бедных, «крутых» и «ботаников».
И ещё одно. Самое, может быть, важное. Наша власть должна принять за правило, а может быть, даже и взять торжественное публичное обязательство отказаться от использования правоохранительной системы как политического инструмента. Всегда существовали соображения практической политики, по которым власть может использовать свои ресурсы «на нужное дело», как выражался один древний грек. Осуществление власти порой бывает не вполне законно и, с точки зрения обычной человеческой морали, постыдно. Где-то короли подсылают к неугодным герцогам убийц с кинжалами, где-то кардиналы подкупают своих противников деньгами и должностями, где-то неугодных травит пресса, где-то для них строят тайные тюрьмы. Власть в своём практическом выражении бывает порой отвратительна, даже если ставит высшие цели и реально служит делу общего блага.
Но нет ничего более отвратительного, чем использование в интересах отправления текущей политики манипуляций правосудием. Нет ничего омерзительней, чем Фемида, превращённая в наложницу в султанском гареме. Наша власть сегодня громко говорит о «десталинизации». Между тем, в основе властной практики современной России нет многих достоинств сталинской практики, зато живёт самое отвратительное, что было в сталинизме — практика «судебных убийств», практика использования уголовного дела, ареста, следствия и суда как инструментов политической расправы.
Собственно, именно этот дурной пример, поданный сверху, стал обоснованием и оправданием для формирования всей системы, основанной на «законе корысти и страха». Почему, если власть может воспользоваться законностью как уличной девкой, того же не может сделать тот, у кого есть лишняя тысяча долларов или ножик в кармане. После того, как Фемиду стали публично насиловать, она и её дочери пошли по рукам.
Если мы хотим, чтобы право, правосудие и порядок стали единым целым и чтобы они были одни для всех, наша власть должна открыто и недвусмысленно отказаться от «правосудия» как политического инструмента. Нельзя угрожать «посадкой» ни проштрафившимся чиновникам, ни неугодным бизнесменам, ни непослушным журналистам, ни правым, ни левым, ни коммунистам, ни националистам, ни либералам. Управление путём угроз «стереть в лагерную пыль» должно уйти в прошлое.
У нашей власти достаточно рычагов воздействия на политическую ситуацию и достаточно средств для укрепления властной вертикали. Небо не рухнет на землю и Кремль не сползёт в Москву-реку от того, что власть не будет примешивать к правосудию политической корысти и не станет внушать к себе уважение с помощью страха перед вызовом к следователю.
Неспособность воплотить принцип единства правосудия в конкретные политические решения может привести лишь к торжеству антиправового и антигосударственного понимания справедливости: правосудия толпы. Торжества этого принципа не хочет никто, в том числе и сама толпа. Люди на Манежной, что бы им там ни внушали некоторые демагоги, требовали именно правосудия, а не суда линча и не права на «отстрел» неугодных.
Но если власть так и останется глуха к требованиям права и порядка, то надо отдавать себе отчёт — правосудие толпы станет реальностью. Через митинги и шествия, через кампании в социальных сетях, через игры в «ворошиловских стрелков», через уличные побоища и терроризм это правосудие толпы будет стучаться в наши двери и требовать новой крови тех, кого мнение народное назначит виновными.
Это не угроза. Среди русских националистов, в общем-то, нет анархистов. Это предупреждение. Природное чувство справедливости, вложенное Богом в человека, предпочтёт анархию и нравы «закона тайги и прокурора медведя» бесконечному лицемерному потаканию «сильненьким». Если мы не хотим превратить восток Европы и север Азии в «дикий Запад», то правосудие для всех должно стать главной и первоочередной задачей нашей власти, нашего общества, нашей государственности и нашей нации.
Итак, резюмирую.
Лживый «закон», основанный на корысти и страхе перед сильными — «достал» всех.
С тех пор, как его главными выгодополучателями стали те, кто считает чужими нас, и кто вынудил нас считать чужими их, положение из нетерпимого стало опасным и переросло во взрыв.
Сегодня и те, кто молчит в домах, и те, кто переписывается в социальных сетях, и те, кричит на улице, и даже многие из тех, кто «винтит» кричащих, требуют одного и того же:
Право, Правда и Порядок — для всех на Русской Земле — вот она, современная формула русского национализма.
И умному её вполне достаточно.
http://www.rus-obr.ru/print/day-comment/9059
Необходимо честно признать, что национальная политика, проводившаяся в последние 10 лет в РФ, провалилась. А с нею провалилась национальная политика всей РФ с момента её создания, а заодно и национальная политика советской власти, которая сперва обрекла на развал Союз ССР, а теперь подтачивает единство России.
Нам уже надоело слушать тарабарщину про то, что мифические злобные «националисты» подтачивают единство страны. Что это якобы страшные скинхеды, прячась по углам, сеют межнациональную рознь. Уровень политического экстремизма в России, в том числе и радикального правого экстремизма, значительно ниже, чем во всех западных странах — начиная от США или Франции и заканчивая маленькой Венгрией и благополучной Швецией. И нигде — подчеркнём ещё раз, нигде — даже самые крайние группы не представляют существенной угрозы ни для единства страны, ни для её политического порядка.
И только в РФ почему-то в роли «экстремистов» оказываются даже самые благонамеренные русские патриоты. Против любого человека, осмелившегося публично высказать любовь к своей Родине и своему народу, если эта родина — Россия, а народ — русский, немедленно начинается кампания самой разнузданной травли. А уж если любовь к Родине и народу совмещается с малейшей критикой существующих порядков, то в дело вступает управление «Э». Всем известно, что организованная преступность в России побеждена (лучше всех, как мы выяснили, это известно жителям станицы Кущевской). Поэтому нет более актуальной работы в сфере государственной безопасности, чем борьба силами лучших кадров ФСБ с русскими патриотами, которые вынуждены отдуваться за всех «экстремистов», в то время как ваххабиты спокойно устраивают в московском метро теракты аккурат под штаб-квартирой занятой более насущными проблемами спецслужбы.
Быть патриотом, любить русский народ и говорить вслух об острых национальных проблемах, не надев предварительно на лицо маску — очень и очень непросто. Нужна либо недюжинная смелость, либо чувство избыточной надзаконной защищённости.
И вновь люди в масках и без, вышедшие на Манежную площадь 11 декабря 2010 года, а потом и на улицы и площади других городов России, сказали: «Хватит!». Нет никакого мифического «экстремизма» со стороны русских, разваливающего великую Россию. Есть близорукая национальная политика, приведшая к тому, что значительная часть граждан уже готова согласиться с самыми популистскими и авантюристическими лозунгами, вроде «отделения Кавказа», лишь бы прекратить то системное неравноправие, о котором говорилось выше.
Я много времени, сил и слов потратил на полемику с этой авантюристической и подрывной идеей «отделенчества». И специально не буду с нею сейчас полемизировать. Я обращаюсь к нашему правительству с просьбой — осознать ужасность того факта, что маргинальная концепция, которую никогда не поддерживал практически никто из русских националистов, сегодня распространяется как раковая опухоль по умам и политической позиции большинства граждан. Расползается не потому, что они отреклись от идеи великой, единой и сильной России, а потому, что они не видят уже другого способа прекратить неравноправие, пренебрежение нами как народом и нашим образом жизни, выкачивание ресурсов на дотации с одновременным сбросом социальных обязательств перед русскими городами и сёлами. С каждым убитым на улицах русским парнем, с каждыми гонками на джипах у Вечного огня, с каждой закрытой «малокомплектной» сельской школой вести полемику с теми, кто считает, что во всех бедах «виноват Кавказ», всё сложнее.
Разумные русские националисты (те самые люди, которым затыкали рот как экстремистам и практически заткнули, так что теперь их не слышно ни по телевизору, ни на улице) понимают, что виноват не Кавказ, как горная система, что населяющие его люди тоже, как правило, не виноваты — они выживают… как умеют. Они понимают, что виновата национальная политика «асимметричной федерации», основанная на ложных принципах. Русские националисты призывают, пока ещё не поздно, покончить с этой политикой со всей решительностью. Альтернативой может быть только самая глупая и абсурдная гражданская война, которую только знала история — война не за воссоединение отделившихся, а за отделение тех, кто не хочет отделяться. Война на радость врагам России — и на Кавказе и во всём мире.
Что из себя представляет та национальная и федеративная политика, с которой необходимо покончить?
Первое. Полное пренебрежение правами русских как нации на территории автономных субъектов Федерации. Ещё с советского периода, когда, особенно в 1920-е годы, подавление «великорусского держиморды» рассматривалось как важная задача политики правящего режима, тянется история автономных образований на территории России, во многих из которых «титульная нация» составляет меньшинство населения, а русские и русскоязычные граждане составляют большинство. При этом на базе целого ряда автономий за 1990-е годы сформировались этнократические режимы, которые полностью отстранили это русское большинство или значительное меньшинство от представительства, доступа к властным рычагам, сколько-нибудь статусных социальных позиций в пределах республики. Из многих республик русское население фактически выдавливается и уже выдавлено. Существование дутых или сомнительных национальных автономий, в которых проводится дискриминационная политика в отношении русского населения, является тем изначальным перекосом в структуре федерации, который вызывает асимметрию всей федеративной структуры.
Второе. «Асимметричность» Российской Федерации, при которой регион имеет тем больше прав, чем более он своеобразен по отношению к остальной России, чем более культурно отчуждённую и нетерпимую политику по отношению к общероссийскому (а это значит — русскому) стандарту общественной жизни он проводит. Чем меньше в регионе русских, чем жёстче их выжимают из региона, чем меньше в нём действуют законы России, и чем больше «законы гор» или шариата, тем большими правами пользуется этот регион в составе федерации. И напротив, чем более спокойным, однородно-русским, неагрессивным является регион, тем меньше считаются с мнением его жителей на федеральном уровне и тем меньше у него реальных прав.
Третье. Дотирование этой асимметричности федеральным центром, при котором дотационность региона никак не влияет на его полноправие в составе федерации, а часто делает даже «более равным чем другие». На радикальном языке улицы и социальных сетей такая модель взаимоотношений центра и региона именуется «данью». Размеры этой дани оцениваются в «6 миллиардов долларов ежегодно» (откуда взята эта цифра, я не знаю, судить о её верности не берусь и передаю её именно как устойчивый предрассудок улицы). Радикальные пропагандисты, а вслед за ними и любители кухонных и форумных политических споров задают резонный вопрос: «Не будет ли лучше направить эти деньги на финансирование умирающей инфраструктуры русской глубинки?». Власть обычно на это отвечает: «Мы финансируем социальную стабилизацию, чтобы предотвратить терроризм». И здесь мы подходим к четвёртому пункту.
Четвёртое. Шантаж терроризмом и ваххабитским экстремизмом, как инструмент создания и усиления неравноправия регионов и народов. Именно стремление власти отчитаться о «победе над терроризмом» на Кавказе и породило самую абсурдную часть нашей текущей национальной политики — подкуп элит и рядовых жителей наиболее взрывоопасных регионов юга России. И дотации, и тот самый режим правового попустительства, который довёл сегодня дело до взрыва, воспринимались как своеобразная плата за то, что террористы больше не взрывают дома в Москве, не захватывают школ в Осетии, ну или делают то же самое несколько реже — теракты в московском метро показали, что никакой реальной победы над терроризмом на этом пути достичь не удалось. Удалось только добиться чувства полной безнаказанности у жителей регионов, где боевики непрерывно то уходят в горы, то возвращаются по амнистии, где родственники террористов чувствуют себя героями, а значительная часть населения ощущает, что именно террористическая угроза является залогом их благосостояния.
Пятое. Распространение республиканской «экстерриториальности» на территорию всей России. Жители некоторых автономных республик ощущают себя фактически безнаказанными за их пределами. И тому способствует официальная политика властей этих республик. Когда уполномоченный по правам человека «в» Чечне занимается вместо защиты граждан всех национальностей в Чечне преимущественно тем, что защищает интересы чеченцев в Москве и на Кубани, угрожает расправой профессорам в Москве и Петербурге и сочиняет книги о величии своего народа, то у остальных граждан России возникает естественный вопрос — не проще ли разделиться по национальным общинам, поставить во главе каждой такого вот «омбудсмена» и решать вопросы «на кулачках» — чья община сборет, того и сила. Насколько это противоречит принципу правосудия для всех — нетрудно догадаться. Я уж не говорю о таком чудовищном абсурде, как отбывание воинской службы и тюремного заключения на территории своей республики.
Яд этих пяти отравленных стрел — дутые автономии, бонус за дерусификацию, дотации без обязательств, шантаж терроризмом и экстерриториальность жителей автономий на территории всей страны — медленно но верно убивает единство страны, а самое главное — всякое желание русского большинства бороться за это единство. Спорить с желанием обывателя «отделить всё это к лешему» становится всё труднее. Все аргументы в пользу единства власть сама выбивает из рук, расширяя сферу безнаказанности и попустительства. При этом рассчитывать на то, что удастся выбить отделенческие идеи из коллективного бессознательного при помощи репрессивного аппарата, не приходится. Ещё можно запугать, посадить или забить битами умеренного националиста, не скрывающего своего лица и своей фамилии. Сетевой «аноним», становящийся главным героем нашего времени, непобедим ни в своей анонимности, ни в своих предрассудках, а те наивные полицмейстеры, которые будут требовать средств и людей на «ловлю» этих анонимов — просто заставят государство вылететь в трубу. «На каждый роток не накинешь платок».
Пора понять, что заклинания о «многонациональной России», сила которой — в разнообразии этносов, никого уже не убеждают. Для начала, все понимают, что это ложь. Ни один народ России не сравним ни по численности, ни по экономическому, культурному и мобилизационному потенциалу с русским народом. Русские выступали и выступают за равноправие людей, равноправие граждан, вне зависимости от их этнического происхождения. Но абсурдность заявлений о равенстве народов, о том, что русский народ значит в России не больше, чем этникос, населяющий один аул, очевидна каждому. Ничего кроме чувства униженности такие заявления у русских не провоцируют. Поколение, которое воспитано на советском восторге перед риторикой дружбы народов, уходит в прошлое. Для молодёжи «толерантные» декларации — как красная тряпка для быка. Они воспринимаются юношей с улицы как обоснование причин, по которым его лишат свободы, работы, безопасности и чувства собственного достоинства.
Фактически, разговоры о «многонациональности» воспринимаются сегодня так: «В России есть много разных наций, у каждой из которых есть автономия — либо политическая, либо культурная. И есть терпилы русские, которые не имеют ни „русской республики“, ни автономии, ни самоуважения. На все их попытки говорить о своих интересах как народа и нации будут следовать наручники, дубинка, вызов к следователю и ужесточённое кудахтание сотен „сов“ и прочих грантососов, пришакаливших от посольств, чтобы попить свежей кровушки».
Именно так воспринимает сегодня «многонациональную» риторику человек с площади и интернет-форума. Не как слова о равноправии народов в России, а как слова о неравноправии русского народа. Все соответствующие декларации, с чьей бы стороны они ни исходили, однозначно квалифицируются как официозная ложь и даже не допускаются к обдумыванию. Между собой русские готовы спорить, гражданской или этнической должна быть единая русская нация, что важнее — национализм крови или национализм культуры и языка, нужен ли унитаризм, или федерация русских земель, или русская республика, какой народ русским друг, а какой враг… Но это всё технические разговоры, в которых на любого, кто заведёт песню о «многонациональности» России, будут смотреть как на стукача.
Русская молодёжь точно знает, что народов в России живёт много. Ещё она точно знает, что никакой из этих народов, ни даже все народы вместе, не сможет ещё долгие десятилетия конкурировать с русскими по численности и мобилизационному потенциалу. Ещё она точно знает, что большинство живущих в России народов не имеет с русскими никаких противоречий, а мальчишки из этих народов выходят на улицы, чтобы точно так же кричать: «Русские, вперёд!». Ещё она точно знает, что риторика многонациональности и «равноправия» народов используется лишь представителями некоторых этнических общностей и некоторыми элитами как инструмент утверждения неравноправия, привилегий, представителей этих этнических общностей — их неподсудности, безнаказанности и неконкурентных преимуществ. В конечном счёте все точно знают, что «многонациональная» риторика воспринимается Асланами Черкесовами как обоснование их права убивать Егоров Свиридовых.
С учётом точного знания молодёжью всех этих пунктов, удивление вызывает лишь одно — почему она выходит на улицы с лозунгами «Русские, вперёд!», «Россия для русских» и неполиткорректными кричалками про Кавказ, а не с какими-то более радикальными и воинственными лозунгами. Остаётся ещё раз поразиться мудрости и сдержанности нашего национального «бессознательного» и мягкости тех форм, в которых его боль и унижение отливаются в уличном протесте. Впрочем, может быть, я зря говорю об этой мягкости? Может быть, указание на неё будет в очередной раз воспринято как повод думать, что «русский Ванька» ещё потерпит?
Широковещательные заявления о «многонациональной» России, сила которой в единстве и которую нельзя дать развалить, уже не спасут федерацию и не укрепят единства страны. Нежелание менять ошибочную политику ведёт нас к расколу, который мы со всем своим желанием сохранить единую Россию будем бессильны предотвратить. Ведёт нас к уличным схваткам, локальным погромам, и пожару, который попросту не хватит сил потушить. Потушить этот пожар может только разумная национальная политика.
В чём она состоит?
1. Должнó быть признано, что русский народ — это единственный народ, который самоопределился и проживает на всей территории России. Россия — это там, где живёт русский народ и где гражданские права его представителей уважаются в полном объёме. Не будем вести схоластических дискуссий — моно- или много-национальная страна Россия. Признаем, что Россия — это Русская Земля и от этой печки будем плясать. Жить в России, не уважая русского народа, его языка и его образа жизни, значит быть чужим для России.
2. Должна быть продолжена с большей решительностью начатая уже в президентство В. В. Путина политика по ликвидации и разукрупнению дутых и сомнительных автономий и, тем самым, преодоление асимметрии нашей федерации. Все автономии, в которых доля русского населения выше доли титульной народности, должны быть преобразованы в области и края, с предоставлением культурной автономии проживающим там народам. Если полагаться на доступную сейчас статистику, то необходимость автономии демографически обоснована лишь для следующих регионов, в которых «титуальная национальность» составляет большинство, назовём их по мере возрастания доли титульных народностей: Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Чувашия, Тува, Дагестан, Ингушетия, Чечня. Близки к этой доле Калмыкия, Татарстан, и Карачаево-Черкесия, где доля титульной народности колеблется около 50%. Никаких оснований для существования государственно оформленных автономий в тех регионах, где титульная народность составляет меньше половины населения, а зачастую, этнически русские в самом строгом смысле составляют большинство, попросту не существует.
3. Права региона в составе федерации должны быть увязаны не с его своеобразием и максимальным отличием от общероссийского стандарта, а напротив, с успехами в соблюдении в этом регионе принципа равноправия, реализации федеральных стандартов, уровнем правопорядка в регионе и, не в последнюю очередь, со вкладом региона в федеральный бюджет. Можно было бы сформировать достаточно просто рассчитываемый правительством индекс, который учитывал бы следующие показатели: уровень владения государственным языком, уровень выполнения социальных обязательств перед гражданами, уровень соблюдения законности и уровень преступности, вклад региона в федеральный бюджет. Максимальные права в составе федерации должны быть предоставлены тем регионам, которые лидируют по всем этим показателям — соблюдают закон, поддерживают языковое единообразие и дотируют остальных. Для регионов, которые находятся на дотации, но зато поддерживают и языковой уровень, и уровень законности и социальной ответственности — должен существовать свой набор прав и обязанностей. Наконец, для регионов, которые находятся на дотации и, при этом, не справляются ни с сохранением государственного языка, ни с поддержанием правопорядка, необходимо предусмотреть особый правовой статус, включая возможность временного перевода из положения субъекта федерации на положение федеральной территории. Только если права в составе федерации будут прямо связаны с обязанностями, а дотирование отстающих регионов не будет дотированием беззакония, прекратятся разговоры об «отмене дани любой ценой» включая цену развала России.
4. Вопрос о той цене, которую мы платим за единство страны, должен быть решён раз и навсегда. Необходимо признать, что большинство граждан России гораздо меньше боится терроризма и терактов со стороны профессиональных международных террористов, чем уличного насилия и издевательского криминального разгула со стороны тех, кто «не пошёл в террористы». Если предоставить гражданину России выбирать только между этих двух зол, то большинство выберет опасность погибнуть в результате теракта, а не опасность получить пулю в затылок из травмата, как Егор Свиридов. Первое — вероятность, определяемая жизненной битвой с врагом, второе — унизительная неизбежность предательского выстрела в затылок. Говорить сегодня нам, что мы платим разгулом уличного криминала со стороны молодчиков, провозглашающих «Кавказ — сила. Кто не с нами, тот под нами», за отсутствие терроризма, значит смешить наши тапочки. Никто такую цену за отсутствие терроризма платить не готов. Израиль живёт шесть десятилетий в состоянии острейшей террористической войны, которую ведёт в значительно менее благоприятных, чем у нас, правовых, моральных и геополитических условиях. Великобритания прожила несколько десятилетий под террористическим давлением ИРА. И ничего с этими странами не случилось. Не прошло и десяти лет с начала политики подкупа террористов, как уже вся Россия полыхает протестами и готова добровольно отдать то, чего террористы не добились перед этим ни взрывами, ни захватами заложников. Продолжение политики подкупа в условиях, когда российское общество однозначно высказалось против этой политики, будет для нас сигналом того, что подлинная причина этой политики совсем не в желании уберечь нас от террора, а в коммерческих, коррупционных, или иных неблаговидных интересах элиты российского центра будет вызывать неизбежное и уже не раз озвучивавшееся подозрение, что центр и региональные элиты попросту «в доле».
5. Должно быть категорически покончено с любыми формами экстерриториальности отдельных этнических общин на территории России. Либо все живут по общим законам и принципам, по тем принципам, по которым живёт русское большинство, либо желающие быть экстрерриториальными пусть откажутся от российских паспортов, получат российские визы и въедут в страну как иностранцы. Никаких «внутренних иностранцев» в России быть не должно. Полпредства регионов, представители по правам человека, лидеры диаспор и т.д. должны заниматься своим прямым делом, — информационной работой, защитой всех граждан на определённой территории, развитием народной культуры, обучением всех граждан государственному языку и т.д., а не созданием режима неприкосновенности для тех или иных этносов. Никто не имеет права требовать изменить законы или практику России, ограничивать свободу слова и мысли, переписывать учебники и освобождать преступников, ссылаясь на «волю своего народа». Каждый, кто прибегает к таким методам, должен понять, что у русского народа тоже есть воля, и она, если надо, переломит любую другую волю. Нежелание жить по одному закону для всех может породить только, как уже было сказано выше, жизнь по воле арифметического большинства.
Если эти пять стрел мы воткнём в беззаконие и неравноправие народов России, если с их помощью мы прервём очевидное пренебрежение интересами самого многочисленного народа России, которая и породила сам феномен России, с её территорией и её историей, то мы получим вполне гармоничное общество.
Общество, которое избавится от большинства внутренних болезней, от чувства униженности и потенциала взаимной ненависти, будет справедливым для каждого и сплочённым перед лицом внешних угроз. Никакой альтернативной политики, которая позволила бы сохранить Россию единой и сильной, не просматривается. Если до бесконечности унижать русский народ и издеваться над ним с помощью «толерантной» демагогии, то процесс «отделения русских от России» будет не остановить. А если этот процесс начнётся, то не спасётся никто — ни простые люди, ни проповедники толерантности. И вопрос с демонстративной лезгинкой на площадях решится сам собой — не будет площадей, на которых её можно будет плясать.
Подведём, опять же, итоги.
Уже позже, чем вы думаете!
http://www.rus-obr.ru/print/day-comment/9082
«Московские ведомости» № 174, 1910
В настоящее время появилось нечто вроде моды на национализм. Имеется думская фракция националистов, есть разные общества националистов, явилось даже «новое славянофильство», которое также окрашивает себя некоторым подобием национального освещения. Прочно ли это движение к национальному — покажет будущее, а пока можно лишь сказать, что этому будущему чрезвычайно угрожает неопределённость содержания этого движения.
В нынешнем национализме чувствуется скорее «слово», чем «понятие», и это тем удивительнее, что национализм у нас далеко не нов. Его идея, в разных оттенках славянофильства, получила разработку несравненно более глубокую, чем какой бы то ни было другой принцип, нашим обществом воспринимавшийся. И тем не менее, хотя слово «национализм» раздаётся всюду, но что составляет содержание этого слова, к какому действию обязывает современного человека его «национализм» — этого пока почти невозможно определить.
Национальная идея разрабатывается у нас по малой мере целое столетие сотнями очень крупных работников, философов, учёных, историков, этнографов, до некоторой степени даже юристов. Не станем перепечатывать страниц «Истории русского самосознания» покойного Кояловича, но достаточно напомнить имена Хомякова, Киреевских, Аксаковых, Самариных, Соловьёвых, Данилевского, К. Леонтьева, М. Каткова, Достоевского и т.д. Конечно, идея национальная не обходилась без своего рода «фракций», но, во всяком случае, общие основы её установлены так ясно, так прочно, что, казалось бы, современный национализм мог очень хорошо знать, что он такое, чего он хочет, какими путями может действовать. А этого-то и нет.
В движении чувствуется не столько самосознание, сколько голос инстинкта, то есть именно та слабая сторона, по причине которой Россия не умела самостоятельно усвоить европейского просвещения, вечно поддавалась чуждым идеям, вечно копировала чужие учреждения и вообще отличалась печальной чертой «обезьянничанья», свойственного всякой «варварской», не достигшей самосознания нации.
Этот недостаток сознательности составляет слабейшую черту и современного движения всего, ставящую под вопрос его будущность. Недостаток сознательности препятствует, во-первых, создания практической программы деятельности, во-вторых, даёт полную возможность входить в ряды «националистов» людям, проникнутым совершенно противоположными взглядами и симпатиями. Таким образом, под флагом национализма может развиваться деятельность даже и прямо ему враждебная.
Дóлжно вспомнить, что наше антинациональное, европейничающее движение, в том числе так называемое либеральное и «освободительное», отметили себя своеобразной чертой фальсификаторства, подделки чужих этикеток как средства борьбы. Движения глубоко национальные этого никогда не делают. Лютер, восставая против папизма, не прикрывался названием «истинного паписта», а шёл честно и прямо, как некоторая новая сила. Французская революция, стремясь низвергнуть монархию, не прибегла, как у нас, к искажению понятия Верховной власти, а просто перенесла Верховную власть на народ. У нас же всюду подделка. Идут против Христа — и называют себя будто бы исполнителями заветов Христа. Идут против Православия, идут против Царя — и называют себя истинно православными. И сочиняют для отнятия у него власти разные подделки, как искажение понятия о Самодержавии, о Верховной власти. Эта лживость и фальсификаторство, признак внутренней слабости, могут действовать тем успешнее, чем меньше у нас сознательности в религии, государственном праве или в отношении тех или иных принципов. Преобладание инстинктивности в национальном движении делает и его легко доступным таким преднамеренным искажениям врагов.
Не упоминаем уже об искажениях непреднамеренных, как, например, перенос к нам формулы «Россия для русских». Есть народы, для которых такая формула действительно национальна, так как вытекает из самого духа их и из обстоятельств их истории. У нас же трудно даже понять, какую именно программу способна дать подобная формула, притом же взятая напрокат у иностранцев. А между тем программы, вытекающей из содержания русского духа и из условий русской истории и жизни, у нас не видно и не видно. Точнее говоря, такие программы имеются, но лишь как достояние отдельных мыслителей, не входящее в массовое и партийное сознание.
Вот для того, чтобы иметь будущее, чтобы стать движением прогрессивным и спасительным, современный национализм должен прежде всего развить в массах то понимание, ту русскую самосознательность, какие имеются до сих пор только среди отдельных мыслителей, и в этом отношении непременно разъяснить массе общества и народа самоё понятие о национализме.
В действительности это понятие и принцип в высшей степени ясные и сводятся к тому, чтобы мы были самими собой. Нация, народ, как и отдельный человек, имеет свой особый характер, как бы свою, метафорически выражаясь, личность. Этот характер создаётся и племенными свойствами, и обстоятельствами исторического бытия народа, его собственными трудами над своим устроением, его работой нравственной и умственной и т. д. Национализм есть принцип, согласно которому мы должны жить сообразно этим своим национальным чертам, ибо только создавая жизнь, с ними сообразную, мы можем руководить ею и жить счастливо, можем работать энергично и производительно, возвышая свою нацию и в её работе давая кое-что полезное для человечества вообще. Для тех, кто понимает это содержание принципа национализма, совершенно ясно, что мы можем быть националистами лишь постольку, поскольку проникнуты знанием и духом своего исторического бытия, знанием и духом своего народа в его прошлом и настоящем, знанием и духом своих вековых учреждений и всего, что нашей нацией вырабатывалось. Вот только будучи таким образом русскими по духу и содержанию, мы способны национально создавать своё настоящее и своё будущее.
http://www.rus-sky.com/gosudarstvo/tikh/tikh11.htm
«Наши задачи» (РОВС), 15-28.02.1951
Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободную и достойную жизнь на земле — продолжается. И ныне нам более чем когда-нибудь подобает верить в Россию, видеть её духовную силу и своеобразие, и выговаривать за неё, от её лица и для её будущих поколений её творческую идею.
Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время — русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чём он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях, и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, — во всём, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше…
В чём же сущность этой идеи?
Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего своё видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвёртываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.
1. — Итак, русская идея есть идея сердца.
Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что «Бог есть Любовь». Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед «силою» (первобытные религии); — не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), — не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчёту, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а огнём сердца. Когда его вера созерцает, то она не предаётся соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом её творческая сила на века.
И всё это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники — и византийские и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосий) — есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живёт в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностические интуиции живой страдающей личности).
Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) — сами по себе ему мало свойственны. Без любви — он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.
2. — И при всём том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.
Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с её далями и облаками, с её реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая «лень» (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во всё — от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого дýши становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру — в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное — поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было — чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, — живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно «созидаемом» и укрепляемом этой всеобщей любовью.
3. — Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без неё угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не «империалистическому») пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: «Христианская свобода и древняя Русь» в №10 ежегодника «День русской славы», 1940, Белград).
Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской лёгкости и непринуждённости, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всём: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово «иду на вы»…), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству…
Ещё при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 года из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5 проц.) пытались бежать из плена. «Такого процента попыток не дала ни одна нация» (Н. Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с её бесконечными воинами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.
http://www.rus-sky.com/gosudarstvo/ilin/nz/nz-127.htm
Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, даётся человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого само-оформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нём. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.
Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему — сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали своё предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художественно показал Н. С. Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и Отечеству; а, например, русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности, и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, — как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям…
Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, — он духовно осуществлял своё национальное своеобразие и производил свои лучшие создания — во всём: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божии дары — история и природа — сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.
Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное — по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы… Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить своё и по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.е. Предметно.
Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить своё и по-своему: — русское, по-русски.
У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый — у иудеев, свой особый — у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая «кровь в жилах», другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? — Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, — совестью, молитвою, трудом и воспитанием, — тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.
Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру — были бы для нас безнадёжны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы, или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную искренность духа? И для чего? Для того, чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее — дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того, чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы, и обходиться без воли, без мысли, без жизненной формы, без дисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания — свою, особую, новую, русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить всё, что угодно, не считаясь с законами её духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, — за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели… И всё это выговаривается русской идеей.
Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности — сама по себе не сулит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: — культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной «западной культуры», перед которой всё остальное — «темнота» или «варварство». Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или вернее — его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом — смысл русской идеи.
Однако, это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто всё, что в России происходит и создаётся, — совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плоти, мы призваны и обязаны идти своим путём, — очищать своё сердце, укреплять своё созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши исторические несчастия и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки, собирая на мнимую бедность. Мы Западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру — из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом — смысл русской идеи.
15 февраля 1951 г.
http://www.rus-sky.com/gosudarstvo/ilin/nz/nz-128.htm
Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая её и не преувеличивая. Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же «приложится сама», расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование «будь как никто» неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чём не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из неё к Богу: надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточно-славянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи.
Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она «отрицает» волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из её первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести. Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении её сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но ещё лучше, полнее и совершеннее.
1. — Согласно этому — русская религиозность должна по-прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе, и всегда блюсти свой совестный акт. Русское православие должно чтить и охранять свободу веры — и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания своё особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически-слепого резонёрства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести («к свободе призваны вы, братия», Гал. 5.13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.
2. — Русское искусство — призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем ещё не нашёл доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке — и приспособляться к их вкусам и потребностям; — им не подобает «учиться» у запада — ни его упадочному модернизму, ни его эстетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму. У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт; нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет это всё, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.
3. — Русская наука — не призвана подражать западной учёности ни в области исследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать своё мировосприятие, своё исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека «необязательна» единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие. Но русский учёный призван вносить в своё исследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственной совести. Русский учёный призван вдохновенно любить свои предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов [1], Менделеев, Сергей Соловьёв [2], Гедеонов [3], Забелин [4], Лебедев [5], князь Сергей Трубецкой [6]. Русская наука не может и не должна быть мёртвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.
Русский учёный призван насыщать своё наблюдение и свою мысль живым созерцанием — и в естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине. Рассудочная наука, не ведающая ничего кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно-слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение её убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках, и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же учёный призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.
К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мёртвая система приёмов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, «исследование», «изобретение», вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский учёный по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский учёный должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания — не в отмену логики, а в наполнение её живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.
4. — Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески-содержательнее по своей цели. Для того, чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу, как предметную цель права и государства, и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточённые и утомлённые сердца, чтобы сердца по-новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но всё это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.
Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, — к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, — мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своём русском национальном строении именно этим духом — духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совестного созерцания? Куда заведёт нас новое рассудочное экономическое доктринёрство, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многоплемённого состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия…
Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Её возраст есть возраст самой России. А если мы обратимся к её религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства. Россия восприняла своё национальное задание тысячу лет тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.
28 февраля 1951 г.
[1] Пирогов Николай Иванович (1810 - 1881) — русский хирург и анатом, основоположник военно-полевой хирургии и анатомо-экспериментального направления в хирургии.
[2] Соловьёв Сергей Михайлович (1820 - 1879) — русский историк, академик Петербургской АН, ректор Московского университета.
[3] Гедеонов Дмитрий Данилович (1854 - 1908) — русский геодезист и астроном. Разработал метод точного нивелирования, а также способ определения временной поправки (способ Гедеонова).
[4] Забелин Иван Егорович (1820 - 1908/09) — русский историк, археолог, почётный член Петербургской АН (1907).
[5] Лебедев Пётр Николаевич (1866 - 1912) — русский физик, один из основателей экспериментальной физики в России, создатель первой русской научной школы физиков.
[6] Трубецкой Сергей Николаевич (1862 - 1905) — князь, русский религиозный философ, публицист, общественный деятель. Профессор и первый выборный ректор Московского университета.
http://www.rus-sky.com/gosudarstvo/ilin/nz/nz-129.htm
«ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ» №8, 2007
В зеркале «нации» русским свойственно видеть своё Царство — аналог таких понятий как «мир», «космос», «вселенная».
Попытки выстроить российское политическое поле в соответствии с классическими учебниками политологии приводят к тому, что вместо представителей реальных общественных запросов, существующих внутри нации, мы видим вокруг некие политические химеры. Внешне они похожи на консерваторов, либералов, социалистов — по существу же они представляют не реальные страты нашего социума, но административно-предпринимательские кланы. Поведение многих наших политиков наводит на мысль, что им в принципе всё равно, какую идеологию поднимать на своих знамёнах.
Ситуация усугубляется тем, что и сами базовые идеологии современности стремительно мутируют, их смысловые контуры оплывают, их идейные стержни «потекли». Так, например, либерализм, всегда провозглашавший главной ценностью идеал «свободы», эмансипации от сковывающей опеки государственных и традиционных институтов — в нашу эпоху становится инструментом для насаждения самой отъявленной политкорректности. В неолиберализме прорезаются клыки тоталитарности.
Социал-демократы по идее должны отстаивать ценности «социальной справедливости», главной из которых является древняя заповедь «кто не работает — тот не ест». Однако на деле классическое левое наступление труда на капитал в современную эпоху обернулось формированием нового кастового строя, строя потребителей с засильем меньшинств и диктатурой паразитических слоёв общества. Излишне говорить о том, что эта диктатура меньшинств с её культом толерантности несправедлива. Однако защитников новой «левой» идеи социальная справедливость, похоже, уже не интересует. Их интересует социализация асоциального, гармония со всеми не трудящимися, всеми отщепенцами и раскольниками, всеми тунеядцами и изгоями общества. Особо уродливые проекции эта идеология получает в обществах более бедных и ущемлённых в социальном плане, чем сытый Запад, где несправедливость переживается гораздо острее.
Что касается национализма, то традиционно данная идеология была призвана защищать почву и суверенитет. Мутация национализма оказывается наиболее глубокой и вопиющей, потому что под видом отстаивания национальной независимости идёт сдача цивилизационной и культурной идентичности, её размывание. «Национализм» постиндустриальной эпохи незамысловат: он предполагает, что нация свободно и добровольно отказывается от своей идентичности, происходит её десуверенизация, подчинение транснациональным структурам и внешнему цивилизационному субъекту. Прикрываясь национальной идеей, продажные элиты попросту решают свои проблемы, встраиваясь в большой глобальный мир. Более органично это получается у элит малых наций, всегда живших на границах больших цивилизационных ареалов, в зонах столкновения между ними. Переходя в качестве геополитических трофеев из рук в руки, эти «буферные нации» уже привыкли к роли перебежчиков и цивилизационных оборотней, к ощущению себя то ли жертвой, то ли пионером исторического процесса.
В России обычно упускают из виду, что перестройка в начале 90-х годов увенчалась демонтажом СССР именно под лозунгами европейского национализма (то есть борьбы за national state в «приличном» западном понимании). С как-бы-националистическими лозунгами выступили те, кого сейчас мы называем либеральными демократами. Историческая аберрация не даёт многим этого сегодня осознать — но наши демократы требовали тогда для России и «россиян» именно «националистического будущего» — счастливого цивилизованного житья-бытья европейской нации. (В эпоху поголовного «интернационализма», впитанного советскими людьми с молоком матери, «россияне» как символ освобождения от этнокультурной идентичности ещё не противопоставлялись «русским» ввиду другой идеологической конфигурации: противопоставление двух этих понятий началось позже.) Однако прямым следствием и родным братом перманентной революции наверху должен был явиться и через несколько лет явился в действительности рост агрессивного и деструктивного экстремизма на низах общества.
Готовность «распустить» державу, глашатаями чего в 1990 году выступили столь авторитетные деятели патриотического направления как А. Солженицын и В. Распутин — обернулись хаосом и разрухой для всех. В этом смысле наши писатели, а в ещё большей степени вдохновители и реализаторы «провозглашения суверенитета» РСФСР А. Сахаров и Б. Ельцин — выступили как прародители современных «странных националистов» (возможно, того не желая). Тем не менее, мне близок резкий ответ на известную формулу А. Зиновьева про коммунизм и Россию — «кто куда метил, тот туда и попал». Точнее говоря, среди диссидентов были, конечно, и искренне заблуждающиеся. Но среди геополитических противников СССР никто не заблуждался: им было мало дела до коммунизма как такового, их беспокоили только величие и самостоятельность России.
Новый феномен «пост-русских» [1] начал формироваться именно тогда, возникнув как чувство расхлябанности и безответственности, преимущественно интеллигентское, а затем развившись до грандиозного предательства многих поколений предков, пядь за пядью собиравших земли Российской империи. И иначе быть не могло, потому что главными подстрекателями и выгодоприобретателями этой бесхребетности и этого предательства выступили на тот момент США и их союзники, крупные ТНК, и уже в третью очередь — руководство союзных республик, пожелавшее «покняжить» суверенно, не сообразуясь ни с историей, ни с мнением собственных народов (высказанным на референдуме 1991 года о сохранении СССР). Именно им была выгодна Россия без идентичности, безликая, потерявшая саму себя, с продуктами её распада — с одной стороны, ксенофобами, с другой, озабоченными дискредитацией собственной страны антинационалистами.
Спор публицистов и теоретиков об империи и нации в 2005 году [2] был бессмыслен ещё и потому, что ни в нынешней ситуации (условной демократии), ни в ситуации приближающейся национальной диктатуры (если угодно, «пятой империи», «диктатуры развития» или как-то ещё) — этот спор ровным счётом ничего не решает. Ведь пока наша нация не имеет никакой возможности строить реальную империю, если конечно не считать ею проект «либеральной империи» Чубайса. В чём же был смысл профилактических выпадов против «имперства» под видом «этнонационализма»? Смысл, который вкладывался в эту борьбу её режиссёрами, довольно прост: не дать состояться национал-державной консолидации на общественном уровне, намёком на что стало воодушевление в патриотических кругах в связи с Правым маршем в 2005 году. Ведь трудно найти более удачную поддержку национальной диктатуре, чем зрелая и состоявшаяся общественная среда, которая сознательно подставит плечо политическим силам, решившимся на мобилизационный проект.
Такой зрелый национализм раз и навсегда положил бы конец «пост-русским националистам», решившим, что история «отпустила нас на свободу». Что поколения предков, строивших и защищавших Отечество, можно больше не принимать в расчёт.
Один из самых одарённых этнонационалистов Константин Крылов в своей статье «Русские ответы. Статья вторая: культурофилия» на сайте APN.ru рисует гипотетический образ будущего, когда коллапс России приведёт к захвату власти в ней со стороны «богатой и вооружённой до зубов Чечни», которая устроит «всероссийский джихад». Похожий сценарий известен аналитикам как «план Джемаля», публично заявившего, что кавказцы являются основным источником формирования нового революционного класса, призванного перевернуть Россию.
У Крылова антиутопическое моделирование чеченской пост-России строится на трёх тезисах:
— оккупанты будут вынуждены использовать в качестве государственного русский язык,
— через какое-то время верхний слой начнёт называть себя «русскими» (при этом для собственно русских рабов уже сейчас существует новый этноним — «русня»),
— наконец, они усвоят в некоем усечённом формате русскую культуру и возможно даже примут православие (если Церковь поведёт себя гибко и дипломатично).
Эту метафору Крылов приводит для того, чтобы обосновать центральный тезис своей статьи: «Причастность к русской культуре — и в аспекте «знания», и в аспекте «предпочтения» — не делает человека русским». Между тем эта метафора повстанческой революции и новейшего чеченского ига, которую Крылов разыгрывает явно в парадигме пророчества вещего Авеля про «три ига» на Руси, совершенно не годится для объяснения феномена нации. Для подтверждения или опровержения культурофильской трактовки национального начала вопрос должен быть поставлен иначе: каковы пределы нации, каковы те границы, переходя за которые человек или группа людей уже не могут удерживаться в поле нации?
Дело в том, что ответ на вопрос этот разнится в случаях, когда мы говорим о малых нациях (субъектах national state) и когда мы говорим о таком сложном и исторически тяжеловесном явлении как русская нация. Это, так сказать, два совершенно разных порядка. Примерно как царство и класс (или отряд и семейство) в биологии. Почему и чеченцев противопоставлять великороссам в прямом смысле и неверно, и даже где-то оскорбительно в отношении законов «живой природы».
В «Русской доктрине» [3] мы пришли к тому, что пределы большой нации задаются не этническим, не культурным её измерениями, не измерением политического формата (все эти факторы являются разновеликими частями единого паззла или, выражаясь по-русски, сложной матрёшки). Пределы большой нации задаются её цивилизационными характеристиками. Большая нация может состояться только как цивилизационный субъект, то есть как субъект системный, и перед этим масштабом меркнут частные моменты. С другой стороны, это не означает, что большой масштаб должен затмевать нужды и чаяния отдельного русского человека.
Но априорно приравнивать среднего русского к ординарному западноевропейцу, новоиспечённому гражданину «суверенной Эстонии» или, скажем, уроженцу Гвианы — это тоже перебор. Нагрузка на русского как носителя национально-цивилизационной традиции и нагрузка на варвара, который выпал из мировой истории или участвует в ней по касательной — мягко говоря, не одинаковы.
Собственно, тот публицистический эффект, на который рассчитывает Крылов, он несомненно производит. В частности, производит он его, когда говорит в другом тексте [4]: «Откровенно говоря, русские всегда несли на себе основную тяжесть государственного строительства, а вот к общему котлу их подпускали последними… Даже если не брать в расчёт историю ордынского ига (хотя, может, и стоило бы), а посмотреть на времена исторические, то мы обнаруживаем странную закономерность. Русские всегда были оттеснены от самого вкусного: доходных бизнесов, управления, власти».
Далее логика Крылова ведёт не вверх, а вниз, не к достоинству, а к ущербности, не к сложности, а к упрощению: но теперь наш «народ осознаёт, что никакой внешней идеи над ним больше нет, и единственная его святыня — он сам. Его национальные цели и есть то божество, которое отныне «не терпит других богов перед лицом своим». Народ, научившийся служить, служит отныне самому себе как своей же идее. Это и есть состояние Нации, совершеннолетие народного духа».
Крылова не смущает тавтологичность такой постановки вопроса. Что же есть нация, если носитель национального начала совлекает с себя всё содержательное? Что останется, если содержанием нации является сама нация? Кровь? Этничность? Даже это сомнительно. Дух? Но как уловить его? Где тавтология, там и двусмысленность. Понятия «нация» превращается в зеркало, заглянув в которое этнонационалист рискует увидеть абсолютную пустоту.
Разница между Святой Русью и самосвятством не просто велика. Это полярные противоположности. Вот как широк и глубок, оказывается, русский национализм! Вот в какие крайности можно впадать, оставаясь, казалось бы, в одном смысловом поле — поле националистическом. По верному замечанию Александра Юсуповского, «этничность соотносится с национальным развитием как соска-пустышка с полноценной бутылкой молока, принося лишь иллюзорное удовлетворение массовому этническому самосознанию».
Приведу свою метафорическую модель, которая, как мне кажется, более корректна и с абстрактно-теоретической, и с конкретно-исторической точек зрения, чем высокохудожественное допущение искренне уважаемого мной Константина Крылова. Моя метафора будет не конструированием невозможного будущего (потому что, вопреки Джемалю, чеченцы, даже вооружённые книгой «Революция пророков», никогда не захватят власть в масштабах «большой России»), а примером из истории другой цивилизации. Я имею в виду падение Западной Римской империи. Метафора России как Рима, конечно же, не нова, но она достаточно точна, особенно если учесть, что в 1991 году начался процесс нашего распада и в каком-то смысле мы являемся современниками и жертвами возможного падения Третьего Рима (для меня, как и для основных соавторов Русской доктрины, Россия не была отлучена от мистической реальности Третьего Рима ни в XVIII, ни в XX веке).
Само по себе разорение «вечного города», так же как неурядицы в римских провинциях и спорадические узурпации власти генералами, не могли означать и не означали конца империи. Конец Первого Рима произошёл, когда имперское (гражданское) начало склонилось перед варварством. Конец ему положили разбежавшиеся патриции и отказавшиеся от своего гражданства плебеи. Приложили руку к этому концу, конечно же, и победители-варвары, отославшие императорские инсигнии в Константинополь (Второй Рим). Вождь варваров Одоакр мотивировал это тем, что сами италийцы и римский сенат считают существование самостоятельной империи на Западе ненужным. Иными словами, прекращение «римской нации» связано не с победами варваров, а с самоликвидацией римлян.
С этого момента кровь римлян (этнически ещё вполне римлян) становится материалом для новых цивилизационных проектов, в том числе и для новых наций, например, будущих итальянцев. Культура римлян тоже становится материалом — для новых поколений культур. Политический формат римлян становится классикой науки о власти и используется всеми государствами [5]. Но эти государства — уже не Первый Рим.
Итак, что говорит нам о сущности нации ситуация падения Рима? Фактически мы имеем дело с трупом нации, элементы которого растаскиваются как строительный материал для иных форм исторической жизни. Значит, возвращая Константину Крылову его же аргументы, не только культура, не только территория, не только политическая форма, но и сами этничность, кровь, родовые связи не служат определяющими основами для нации. Рим пал, когда его сердце уже не билось — когда дух цивилизации отошёл от «вечного города». Именно этим метафора с падением Рима ближе к нашей действительности (как гипотетическая угроза), чем метафора с исламским нашествием, хотя в роли нынешних «варваров» могут выступить и силы агрессивного ислама.
В отличие от «нормальных», «ординарных» наций мы обладаем на чей-то взгляд, может быть, и печальным качеством — мы непобеждённые. Даже когда русские терпят поражения, даже когда на время попадают под иго, они оставляют в сердце место непокорённое, место для своего «царства». Более того, мы те, о которых сказано, что русского мало убить, его надо ещё повалить.
Россия — это не столько культура, сколько «царство». Сродни понятию «царство» в биологии (regnum, kingdom), о котором я уже упоминал выше. То есть особый цивилизационный мир со своими законами, своими конститутивными принципами. В зеркале «нации» нам свойственно видеть своё Царство, которое в русском языке звучит как аналог понятий «мир», «космос», «вселенная».
Конечно, у новых «вечевых национал-демократов», а они практически все сориентированы на демократический сценарий развития русского национализма, как и у демократов 1990 года, нет реалистического представления о будущем. Будущее их «виртуальной нации» покрыто мраком. Идея, что можно захватить власть на уровне подъезда или микрорайона — это либо детское сознание, либо осознанная провокация. Обсуждение такого сознания само по себе представляет не очень большой интерес. Но есть в нём один момент, который обычно упускается из виду, как критиками вечевого национализма, так и его застрельщиками. Они обходят стороной, что через увеличение хаоса, через расшатывание и демонтаж существующей системы — короткая и прямая дорога к диктатуре.
Искусственный спор об этнонационализме и имперской идее, о котором уже говорилось в этой работе, также стыдливо обошёл эту тему. И это понятно: ведь русская диктатура (имперско-национальная или национал-имперская, что, в общем-то, одно и то же) обеспечена нам в любом случае, её приход — неумолимый закон истории. Собственно, и сама мысль о демонтаже, и идея конфедерализации русских в России (на языке ЦРУ: «расчленения РФ») — не что иное, как скрытое или бессознательное стремление увильнуть от этой неизбежной перспективы.
Некоторые люди думают, что спор идёт о национализме или об империи. На самом деле единственный вопрос момента — когда придёт «русский Бонапарт» и закроет дискуссию о демократии, нации и империи. Он не «родит» нацию, а восстановит естественное состояние уже существующей более шестисот лет нации. С демонтажом России или без демонтажа, но он должен прийти. Если начнётся демонтаж, наш «Бонапарт» в условиях полного краха государства может обнаружиться быстрее, но у нации уйдёт тогда больше сил на обратную сборку. Без демонтажа — диктатор вызреет внутри нынешней системы, но произойдёт это постепенно (уже происходит) и раскроется в другом формате. Для автора этих строк изначально представлялось несомненным, что Путин пришёл не для того, чтобы уйти с поста верховной власти в 2008-м или каком-то другом году, обусловленном демократической процедурой [6]. И сейчас многие сторонники «третьего срока» старательно вуалируют, в том числе и для самих себя, ту непростую истину, что для них важен не только Путин, но и сам сдвиг от демократии к национальной диктатуре, как таковой.
Единственный вопрос — это скорость, с которой эта диктатура утвердится, вопрос её ускорения или отсрочки. Никаких других серьёзных политических вопросов на повестке дня сегодня в России не стоит.
В нашей тысячелетней истории распады уже случались. Каждое Смутное время влекло отчленение от России её окраин. Но распад может быть и знаком конца цивилизации как большого исторического цикла — таковым был распад Киевской Руси на удельные княжества в XII веке, который носил поначалу легитимные формы, а затем стал неуправляемым. Это был процесс во многом аналогичный распаду Западной Римской империи, о котором шла речь выше. Реальную выгоду на короткий момент получили удельные князья, которые не переставали дробить Русь на всё более мелкие регионы. Но «сливки» сняли монголы (а могли бы снять рыцари-католики, которые в таком случае искоренили бы в Восточной Европе православие как конфессию). Россия как цивилизация никогда не смогла бы состояться, если бы не возобладала линия Александра Невского, прямого предка великих московских князей, предпочетшего эгоцентричному католицизму веротерпимую Золотую Орду. Западные земли, вероятно, вошли бы в католический европейский мир, восточные — отошли бы к степному ареалу, и восточнославянское население среднерусской возвышенности и прилегающих регионов постепенно растворилось бы в неславянских стихиях истории. Были у этой линии и русские сторонники (князь Даниил Галицкий), который, кстати говоря, проводил очень своеобразную этнокультурную и миграционную политику, не делая ставку только на славян (но и на армян, евреев, западноевропейцев и т.д.).
Линия Даниила Галицкого, не князя и не царя, а «короля», коронованного Римским папой, была по-своему очень логичной. Это была линия цивилизационной капитуляции, включавшая принятие Русью католичества и клонирования буферных зон между Западом и степью (подобных Польше и балтийским рыцарским орденам). Ведь по идее после распада XII-XIII веков Руси уже не должно было больше быть. В буквальном смысле её уже больше и не было — на место Руси через какое-то время пришла новая цивилизация Россия. Благодаря маловероятному стечению обстоятельств русские как пост-народ древнего «киевского» цикла и прото-народ, носитель нашей нынешней более чем шестисотлетней цивилизации, не рассыпались, не расщепились, избежали этой участи растворения, которой не избежало большинство народов мировой истории. Собственно, то, что Московское государство сумело подняться в XIV веке и утвердиться в XV-XVI вв. — историческое чудо. Однако, то, что это чудо произошло, не повод рассчитывать, что оно повторится с нами в XXI веке, после конфедерализации, новой регионализации и удельности, подобной той, что развивалась в XII веке. Мир в XXI веке гораздо агрессивнее, и в нём уже невозможно спрятаться на время от социальных бурь, забившись в глухие леса.
Нет ничего более предательского по отношению к славянскому началу, чем проповедовать рекреационный национализм, национал-троцкизм или антимосковскую конфедератизацию Руси. Надеяться на то, что, пожертвовав Россией как цивилизационным проектом, мы сохраним хотя бы своё славянство, свою этничность — это самообман. Всё сказанное мною не означает принижения священности русского начала и великороссов как соли нашей земли. Наоборот, сказанное подтверждает высокое предназначение народа в самом прямом, родовом и кровном смысле слова.
Фактически как-бы-националистическая капитуляция приведёт к разделу территории России и растаскиванию и без того скудного людского ресурса между несколькими зонами влияния возрастающих в своём могуществе сверхдержав, в первую очередь Китая. Когда национал-регионалисты мечтают об освобождении от московской опеки и спокойном возделывании «своего сада», они забывают уточнить, что «свой сад» при таком раскладе мы будем возделывать не в качестве хозяев, а в качестве рабов Садовника Поднебесной.
Но дело даже не только в рабстве. Русские не перестанут быть русскими, если они погибнут в бою. Не перестанут быть русскими, если попадут в плен и будут обращены в рабство. Но они перестанут быть русскими, если прекратится Россия как цивилизация, если они позволят этому свершиться. С гибелью русского целого как живой традиции русский перестаёт быть русским в полноценном смысле, перестанет быть как носителем своей цивилизации, так и носителем своей нации. Причина же в том, что он выбросит из сердца идеал «русского царства», «русской правды», русских справедливости и милосердия, забудет о своём предназначении, хотя бы и не до конца сформулированном и понятом в текущий момент.
Кровь, почва, территория, культура, политические и религиозные традиции — всё это священно. Но перед русским царством как удержанием своего собственного мира всё это частные, а не глобальные факторы. Россия без этих факторов немыслима, но нельзя и измерять её по внутренним меркам этих факторов.
Скажу в этой связи об одном чрезвычайно тонком и опасном вопросе, который для меня как православного верующего представляет одну из затаённых болей сердца. Когда иные из православных деятелей заявляют, что допустимо и потерять Россию, главное заняться миссионерством среди китайцев, раз уж китайцы оказались жизнеспособнее русских — они недопустимым образом измеряют целое по меркам частного. Православие вне и без России — это не такое уж ясное и духовно корректное решение, как может показаться иному из горячих неофитов и ревнителей не по разуму. Дело в том, что нельзя прямо сопоставлять Россию с православием. Россия — это личное имя. Оно сопоставимо с другими личными именами: именем Христа, именем Богородицы. Но не с православием. Россия — это живой личный субъект. «Вера», «культура», «государство» - это формы, в которых живёт этот субъект, его жилище, его орудия. Отказаться от существования России ценой сохранения православия — это похоже на позволение убить человека, раз уж его твёрдо решили погубить сильнейшие, ценой сохранения здания школы, в которой его учат, со всей её мебелью и учебными пособиями. Но дело в том, что и сама школа, без человека, ради которого она создана, теряет смысл. В это здание вселится другой хозяин, другой субъект и неминуемо обратит храм в хлев, в лучшем случае создав маленький музейный уголок, куда соберёт кое-что от старого хозяина в пользу «любителей древностей».
Православие было учреждено не в последнюю очередь для России и для русских. А в эсхатологической перспективе предназначение русских в священной истории может оказаться гораздо весомее, чем мы даже способны представить. И с устранением этого субъекта «царства России», само православие на данном историческом этапе может утратить свой смысл. Во всяком случае, высокоумным богословам не стоит дерзновенно рассуждать на эти темы и подражать свт. Амвросию Медиоланскому, подвергшему сомнению ценность существования Римской империи как явления временного перед лицом Церкви как вечного установления. Хотя бы даже потому, что Россия — это всё-таки не Римская империя, а «четвёртому Риму не быти», и нам просто некому будет передать свою традицию (китайцы в тех масштабах, в каких это необходимо, не готовы будут её принять). Поэтому и здесь под видом православного «объективизма» реально проступает недальновидность, граничащая с предательством, как России, так и православия.
Так оно, в сущности, и оказалось бы.
Тем не менее, Россия и на этот раз не погибнет, не растворится, выйдет на новый виток своего развития. Она вновь постыдит всех воронов, каркавших о необратимости её сворачивания и ликвидации. Существование же «царства России» окажется истиной не менее весомой, чем многие богословские догматы. И не исключено, что эта истина будет внятна и многим неправославным, как правда живого царства России, державы «Белого Царя» была внятна мусульманам, буддистам и даже безбожникам в разные века её истории. Поэтому православные, которые сейчас гнушаются нашей политической многострадальной судьбой, нашей кровью и почвой, спешат отвернуться от наших гробов и от праха нашего — будут посрамлены самой историей. И «ревность» их зачтётся им на высшем суде совсем не так благоприятно, как они возомнили.
Всё сказанное мною не означает принижения Церкви и святыни православия. Наоборот, сказанное подтверждает высокую пророческую правду имени «Святая Русь». Но я ни за что не отступлюсь от следующего утверждения, пусть кто-то даже обвиняет меня за это в ереси: надеяться на то, что, пожертвовав Россией как цивилизацией, мы сохраним свою веру, своё православие — это малодушное обольщение и прелесть.
Тем более смехотворны для любого человека, преданного своему Отечеству, какие-то тезисы против драгоценности России как она есть, построенные в виде аргументов с позиции культуры, с позиций цивилизаторства и абстрактно-гуманистического совершенствования человека и социальной жизни. Здесь самообман уже совсем очевиден. Действительно, отставание в технике, несовершенство культуры и быта не являются поводом для того, чтобы поставить под сомнение наше царство Россию.
Исторически у нас нет выбора кроме новой компенсационной экспансии, занятия вновь тех позиций, которые мы потеряли в 1991 году и геополитически, и с точки зрения соответствия нашей жизни внутренним мерилам. Россия уже неоднократно являла миру чудеса компенсационной экспансии. Явит их и на этот раз [7].
Как я подчёркивал выше, понятие «нация» можно рассматривать двояко: или как некий идол, который ничего не отражает, но только требует энергии извне, или как зеркало для своего традиционного «Я», вглядываясь в которое, можно лучше постичь себя, свою природу, свои слабости и свои сильные стороны. Заглянув в зеркало, нация должна увидеть в ней не пустоту и не чужую рожу, а себя — свою кровь, свою культуру, свою традицию, свою идентичность. Увидеть не что-то одно из этого джентльменского набора, а весь набор, пусть потрёпанный, пусть обгоревший в смуту, но весь. В противном случае, если зеркало ничего не отражает, а только требует медитативного внимания, магически засасывает в себя личность смотрящего, лучше его разбить; а от понятия «нация» — отказаться как не годного ни к чему доброму.
Наш выдающийся историк В. О. Ключевский писал: «Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьёт урочный час, он соберёт свои нравственные растерянные силы и воплотит их в одном великом человеке или нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу». Знаменательны эти слова о возвращении на свою дорогу, на свою покинутую траекторию. Эти слова не могут не отозваться в каждом русском сердце — потому что нам свойственно видеть причину собственных неурядиц, в конечном счёте, в себе самих.
Нация не какая-то плоскость, не усечённость народной жизни до одного поколения, тем более до физических потребностей и интересов «этих людей». Нация — это национальная традиция, которая живёт в людях. Эта традиция разворачивается в цивилизацию, пока она живёт, и сворачивается в библиотечно-антикварное наследие, когда умирает. Если традиция в конкретных носителях русского начала утрачена, если механизм её регенерации сломан, если люди «устали» быть русскими, устали от сложности национальной жизни — то их формальная «русскость» становится не конструктивным, а деструктивным фактором для России-цивилизации и нации как таковой. Эти люди, спасая своё частное правовое пространство, ограждая свои «шкурные» интересы — готовы пожертвовать в том числе и самой «шкурой нации».
Сегодня вопрос, как историософски, так и идеологически определяющий смысл русского национализма — это отношение к 1991 году. Если мы принимаем как аксиому конец русской цивилизации (существовавшей на тот момент в формате СССР), то мы — пост-русские. Иными словами, при сохранении всего набора принадлежности нации, мы этой нацией уже не являемся. Если же поражение 1991 года мы не признаем окончательным, значит нас ещё рано хоронить.
Попытка столкнуть Россию в новый срыв «демократизации» и вестернизации, своего рода повтор 1991 года, может оказаться на этот раз уже окончательным и безоговорочным нашим поражением. Мобилизационный же проект, проект восстановления царства России будет выглядеть как диктатура развития, достаточно жёсткая и бескомпромиссная. Внешне, сегодня мне видятся два анти-проекта, призванных не допустить перерастания путинского либерально-консервативного балансирования в национальную диктатуру. Во-первых, это проект «преемник президента», который под видом надуманной «проблемы 2008» аналитики и политтехнологи обсуждают уже около 4-х лет (начали обсуждать ещё до того, как Путин был избран на второй срок). Здесь всё дело в том, кого удастся протолкнуть в преемники и какими обязательствами его повязать. Во-вторых, это проект спасения демократии и европейского выбора России неконституционным путём (вариант 1993 года) — по аналогии с «цветными революциями». Наиболее вероятный сюжет этого рода — объявление о фальсификации президентских выборов. Так или иначе, оба сценария строятся в привязке к выборам 2008 года.
Что же касается будущей диктатуры, то как всякая диктатура она будет основываться на данностях, а не на заданностях. Эта диктатура будет имперской и одновременно национальной по определению. Несомненно, она будет более национальной, чем большевизм. Но, вероятно, менее национальной, чем Московское царство Иоанна Грозного, относившееся к покоряемым инородцам не как к конкурентам, а как к сиротам, которых нужно пожалеть и усыновить — но после полного военного разгрома.
Говоря о самостоятельности и суверенности своей родины, мы ведём речь о статусе особого «человеческого материка». Россия сильно отличается от других исторических миров, у нас особый, уникальный, не на что не похожий цивилизационный континентальный климат. Внешний мир не столь дружелюбен к нам, как того хотелось бы. Но есть в нём и незадействованный потенциал комплиментарности по отношению к России и русским, который особенно велик на Востоке и юге, среди бедных и беднейших обществ. Запрос на братские отношения, на идеологию новой справедливости и милосердия в массах азиатских обществ, в странах Третьего мира огромен.
Есть поле для работы и с западными народами — но там ситуация сложнее, а комплиментарность может быть вызвана не столько открытостью с нашей стороны (которая на данный момент чрезмерна), сколько способностью быть сильным. В любом случае, и на Западе, и на Востоке проецируемые русские братство, правда и милость должны основываться на мощи, на убедительной силе, на способности одерживать победы. На сегодня симпатии с Западом, напротив, строятся на основе слабости, зависимости России, заискивания нашей элиты перед сильными, богатыми и цивилизованными, пасующего и пассивного жеста в ответ на коварство и двойные стандарты.
На алтарь сближения с Западом русские неоднократно приносили слишком большие жертвы. Пора становиться взрослее — и на этот раз стать уже взрослее навсегда.
Царство Россия превыше всего.
[1] Аверьянов Виталий. Пострусские грядут? — Литературная газета № 33 (9 августа 2006).
[2] Со стороны бутафорских националистов на арену были выпущены подпольные идеологи с призывами изобрести новую Русь, открыть свои «ведические корни», родить себе веру, заклясть и вызвать великих языческих богов и т.д. Востребованным оказался поэт Широпаев, ненавидящий Византию, святого князя Александра Невского и называющий православие «осколком хазарского влияния», а историческую Россию — «тюрьмой для русского народа», и даже — знакомые штампы! — страной рабства и кнута. Востребованным оказался некий профессор Пётр Хомяков, призывающий покончить с Россией, «имперско-византийской» традицией и сформировать демократическую конфедерацию «Русь» с обязательным отделением Северного Кавказа и обязательным же проектом интеграции русских в Запад и НАТО. Официальной религией новой нации Хомяков предлагал сделать язычество. Актуализировались региональные диссиденты, ненавидящие Москву (кто-то театрально, а кто-то и по более серьёзным причинам — будучи вынужденным бежать в провинцию от московских преступных группировок). Нашлись и бутафорские «имперцы», которые с пеной у рта начали отождествлять вышеупомянутые клинические случаи с русским национализмом вообще. Они противопоставляли язычникам абстрактный Третий Рим, клерикальную идею, византизм в его архаизированном и догматизированном понимании и прочие книжные концепции. Полемика в горячей фазе продолжалась до 4 ноября («Русского марша»). Как по команде, в ноябре искусственный спор утих.
[3] Русская доктрина / под общ. ред. А. Кобякова и В. Аверьянова — М.: Яуза-пресс, 2007. (В скобках отмечу, что Константин Крылов относится к числу экспертов Русской доктрины, предоставлявших для неё свои материалы.)
[4] Крылов К. Рождение нации. — Спецназ России № 9 (120). Сентябрь 2006 года.
[5] Поэтому неверно было бы говорить о победе римлян над греками как победе более низкой культуры над более высокой. Не во всех аспектах культура греков превосходила римскую: римская политическая культура была по своему потенциалу гораздо богаче и мощнее. Почему она и несла в себе даже в республиканскую пору идею империи, а впоследствии развернула эту идею в прямом смысле. И те же самые греки, восприняв власть римлян, восприняли вместе с нею и идею империи, что сделало затем возможным Второй Рим.
[6] Мне доводилось писать об этом, например, в этой статье: Аверьянов В. Генсек Владимир Грозный. — APN.ru, 20 августа 2004 года.
[7] Подробно эта тема разбирается в моей книге: Природа русской экспансии. — М.: Лепта, 2003.
http://www.cisdf.org/TRM8/averianov_8.html
Русский Обозреватель, 11.09.2009
Древнее проклятие «Чтоб ты жил в эпоху перемен!» понятно каждому, кто находился в России в последние десятилетия. Даже обещая «свободу», то есть разрушение многих привычных стен и барьеров, реальной свободы перемены не приносят, поскольку разрушают главное её условие — понимание того общества, в котором мы живём, и ясность его сложившихся писаных и неписаных законов. Мы уже привыкли к ощущению «неправильности» происходящего. Только одни из нас объясняют эту «неправильность» радикальностью перемен, другие — напротив, недостаточной радикальностью.
После периода относительной стабильности действующая власть навязывает стране всё новые и новые разрушительные реформы — здравоохранения, жилищно-коммунального хозяйства, образования и науки и пр. Смысл этих реформ непонятен не только населению, но и самим реформаторам: ратуя за дальнейшее «сокращение расходов», они одновременно мучительно ищут место для дополнительных доходов. При этом очевидно, что новые реформы не несут ничего, кроме устранения даже тех немногих позитивных тенденций, которые появились за несколько лет относительного спокойствия. Проводимые реформы несут с собой новое, «окончательное» разрушение создававшихся десятилетиями усилиями всей страны нормальных и понятных людям условий существования.
В качестве единственной альтернативы реформистскому кошмару нам навязывается «революция». О ней сегодня говорят и все, кто хоть сколько-нибудь озабочен будущим России.
Что мы можем сказать об этой «революции»?
Очевидно, что навязанный людям выбор предполагает, что оба решения — сохранение реформистской власти и «революция» — хуже. Однако, несмотря на предопределённый катастрофический исход, революционный сценарий может оказаться для общества более привлекательным по следующим причинам:
То обстоятельство, что мы сегодня поставлены перед выбором между сохранением существующего режима (проводящего антинациональные реформы) и революцией (которая неизбежно приведёт к власти ещё более радикальных реформаторов), свидетельствует о потере Россией последних остатков политической субъектности. У нынешней Российской Федерации теперь не только навязанная извне идентичность («исторический выбор 90-х») и идеология («встраивание в мировую цивилизацию»), но и ложные, навязанные извне внутриполитические альтернативы.
Задача настоящего доклада — в том, чтобы указать на некоторые методы и подходы к преодолению ложной дихотомии между реформами и революцией, являющимися, на наш взгляд, двумя формами одного и того же процесса разрушительных перемен, ведущих к утрате Россией собственной цивилизационной идентичности и государственного суверенитета.
Мы исходим из того, что
Чтобы понять, каким образом вместо такой, сугубо традиционной стратегии социальных изменений в России вот уже несколько столетий господствует антитрадиция реформ и революций, необходимо более чётко уяснить, что собой представляет так называемая «российская реформа». На наш взгляд, это — стратегия симуляции социальных изменений, предпринимаемой с целью не укрепления цивилизационной и политической идентичности страны, а напротив, её расшатывания. Не решение действительных проблем там, где они есть, а создание новых — там, где их нет.
Любое государство налагает на своих жителей разного рода малоприятные обязанности — начиная от уплаты налогов и кончая призывом на срочную воинскую службу. По какому праву государство это делает? Почему люди считают для себя возможным ему подчиняться? В разных государствах принято отвечать на эти вопросы по-разному. Но, в принципе, все ответы сводятся к тому, что государство чем-то полезно жителям. Как правило, не столько тем, что может им что-то дать (в конечном счёте, оно может дать им лишь то, что у них же и взяло), сколько тем, что оно не даёт у них чего-то отнять. То есть — охраняет и защищает людей от каких-то угроз.
Угрозы бывают внутренние (преступность) и внешние (другие государства, народы, племена). Существуют также потусторонние (трансцендентные) опасности — например, гнев Божий, нашествия демонов. Отдельный вид опасностей — эрозия национально-религиозной идентичности (утрата языковой, культурной и ментальной уникальности).
Если какая-то угроза может быть ликвидирована раз и навсегда, постоянно действующая власть не нужна. Оправдывают существование государства только угрозы постоянно воспроизводящиеся, угрозы неизбежные и неизбывные. Основывать свою легитимность на решаемой проблеме оно не может: в таком случае оно расписывается в том, что на следующий же день после её решения оно должно самораспуститься. Угрозы, от которых защищает государство, могут быть как реальными, так и мнимыми. Но образы опасностей должны быть как минимум правдоподобными.
В России для решения проблемы легитимации государства на разных исторических этапах было создано несколько удачных государственных культов, обосновывавших право государства на существование:
В настоящем докладе мы не обсуждаем первые три модели, поскольку они никак не были связаны с феноменом «реформ». Собственно, первая же масштабная государственная реформа («книжная справа») нанесла по «Святой Руси» удар такой колоссальной силы (раскол), что государство фактически лишилось привычного источника легитимизации. Проблема эта была решена только при Петре I: власть сложила с себя функции «хранительницы веры православной», найдя себе иную роль — орудия модернизации, своего рода медиума между «цивилизованным миром» и «варварской Россией».
«Западнический соблазн» не был для России чем-то принципиально новым. Западнические настроения в русском обществе нарастали по мере отставания (действительного или мнимого) Московской Руси от «просвещённой Европы». «Чужелюбцы» множились, и Пётр лишь захватил единоличное лидерство в этом процессе, начавшемся гораздо раньше. «Петровская Россия» сформировалась задолго до самого Петра — в этом и состоял секрет успешности его действий.
Главным новшеством «петровства» была инверсия главного трансцендентного страха. Если раньше русские боялись уподобиться Европе, то «петровские» люди научились бояться прямо противоположного — быть (или остаться) непохожими на Европу и европейцев. «Допетровские» русские считали иностранцев низшими существами, «варварами». У русских государей существовал даже специальный обряд «омовения рук» после соприкосновения с иностранными послами. «Петровские люди», убедившись на опыте в том, что «немцы» — не варвары, решили, что варвары — это русские. И только уподобление русских иностранцам сообщает им некоторое человекоподобие.
Брадобритие и напяливание парика с буклями стало чем-то вроде «нового крещения». Те, кто его не прошёл — не считались полноценными людьми (как в допетровское время не считались полноценными людьми вероотступники). Отсюда практика рабского крепостничества, которой не было места в допетровской Руси. Прежде крестьянский труд был формой «государева тягла», крестьянин при этом не был собственностью помещика — православный не мог распоряжаться другим православным как неодушевлённым предметом, вещью. В петровское время это стало возможным. Таким образом, крепостное право в том виде, в котором оно восторжествовало тогда — это естественное следствие принятия европоцентричной парадигмы, а не наоборот.
С самого начала «петровских реформ» легитимность российской власти в мирное время стала основываться на её предполагаемой модернизационной способности. Власть в России стала определять себя как «европейское начало». Мнение о том, что «управлять Россией имеет право лишь тот, кто ведёт её на Запад», приобрело статус непререкаемой истины. Западная цивилизация стала предметом культа и поклонения.
Главным трансцендентным страхом, от которого правительство, как «единственный европеец в России», охраняло народ, стал страх России и русских перед собой. Власть стала определять себя как охранительницу России от самой себя, от своей собственной «дикости». Единственной формой существования государства, основанного на таком страхе, является непрерывное самореформирование. Потому с петровских времён наша страна существует под знаком «реформ».
Для того чтобы понять феномен «российских реформ», необходимо разобраться с самим словом «реформа». Означает оно «изменение формы при сохранении содержания». В западноевропейском смысле этого слова реформа есть приведение социальных форм (прежде всего, государственных институтов) в соответствие с изменившимся содержанием. В обществе сложился консенсус по какому-то вопросу — государство реагирует, реформируя свои институты в соответствии с общественным запросом. При этом реформы как таковые не являются основой легитимности государства. Более того, если реформы никому не требуются, государство обязано их не проводить.
Российское государство ведёт себя иначе. Все реформы у нас проводятся исключительно по инициативе самого государства. Имеют они всегда один и тот же смысл и оправдание: «ликвидация отсталости» страны в какой-то области. Итог практически любой «российской реформы» — её образцово-показательный провал, обусловливающий необходимость новых «реформ».
Этот процесс непрерывного реформирования не имеет конца, причём обществом всё это переживается крайне тяжело. Пресловутый «гнёт» российского государства — это прежде всего гнёт непрерывного бессмысленного изменения, порождающего чувство вечной неустроенности, «барачности» жизни.
Каждая следующая «российская реформа» сопровождается ритуальным поношением дореформенного прошлого. Народу предлагается очередное «очистительное крещение», позволяющее избавиться от скверны «проклятого прошлого». С другой стороны, ему прививается чувство вины — «как же мы могли жить в этой скверне? стало быть, мы и правда варвары и дикари». И то и другое входит в планы реформаторов, поскольку легитимизирует их власть.
Реформа приводит если не к катастрофе, то к ухудшению жизни населения. Искусственно созданная бедность — вечный спутник любой российской реформы, в какой бы области она ни проводилась, начиная с воинского дела и кончая здравоохранением. Реформаторы, приходя в какую-нибудь малопроблемную или даже беспроблемную часть русской жизни, искусственно создают там сложности и неустройства, которые впоследствии используются в качестве оправдания очередных «реформ».
…Итак, «российские реформы» есть повторяющиеся акты самолегитимации российской власти. С помощью «реформ» она снова и снова воспроизводит себя в качестве «агента модернизации», снова и снова занимает трон «единственного европейца», сталкивая страну в псевдо-«азиатчину». Никакого другого смысла «российские реформы» не имеют.
Правильное понимание сути «российских реформ» позволяет легко разобраться во всех нелепостях и несуразностях, которые сопровождают их реализацию.
Не секрет, что реформаторские власти готовы сохранять действующие правила игры ровно до того момента, пока большинство населения страны не научится по ним играть. Затем обязательно следует очередная «реформа», меняющая и рушащая все установления и обнуляющая накопленный опыт. Такое самоубийственное поведение кажется нелепым. Между тем оно имеет собственную неумолимую логику. «Социальный дефолт», устроенный властью, вновь ставит народ в положение «дикарей, не знающих права и закона». Власть же вновь выступает в роли учителя и наставника — и в сотый усаживает народ в первый класс, заодно навязывая ему комплекс вины за «вечное второгодничество».
Иррациональной кажется и неприязнь российских властей к лучшим людям российского общества — его подлинной элите. Особенно странно это видеть на фоне чудовищного кадрового голода, «заставляющего» привлекать бесчисленных «внешних управленцев» (как правило, авантюристов или просто негодяев), чьи услуги к тому же обходятся невероятно дорого. Между тем, в таком подходе нет ничего нового. Со времён «книжной справы» (вызвавшей раскол), «реформы» проводятся руками только таких людей. «Лучшие люди» здесь не годятся — они могут предложить решение проблемы, что категорически противопоказано, ибо решённая проблема делает невозможными всё новые и новые реформы.
Так же легко объяснить специфический стиль обсуждения «извечных российских проблем». Фактически, любая конкретная проблема в России трактуется как трансцендентная, потусторонняя — то есть вызванная исключительно метафизическими причинами (от «отсталости народа» до «извечного русского идиотизма»). При этом сама возможность решить её каким-то конкретным набором мер даже не рассматривается.
Например, такие чисто практические вопросы, как «почему в России плохие дороги» или «почему в Москве грязно», обсуждаются исключительно в метафизическом ключе…
Кстати, а почему в «Москве грязно»? В чём причина? Если сразу же отмести любые ссылки на «особенности национального характера», ответ отыскать легко. Дело в том, что московские газоны находятся выше уровня тротуара и, тем более, проезжей части. Во время дождя земля с газона смывается на тротуар и получается всем известный результат. А зачем их поднимают выше уровня тротуара? Оказывается, департамент жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства Правительства Москвы стремится таким образом защитить их от… городской грязи. Приходится выбирать — либо чистый газон и грязная улица, либо чистая улица, и газон, требующий трудоёмкого ухода и дополнительных рабочих рук… В общем, никакой мистики.
Практически все драматизируемые и гиперболизируемые реформистской идеологией «вечные российские проблемы» имеют простое и вполне рациональное объяснение, не нуждающееся в привлечении фактора «загадочной русской души». Для их решения, как правило, никакие масштабные реформы не нужны. Чаще всего проблемы эти легко решаются «в рабочем порядке».
Интересной особенностью всей конструкции «российских реформ» являлась постоянная критика их со стороны ещё более радикальных реформаторов. Правительство как «единственный европеец» непрерывно находилось под огнём со стороны ещё более европейских европейцев — интеллигенции (тоже специфический российский феномен).
Активность таких радикалов иногда загоняет правительство в лагерь консерваторов, а циклы реформ сменяют циклы контрреформ (то есть попыток ограничить действие реформ без отказа от реформаторской парадигмы в целом). Именно так действовали Николай I, Александр III, позднее — Леонид Брежнев.
Но, с другой стороны, существование наряду с властью радикального реформизма передаёт именно в его руки формирование «политической повестки дня». Именно то, что требовали радикал-реформаторы, зачастую воспринималось как «запрос времени». Консервативная, охранительная политика рассматривалась иной раз даже самими охранителями как соотнесение требований «правильной жизни» с условиями «свинской русской действительности».
В таком же положении находится реформаторский политический режим и в настоящее время. Не имея никаких заявленных ценностных расхождений с самыми радикальными реформаторами, власти вынуждены лишь указывать на «специфические российские условия», которые мешают полному воплощению их общего идеала.
В этих условиях любая интеллектуальная и политическая традиция, основанная на отказе признавать «русскость» естественным пороком, а сохранение своей идентичности — «трансцендентной опасностью», рассматривается и властью, и радикал-реформаторами как самая страшная угроза. Угроза, «подрывающая основы».
Понимание изложенных в предыдущем разделе фактов и соответствующий опыт часто приводят к своего рода анархизму — или как минимум к неизбывной ненависти ко «всякому начальству». В российском политическом мышлении достаточно популярен своеобразный «либертарианский даосизм» — уверенность в том, что власть всегда «только мешает». Любая попытка её вмешательства во что бы то ни было рассматривается как зло. Правда, наиболее последовательные поклонники этой теории в реформистских режимах последнего времени часто занимали высокие посты, используя их для личного обогащения и нанесения людям максимально возможного реформистского вреда. Ещё один реформистский парадокс…
Между тем нельзя не признать, что власть в России, несмотря на ложную технологию легитимации, защищает общество от вполне реальных угроз. Она действительно защищает страну от внешних врагов. Она действительно обеспечивает функционирование объективно нужных людям учреждений и институтов. Без государства немыслимо функционирование сложной инфраструктуры и реализация общенациональных проектов. Иными словами, у государства в России есть право на существование. В течение всей русской истории, несмотря на «реформистскую порчу», государство убедительно доказывало, что его полное отсутствие — во сто крат хуже. Кроме того, «реформистский проект» никогда не реализовывался последовательно — этой непоследовательности Россия обязана тем, что по сию пору сохраняет своё историческое бытие.
Тем не менее основная проблема не только не снята, но и усугубляется год от года. Заключается она в том, что, по сложившейся за последние столетия «традиции», власть доказывает своё право на существование ложным способом. И способ этот обходится нам всё дороже и дороже.
Очередной этап доказательства властью своей полезности через «продвижение демократии и свободы» ведёт к тому, что вместо демократии мы рискуем получить уличный разбой вроде бишкекского и андижанского, а вместо свободы — окончательную утрату идентичности, которой обязательно сопровождается утрата государственного суверенитета.
На наш взгляд, перед лицом этой двойной угрозы, внутреннего хаоса и внешнего порабощения, государство Российское должно изменить характер своей легитимации — отказаться от реформ и взять на вооружение методологию контрреформации. В противном случае грядущие потрясения могут стать фатальными. И для него, и для нас.
Прежде всего, должен быть отброшен самый спорный и абсурдный тезис реформаторов, предполагающих, что любые социальные изменения должны быть инициированы сверху. Идеология петровского «регулярного государства», которой в той или иной степени соответствуют все реформаторские модели, исходит из необходимости железной рукой вводить обычаи, правила и даже вкусы в соответствии с «высшей целесообразностью».
Между тем большинство реальных социальных изменений совершается «в рабочем порядке», по мере возникновения соответствующих проблем и потребностей. Иногда эти изменения совершаются при участии государства, иногда — без всякого его участия. Государство-контрреформатор прежде всего отказывается от собственного произвола в пользу творческой активности общества. В его задачу входит не насаждение изменений, а их оформление. Государство должно либо структурировать, оформлять в строгие законодательные и административные формы реально сложившуюся общественную практику, либо корректировать эту практику в соответствии с базовыми принципами государственности. Но оно ни в коем случае не должно навязывать нечто, противоречащее сложившейся в обществе практике.
В тех случаях, когда власть осознаёт необходимость внесения в жизнь общества чего-то принципиально нового, она обязана найти в обществе заинтересованные группы и всячески стимулировать процесс широкого обсуждения предполагаемых перемен. После этого останется только оформить выработанный в ходе такой дискуссии общественный запрос.
Контрреформистская власть должна «принимать» уже свершившиеся социальные изменения, а не «даровать» их. Напротив, «дароваться» сверху могут и должны, прежде всего, подтверждения старинных прав, привилегий и исторически сложившихся общественных институтов. Власть должна выступать не как «локомотив перемен» (таким локомотивом реально или номинально должно быть общество), а как «остров стабильности».
Это не означает, что государство должно быть намеренно «ретроградным». Напротив, приписываемая власти в России роль «последнего азиата» является ничем иным, как оборотной стороной роли «первого европейца». Государство не должно быть ни впереди изменений, ни позади их, но всегда там, где этого требуют интересы национального выживания, всегда складывающиеся из двух составных частей — национальной идентичности и национальной конкурентоспособности. В переменах полезно то, что укрепляет конкурентоспособность, одновременно укрепляя идентичность. Необходимо ясно понимать, что превращение идентичности в фактор, противостоящий конкурентоспособности (вне зависимости от того, в какую сторону, в конечном счёте, решается эта дилемма), является проявлением деструктивного реформистского сознания. В рамках контрреформистского дискурса такое противопоставление невозможно.
Скажем, если говорить о накопившихся проблемах в социальной сфере современной России (проблемы эти частично носят застарелый характер, частично привнесены реформами, а частично и вовсе являются плодом воображения, воспалённого «реформаторским зудом»), то первым шагом в их решении должны были стать не «реформы», сводящиеся к лишению людей того, что они имеют, а поощрение развития негосударственных систем социального обеспечения. Опыт развития этих систем мог бы быть обобщён, а в жизнь внедрены наиболее удачные модели, которые соединяли бы надёжность и дешевизну.
Контрреформация подразумевает и принципиальный отказ от сложившейся уже привычки браться в первую очередь за трудноразрешимые, глобальные или общенациональные проблемы. До тех пор, пока проблемы и их решения формулируются на языке «сделаем дураков умными, а дороги ровными», «победим бедность», «удвоим ВВП», «перейдём за пять лет к профессиональной армии» — они будут оставаться нерешаемыми. Чем больше рвения выказывается при попытках покончить с чем-нибудь «вековым», тем более вредным, разрушительным и смешным получается конечный результат.
Контрреформация — это прежде всего дорешение тех проблем, которые уже почти решены, достраивание того, что уже начали строить, доведение до конца того, что уже начали делать. Чем проще решить ту или иную проблему, тем скорее она должна быть решена, вне зависимости от её кажущейся важности или неважности.
Представим себе город, который обеспечивает электричеством одна электростанция. Её мощностей не хватает, а на очереди стоят ещё три. Одна построена на 85%, другая — на 7%, а третья, самая мощная, пока лишь спроектирована. Реформаторский подход к решению этой проблемы мы хорошо знаем. Экстренно разворачивается строительство с нуля третьей мощной электростанции, вяло достраивается вторая, а первая так и остаётся замороженной. В результате город остаётся без света на все долгие годы строительства. Контрреформационный подход в этом случае состоял бы в скорейшем достраивании первой, почти готовой электростанции, поскольку реальное и быстрое увеличение энергомощностей даст именно она. А затем окрепшая экономика города позволила бы достроить и вторую, и, наконец, построить третью.
Такой ход мысли представляется естественным, но для логики реформаторов он непонятен. Они берутся как раз за те участки, на которых разрыв с придуманным ими «идеалом» является наибольшим. Результат вполне предсказуем, — положение дел на участке «реформаторского прорыва» резко ухудшается, а сотни почти доделанных дел так и остаются недоделанными. В итоге получается упадок по всем направлениям сразу.
Масштабная экономическая катастрофа 1990-х не в последнюю очередь объяснялась тем, что реформаторы непрерывно говорили о поиске «стратегических решений», о «необходимости структурной перестройки» там, где достаточно было незначительных усилий для существенного улучшения. Несколько успешных отраслей в свою очередь, потянули бы за собой всю экономику… В общем, всё как у нормальных людей. Почему так никогда не делают у нас?
Мы полагаем, что за словами «частные решения не спасут от системного кризиса» скрывалось сознательное усугубление этого кризиса в интересах обеспечения площадки для дальнейшего «реформирования». И наоборот, когда в современной России на короткий срок появилось правительство, которое практиковало частные решения, ведущие к масштабным положительным сдвигам (контрреформационное правительство Примакова), оно подверглось беспрецедентной травле. Между тем, по отзывам экономистов, хвалёной «стабильностью» первого путинского срока мы обязаны инерции «примаковского эпизода»…
Необходимо подчеркнуть, что «системным» решениям, в контрреформационной логике, может отдаваться приоритет только на уровне общенациональной стратегии. В то время как в конкретной практике управления социальными изменениями, политического, общественного и экономического строительства должен отдаваться приоритет тем целям и задачам, которые ведут к достижению реальной цели и в кратчайший срок.
Одной из важных примет контрреформации является и отказ от преподнесения любых изменений как «новшеств». Особенностью «российских реформ», как известно, является непрестанное превозношение «нового» над «старым», преподнесение очередной реформы в качестве «разрыва с позорным прошлым», за причастность к которому нормальный человек якобы должен испытывать чувство стыда.
Если в быту люди, принимая решение, ссылаются на собственный опыт, то в реформистской парадигме роль обоснования играют исключительно «развитые страны Запада». Эта новая технология легитимации изменений привела, разумеется, к беспощадному терроризированию прошлого (стоит только этому прошлому перешагнуть рубеж в 10-15 лет) и столь же неостановимому превозношению любого иностранного опыта.
В результате те проблемы, которые не имеют решения на Западе, объявляются у нас «в принципе нерешаемыми». Те, в которых западный опыт решения неприменим в России — свидетельством нашего «глубокого убожества». А те, где существует и западный, и отечественный опыт решения, объявляются примером того, как они неправильно решены «у нас» и как правильно — «у них». Неудивительно, что при таких жёстких ограничениях найти эффективное решение проблемы оказывается просто невозможно. Зато, зная всё это, очень легко сформулировать набор критериев «идеального реформистского решения».
Итак, идеальное реформистское решение должно быть: максимально непохоже ни на что в российском прошлом, максимально изменять сложившиеся уже в России условия, быть максимально непонятным и как можно более слепо копировать иноземный образец. То обстоятельство, что в текущей политической практике эти реформаторские принципы выполняются непоследовательно, говорит лишь о том, что инстинкт самосохранения невозможно полностью отключить даже у представителей реформаторской власти. Всё-таки власть состоит из живых людей. «Реформаторов без страха и упрёка» катастрофически не хватает…
Со своей стороны, контрреформация предполагает, что любое, даже самое авангардное и смелое решение той или иной проблемы должно быть подано как восстановление старинного обычая или проверенного жизнью института, обставлено как следование уже поданному примеру или как продолжение давней и уважаемой традиции. Даже тогда, когда невозможно найти прямые прецеденты, следует отыскать в привычном для людей круге явлений нечто максимально похожее и установить хоть какие-то прозрачные ассоциативные связи. Более того, любое нововведение следует проводить при помощи ритуала «обновления» чего-то прежнего или же «восстановления» чего-то древнего, а не через зачёркивание чего-то «неправильного» и «отжившего». При этом связь с прошлым и естественная преемственность будут являться факторами, легитимизирующими действия власти в глазах населения.
Исключительно опасной и аморальной чертой реформизма является практика использования в качестве обоснования (или оправдания неудачи) очередных реформ всевозможных этнопсихологических атрибуций. За редчайшими исключениями, причинами неудачи очередного эксперимента реформаторы объявляют те или иные «имманентные свойства» русского народа. Обычно речь идёт о свойствах низкого и отвратительного свойства: «мы ленивы и нелюбопытны», «пить надо меньше», «методичность в работе для русских нехарактерна», «русский солдат безынициативен», «тугое пеленание способствует развитию у русских склонности к подчинению тоталитарной власти» и т.д.
Настоящий этнопсихологический анализ никогда не опирается на абсурдную фикцию «национального характера». Он исходит из сложной структуры нации, в состав которой входят различные и порой конфликтные психологические группы, которые обычно взаимодополняют друг друга. Этнопсихологический анализ охватывает историческую динамику этноса как сложной психологической системы, а не пытается понять его по аналогии с отдельным человеком. Поэтому психологические атрибуции «поведения русских» являются антинаучными по сути и клеветническими по интенции.
Контрреформация подразумевает решительный отказ от апеллирования к неким «вечным свойствам национального характера», которые якобы мешают русским достичь каких-то целей или соответствовать каким-то стандартам. В каждом конкретном случае необходимо искать индивидуальное решение, — рациональное, требующее не «психологического перелома», а материальных затрат, организационных усилий и дополнительной мотивации. Если русские проблемы не относятся к разряду общечеловеческих и принципиально нерешаемых (вроде проблемы преступности как таковой, а не её уровня или распространённости отдельных преступлений), то необходимое рациональное и внепсихологическое решение будет найдено.
Систематическое унижение русских с помощью априорного приписывания им неких негативных свойств должно быть решительно табуировано. Но точно так же должны быть устранены и «психологические» апелляции патриотического характера, приписывающие русским иррациональные «страдания», а некоторым другим народам — иррациональную «вражду» к русским и России. Этот «язык вражды» опасен прежде всего тем, что мешает найти в каждом случае реальные корни и механизмы конфликта и поработать над их устранением. За иррациональной «враждой» ничуть не менее чем за иррациональными свойствами характера скрываются вполне рациональные объяснения происходящего.
Контрреформация подразумевает решительный отказ от мистификации реальности. Тем более решительно, что эта мистификация не имеет ничего общего не только с рациональностью, но и с подлинной мистикой, которая традиционно аскетична и противоположна загадочности.
Задачей Контрреформации является сохранение человеческой свободы в её наиболее ценном и значимом аспекте — аспекте осведомлённости о своих возможностях, обстоятельствах окружающего общества и действующих в нём правилах.
Человек, наделённый широкими правами, но не знающий, как ими воспользоваться и не уверенный в том, что эти же права сохранятся у него и завтра, намного менее свободен, чем человек с более ограниченным набором прав, но хорошо знающий свои возможности и имеющий стратегию использования их в своих интересах. Свобода, на наш взгляд, предполагает осведомлённость. Условием же осведомлённости является преемственность в социальных изменениях. Именно поэтому контрреформация, в отличие от реформы и революции, является технологией свободы.
Кроме того, контрреформация не ставит своей задачей изменения ради самих изменений. В контрреформационной логике единственным оправданием для социального изменения является приносимое им улучшение, решение конкретной проблемы. Не абстрактное «приближение к решению», а конкретный успех. Если не ожидаются изменения к лучшему, если дело не сулит успеха, то никакого смысла в таких изменениях нет. По этой причине контрреформация, в отличие от реформы (проповедующей изменения ради изменений) и революции (предполагающей простой слом существующего порядка), является и технологией успеха.
Именно по этой причине контрреформационные установки, которые проявлялись в русской общественной и политической мысли неоднократно, оказывались в остром противоречии с идеологией «реформ». Реформизм базируется на представлении о том, что русским успех недоступен в силу «поврежденности их природы», а свобода для русских опасна, поскольку они ею «неправильно распорядятся». И прежде, и теперь реформаторская идеология основана на ограничении свободы русских «ради их же собственного блага» и на насильственном превращении русских в «цивилизованных людей».
В рамках этой идеологии какой-либо успех русских — в войне, в обустройстве жизни, в культуре — опасен, поскольку может побудить русских к «закоснению в своей русскости». В случае, если успех не удалось вовремя предотвратить, официальные и неофициальные реформаторы затрачивают немалые усилия для того, чтобы доказать: либо никакого успеха не было, либо он был не русским, а «многонациональным», либо, наконец, что этим успехом мы обязаны прежде всего реформаторам и их благодетельным реформам.
Другими словами, политика реформации не допускает возможности национального успеха русских, способствующего укреплению их идентичности (как разрушающего основную мифологему реформы — избавление от идентичности как от «дикости»). В реформаторской парадигме существует лишь два варианта: либо этот успех должен быть направлен на растождествление русских с самими собой, либо… его не должно быть.
Контрреформация, напротив, предполагает культивирование идеи русского успеха. Успехи должны восприниматься как норма и способствовать укреплению национальной идентичности и национальной солидарности, которые, в свою очередь, способствуют и укреплению подлинной легитимности государства.
Контрреформация — это наиболее естественный и эффективный подход к социальным изменениям. Почему же в постпетровский период он проявлялся лишь исподволь, спорадически? Почему российская власть по сию пору отдаёт предпочтение губительным «реформам»?
Дело в том, что контрреформация — удел сильного государства, не нуждающегося в дополнительном подтверждении своей легитимности. Поэтому, даже осознавая контрпродуктивность своих действий, власть вынуждена снова и снова ломать то, что работает, и возводить то, что в принципе работать не может. Не ради результата (который гарантированно плох) — ради процесса, который воспринимается ею как единственный источник её легитимации.
Таким образом, обязательным условием прекращения «реформистского кошмара» является предложение иных, нормальных источников легитимации российской власти. Отказ от культа Запада как «светоча», «источника цивилизации» и задающей модели возможен только на пути построения в России национального государства. Нация есть народ, осознавший своё существование и свои свойства как предельную ценность. Это предполагает выстраивание идеального образа нации, образа будущего, — и постоянное усилие народа ему соответствовать. Это желание стать самими собой, а не кем-то другим и является основой национальной идентичности, в отличие от этнической идентичности, заявляющей только желание быть тем, кто ты уже есть.
В российском случае в течение длительного времени реформаторская политика строится на сознательном уничтожении идеи русской нации и России как национального государства. Причина вполне понятна: невозможно одновременно провозглашать русскость обобщённым национальным идеалом и считать её же обобщённым антиидеалом реформаторской политики, основанной на охранении русских от их идентичности и самоусвоения. Поскольку идеалом реформаторского сознания является «средний европеец», а совсем не «лучший русский», то любые подходы к идее национального государства с большей или меньшей старательностью перекрывались.
Методология Контрреформации в данном случае предполагает отказ от каких-либо новшеств и национальных экспериментов. Целью политического строительства, «точкой сборки» государственности и субъектом суверенитета в современной России должна быть полиэтническая (многонародная) русская нация, которая и является народом России. Эта нация говорит на русском языке, развивает государственную и общественную традицию России за более чем тысячелетие её истории и не стесняется ни русской идентичности, ни связанных с нею отличительных свойств.
Контрреформация предполагает полную реабилитацию русской нации от навязанной ей негативной идентичности. Требуемая ею «национальная идея» России — это идея успеха, внутренней и внешней свободы и незыблемости государственного суверенитета страны.
Национальная идея любой нации довольно проста: мир должен быть устроен так, чтобы данная нация имела в нём специфические для неё конкурентные преимущества перед всеми остальными нациями. Государство и в мире недавнего прошлого, и в современном мире, и, как ни хотели бы сторонники глобализма чего-то другого, в мире будущего, основывает свою легитимность на своей способности выделить эти специфические конкурентные преимущества собственной нации и успешно использовать их в ходе исторического соревнования с другими государствами и нациями.
Задача государства в России должна состоять в защите нации от системных угроз — внешних, внутренних и духовных, и в укреплении национальной конкурентоспособности, в том политическом, экономическом и духовном соревновании, которое представляет собой мировая история. Зачем нужно государство Российское, зачем оно нужно без реформ и революций — на наш взгляд, вполне очевидно.
Только централизованная власть может оперировать в интересах населения той огромной инфраструктурой, доставшейся нам от советского (и отчасти дореволюционного) периода в интересах населения. Если сравнить эту инфраструктуру с деревом, то государство обязано играть при нём роль заботливого садовника и надёжного сторожа — следить, чтобы ничья воровская рука не обломила ветку, не подпилила ствол, чтобы дерево не чахло и давало богатые плоды, конечным потребителем которых является частное лицо — гражданин государства.
Та же аналогия уместна в разговоре о национальной политике. Государство должно служить гарантом сохранения единой идентичности на всей территории исторической России. Ведь нация — это та же инфраструктура, совокупность сил, связывающих людей (независимо от места жительства и этнического происхождения) вместе. Она тоже нуждается в защите и пестовании. Выгодополучателем от принадлежности к единой нации, как и в случае с материальной инфраструктурой, является частное лицо.
Другим важнейшим фактором легитимности государства является утверждение себя в качестве единственного арбитра, единственной «палаты мер и весов», имеющей право обозначать место России в мировом ансамбле. Ни за какой внешней силой не должно признаваться право выдавать России лицензию на «цивилизованность» или на право считаться «европейской страной». Все «эталоны», все «контрольные весы» должны находиться в руках Российского государства. «Внутренняя Португалия» (которую призывают «догонять» нынешние реформаторы) должна быть ликвидирована.
Более того, государство обязано предъявить обществу такую картину мира, в которой Россия является «полюсом», а координаты всех прочих мировых сил отсчитываются от неё. Конкретные параметры этой картины (или нескольких дополняющих друг друга картин) — предмет широкой общественной дискуссии. Тем не менее, уже сегодня можно сказать, что она могла бы, в частности, базироваться на представлении о России как о «территории, свободной от (тоталитарной по своей сути) глобализации», страны небывалой — в мире мертвящей политкорректности и всеобщего универсализма — свободы самовыражения и творчества.
Наконец, государство в России никогда не будет по настоящему легитимно, если не будет охранять ту Традицию и те ценности, которые и вызвали к жизни как само государство, так и страну и народ, — ценности восточнохристианской, русской цивилизации. Вне зависимости от того, называть эту цивилизацию Православной, Византийско-Славянской или Русской (каждый термин в той или иной степени применим), совершенно очевидно, что она, а вместе с нею и Россия, является для огромного числа верующих и в самой России, и в мире непреходящей религиозной (а не только исторической) ценностью. К пониманию этого факта пришло даже атеистическое советское государство, постепенно перешедшее от интенсивного разрушения этой цивилизации к медленному её восстановлению и даже, кое в чём, культивированию. Православная Церковь является важной национальной ценностью ещё и потому, что наиболее интенсивно сопротивлялась революционизированию и реформированию русского общества и фактически выступала и выступает общественным агентом контрреформации.
Есть ещё одно — более приземлённое, но не менее важное — обоснование. Сегодня, возможно, впервые в своей истории Россия столкнулась с угрозой депопуляции (усугублённой проблемой десоциализации подрастающего поколения). Устранение этой угрозы, провозглашённое главным приоритетом государственной политики, само по себе — легитимизирующий фактор колоссальной силы.
Такой подход вернёт России то, что она потеряла более 300 лет назад — то трансцендентное обоснование, тот государственный культ, отсутствие которого в своё время загнало страну в «реформистскую пустыню».
…Судя по последним заявлениям президента Путина о «сохранении России в существующих границах», в данный момент он мучительно ищет дополнительные источники легитимности. В то же время с его стороны наблюдается предельная эскалация западнического (в первую очередь, проевропейского) дискурса. Таким образом российская власть хотела бы в очередной раз сделать то, что некогда сделал Пётр Первый — перехватить у собственных элит лидерство в деле «европеизаторства», вновь утвердить себя в роли «главного европейца».
Между тем, путь этот сегодня абсолютно бесперспективен. Никогда ещё западнические элиты не впадали в такое интеллектуальное, концептуальное и культурное ничтожество. Западнические проекты теряют всякую творческую силу и реальная интеллектуальная конкуренция идёт исключительно между различными консервативными проектами национального развития. В этих условиях контрреформация выглядит как естественный выбор, продиктованный очевидной исторической закономерностью. И Россия в самое ближайшее время будет вынуждена его сделать.
30 мая 2005 года.
Члены Консервативного Совещания: Виталий Аверьянов, Армен Асриян, Илья Бражников, Михаил Голованов, Владимир Голышев, Андрей Кобяков, Константин Крылов, Аркадий Малер, Борис Межуев, Михаил Ремизов, Павел Святенков, Кирилл Фролов, Егор Холмогоров.
В обсуждениях Консервативного совещания также участвовали Александр Елисеев, Алексей Чадаев, Андрей Притворов и другие.
http://www.rus-obr.ru/ru-club/4066
Русская народная линия, 28.01.2011
Доклад на VI Всероссийской научной конференции «Сорокинские чтения»…
По нашему глубочайшему убеждению, одной из самых неотложных мер по оздоровлению, возрождению нашей страны должно стать создание и развитие национальной идеологии. России сейчас нужна такая идеология, которая отражала бы высшие национальные ценности, цели, определяла задачи развития общества, методы решения этих задач, фактически определяя стратегию её развития. Национальная идеология могла бы сплотить большинство граждан России во имя их интересов, во имя общего будущего всех честных, трудолюбивых и миролюбивых людей страны.
Вспомним недалёкое прошлое нашей страны. Либералы, идя к власти в 1980-х гг. и в начале 1990-х гг. много критиковали советскую коммунистическую идеологию, утверждали, что государственная идеология должна быть отменена, что государство должно стоять выше идеологий. Они ратовали за свободу от всех идеологий. Принцип отказа российского государства от государственной идеологии был зафиксирован в Конституции России. Но, как вскоре оказалось, это было лишь лицемерием и демагогией в духе политтехнологий. Находясь у власти, либералы возвели свои взгляды в ранг господствующей идеологии, они фактически навязали нашей стране либеральную идеологию. Либералы фактически создали в 1990-х гг. режим либерального тоталитаризма. Каждый, кто не был согласен с либеральной идеологией, подвергался остракизму и вытеснялся из важных сфер общественной жизни. Либеральная идеология безоговорочно господствовала во всех сферах общественной жизни, над которыми либералам удалось взять контроль. Их идеология полностью оправдывала прозападные либеральные реформы, защищала их и, по сути дела, освящала уничтожение и разграбление России. Но, в конце концов, либерализм как идеология и как политический режим потерпел крах, показав свою полную нежизнеспособность, абсолютную вредоносность для России, свою антинародность.
Коммунистическая идеология, сыграв определённую позитивную роль в советский период, исчерпала к концу XX в. свои функции. Сейчас она уже не может играть былую объединительную и консолидирующую роль. Либеральная идеология показала свою принципиальную враждебность стране и народу. Мы не можем вернуть коммунистическую идеологию и не можем иметь либеральную идеологию. Поэтому для России всё более актуальной становится задача формирования национальной, государственной идеологии, которая бы определила новый путь развития России. Какой должна быть национальная идеология России? Это очень сложный вопрос, который всю постсоветскую эпоху волнует умы российской общественности. Попытаемся изложить свою точку зрения.
Для решения этой весьма непростой проблемы необходимо, на наш взгляд, обратиться к истории России. Обратимся в российское прошлое почти двухвековой давности. Предлагаю вспомнить формулу министра народного просвещения Российской империи графа С. С. Уварова (1786-1855) «православие, самодержавие, народность». Эта формула была основой официальной идеологии России вплоть до 1917 года. Она была неглубоко понята современниками, но и последующими поколениями зачастую несправедливо критиковалась и оказалась недооценённой и полузабытой.
Для того чтобы оценить по достоинству мысль Уварова, необходимо вспомнить контекст. Уваров писал 19 ноября 1833 г. в своём докладе Николаю I: «Россия сохранила тёплую веру в спасительные начала, без коих она не может благоденствовать, усиливаться, жить. Искренно и глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на неё как на залог счастья общественного и семейного. Без любви к вере предков, народ, как и частный человек, должен погибнуть. Русский, преданный отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего православия, сколь и на похищение одного перла из венца мономахова. Самодержавие составляет главное условие политического существования России. Русский колосс упирается на нём, как на краеугольном камне своего величия. Эту истину чувствует неисчислимое большинство подданных Вашего Величества: они чувствуют её в полной мере, хотя и поставлены на разных степенях гражданской жизни и различествуют в просвещении и в отношениях к правительству. Спасительное убеждение, что Россия живёт и охраняется духом самодержавия сильного, человеколюбивого, просвещённого, должно проникать народное воспитание и с ним развиваться. Наряду с сими двумя национальными началами, находится и третье, не менее важное, не менее сильное: народность. Вопрос о народности не имеет того единства, как предыдущий; но тот и другой проистекают из одного источника и связуются на каждой странице истории русского царства… Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейского духа. Просвещение настоящего и будущего поколений, в соединённом духе этих трёх начал, составляет несомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени» [1].
Итак, вдумаемся в основные положения концепции С. С. Уварова. На наш взгляд, своей формулой он заглянул в сокровенные глубины общественной жизни России, в самые тайны её бытия. Ориентация нашего народа на религиозную коллективистскую духовность (православие), сильную и авторитетную власть (самодержавие), социальную ответственность и патернализм (народность) являются, на наш взгляд, не ситуационными идеологическими императивами первой половины XIX века, а гениально угаданными фундаментальными принципами российской общественной жизни, российского менталитета, российской цивилизации. Это влечение к абсолютной, авторитарной и ответственной власти, которая опекает народ и руководит им. Это духовность, ориентация на высшие, нематериальные ценности. Это общинный коллективизм, предполагающий осуждение эгоистических, индивидуалистических начал. Эти черты составляет своеобразие российского народа, российского сознания. На них построено наши представления о добре и зле, о должном и идеальном, о прошлом, настоящем и будущем. Триада принципов, гениально угаданных и сформулированных Уваровым, мы полагаем, является краеугольным камнем общественной и духовной жизни России. Много позже великий русский социолог П. А. Сорокин так определил основные черты русской нации: «Совокупность основных черт русской нации включает её сравнительно длительное существование, огромную жизнеспособность, замечательное упорство, выдающуюся готовность её представителей идти на жертвы во имя выживания и самосохранения нации, а также необычайное территориальное, демографическое, политическое, социальное и культурное развитие в течение её исторической жизни» [2].
Доктрина С. С. Уварова была развита русскими консервативными мыслителями второй половины XIX и начала XX веков. Вспомним наследие выдающихся консервативных мыслителей — М. Н. Каткова, К. П. Победоносцева, Ф. М. Достоевского, К. Н. Леонтьева, В. В. Розанова и других. Большой интерес в этом отношении представляют также взгляды выдающихся мыслителей-эмигрантов послереволюционной России И. А. Ильина, И. Л. Солоневича, Н. С. Трубецкого, Н. Устрялова, П. Савицкого и др. Все они в той или иной степени фактически исходили из уваровский триады. Всех их объединяло горячее понимание того, что Россия может основываться только на началах крепкой государственности, православной веры и русских национальных традициях. Все они единодушно критиковали западный либерализм, считая его категорически неприемлемым, гибельным для нашей страны. Все они были убеждены в том, что Россия является своеобразным миром и, следовательно, должна идти своим путём и не подражать Западу. Все названные мыслители осознавали то, что подражание Западу приведёт к потере Россией самобытности, к её подчинению западным державам и, в конечном счёте, исчезновению.
Рассмотрим вкратце идеи классиков русской дореволюционной консервативной мысли. Так Обер-прокурор Святейшего Синода, видный государственный деятель, К. П. Победоносцев, чьи взгляды отражает изданный им в 1896 г. «Московский Сборник», прозорливо считал неприемлемым для нашей страны путь западного либерализма и демократии. Он писал о парламентаризме как о «великой лжи нашего времени».
По мысли Победоносцева, теория парламентаризма строится на основе одного из самых лживых политических начал — идее народовластия, утверждающей, что «всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной». Её лживость заключается, главным образом, в несоответствии теории и практики — в самых классических странах парламентаризма практика не удовлетворяет ни одному из условий теории: выборы не выражают волю избирателей, народные представители не стесняются взглядами и мнениями избирателей, а руководствуются только собственным расчётом. Именно из института представительства, опирающегося на мнение большинства, и проистекает «сложный механизм парламентского лицедейства… образ великой политической лжи» [3].
Он указывал, что «масса населения, неспособная к поверке широких обобщений путём внимательного изучения фактов, отдаётся в жертву людям, умеющим воздействовать на неё своим красноречием, способностью ловко и лукаво делать обобщения и другими, ещё более низкими приёмами борьбы (подбор партий, подкуп и т. д.)» [4].
Победоносцев критиковал парламент как политический институт: на его взгляд, депутаты парламентов относятся, в основном, к самым безнравственным членам общества. По словам Победоносцева, «при крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главой кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами» [5].
Депутаты безответственны, для них избиратели являются «стадом для сбора голосов», основанием могущества и знатности в обществе. Победоносцев вполне справедливо считал, что профессионалам в любом виде деятельности с патриотическими взглядами чужды выборные процедуры, с помощью которых процветают только себялюбивые личности, исходящие из соображений индивидуальной карьеры.
В день окончательного выбора лишь немногие подают голоса свои сознательно: большинство даёт свой голос стадным обычаем, за одного из кандидатов, выставленных комитетом; на билетах пишется имя того кандидата, о котором больше всего наслышаны избиратели, на самом деле ничего не зная ни о его характере, ни о его способностях, ни о его взглядах. По теории, избранный должен быть человек большинства, самый способный и разумный, а на самом деле избирается человек меньшинства — нахальный, самоуверенный и честолюбивый, для которого важнее всего его личное благо. По теории, заключает Победоносцев, делами в парламенте управляют и двигают — опытный разум и бескорыстное чувство, но на практике — главные движущие силы здесь — решительная воля, эгоизм и красноречие.
По мнению мыслителя, кто по своей натуре способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдёт записывать голоса, такие люди если и идут в толпу, то не за тем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые её инстинкты и влечения, а чтобы обличать пороки людского быта и людских обычаев.
Парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного тщеславия и самолюбия и личных интересов представителей. Победоносцев приходит к выводу, что, испытывая в течении веков гнёт самовластия в единоличном правлении и не замечая, что пороки единовластия — есть пороки самого общества, люди возложили всю вину на форму правления и на своих властителей, при этом ошибочно представив, что с переменой этой формы и с установлением народовластия общество избавится от бедствий и насилия. Но, всё осталось в сущности по-прежнему и «люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все прежние свои привычки и пороки. Как прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству» [6]. Таким образом, «парламентаризм — есть торжество эгоизма, высшее его выражение» [7].
Другой русский консерватор — Иван Солоневич в своей известной книге «Народная монархия», также считал, что принцип народоправства, проведённый до его логического конца означает, что нация вручает свои судьбы в руки людей, во-первых, явно некультурных, во-вторых, явно некомпетентных, в-третьих, считающих себя и культурными, и компетентными» [8].
Консервативные мыслители постоянно подчёркивали невысокий нравственный уровень политиков, в кодекс которых входят «практическая ловкость дельца, беззастенчивость, безразборчивость в средствах, эластичность убеждений». Так, Лев Тихомиров указывал на отсутствие в народе уважения к правящему классу, так как они ни в умственном, ни в нравственном плане не принадлежат к цвету нации. Класс политиканов правит с таким произволом, который не может позволить себе даже самый грозный монарх. Этот произвол является от того, что демократический парламентаризм стремится представить ту волю народа, которой у него нет. И поэтому, новый правящий класс живёт не жизнью народа, а жизнью кружка, его традиции — свои собственные, но не национальные, он вечно занят борьбой за власть, постоянно думает о том, как «захватить народ, сорвать его голоса, правдами-неправдами притащить его к себе, а не самому придти к нему и слиться с ним духовно. Нет класса, живущего более вне народа, чем нынешние политиканы…» [9] — писал Л. А. Тихомиров. Трудно удержаться от цитирования — слишком актуально звучат сказанные столетие назад слова!
Известный публицист, долгое время оказывавший влияние на политику правительства М. Н. Катков выдвигал мысль о необходимости сближения власти с народом, считая, что изначально представительские учреждения не являются выразителями национального духа, их интересы носят партийный характер и отчуждают народ от власти. Для этого нужно обратиться к народу непосредственно, а не через какое-либо представительство: «Зачем между верховной властью и народом, который не отделяет себя от неё и видит в ней своё истинное и единственное представительство, втирать какое-то ещё представительство, создавать партии и предавать их игре интересы государственной пользы и народного блага?» [10], — писал он.
В «пресловутом» «правовом порядке» страной управляет народ, представителем этого народа является парламент, а глава государства и его министры считаются лишь исполнителями воли народа, т.е. парламента. Таким образом, если у этого парламента не окажется никакой определённой воли, «если он сделается гнездом грязных эгоистических интриг, если он будет губить финансы, страну и народ, то всё это будет происходить по «священной воле народа», и кто вздумает воспротивиться ей, тот, конечно, изменник» [11].
Иными словами, парламент только усиливает все противоречия общественной жизни и доводит страну до разложения.
При таком парламенте неизбежны постоянные, непрекращающиеся противоречия в обществе. В таком обществе появляется: всеобщее разложение, партийная борьба, руководимая мелкими эгоистическими интересами, коррупция государственного аппарата, разгул анархизма. К. П. Победоносцев писал: «Торжествует либеральная демократия, водворяя насилие и беспорядок в обществе… провозглашая свободу, равенство и братство — там, где нет уже места ни свободе, ни равенству» [12].
Вечные раздоры и социальные конфликты — неизбежный удел общества, вводимого в историю новой эрой. Это общество — «чистый мираж», оно построено не на действительных законах социальной жизни, а на выведенных логических фикциях.
Перед созывом 1 Государственной Думы Лев Тихомиров в своём предисловии к «Монархической государственности» предсказал, что из этой конституционной попытки ничего хорошего не выйдет: Россия, он считал, не может позволить себе роскоши парламентарной волокиты. С появлением партий, он говорил, соглашаясь с Руссо: всё путается и гражданин выражает уже не общую волю, а волю данного кружка. То же самое происходит, когда одна из партий преобладает над всеми остальными — осуществляемое мнение является мнением частным. И, поэтому, в демократии правления народа уже не существует, такой слой полностью основан на представительстве, безусловно немыслим без партий и, наконец, правление страны основано на преобладании одной какой-либо партии в парламенте.
Вместе с тем, консерваторы не выступали против многопартийной политической системы как таковой, они лишь справедливо считали, что власть должна стоять над всеми различными партиями, уравновешивая их и обязывая к сотрудничеству. Власть государства действует лучше, если она прочнее и незыблемее. А постоянное созидание власти, точнее — её носителей при парламентаризме, лишает государственный аппарат этой необходимой устойчивости. Создание государственной власти из представителей народа есть обман народа. И сейчас мы видим это в полной мере: выборы вошли в нашу жизнь, но не стали демократическим институтом, народ совсем не имеет своего представительства, а имеет только представителей партий, господствующих над ним.
Нынешние наши депутаты имеют поразительно широкие права. В Думе можно почти безнаказанно совершать скандалы, можно ничего не делать, можно совершать преступления, такие как оскорбление главы государства, оскорбление религии, оскорбление нации, армии. «Грязные технологии» в ходе избирательной кампании стали обыденным делом, народ не верит в выборы, считая их всего лишь способом для нечестных кандидатов обмануть население; многие просто голосуют «против всех», увеличивается число тех, кто вообще не приходит на избирательные участки. Граждане отвергают этот институт как негодный, не верят ни одной программе, так как вместо обсуждения программ идёт обсуждение личностей, их достоинств и недостатков. По существу, политики превратились в актёров, а их выступления оцениваются по меркам спектакля, не важно содержание того, о чём говорит лидер, главное — форма, и чем эпатажнее политик, чем больше у него актёрских качеств, тем больше шансов прийти к власти. Таким образом, в основу стратегии избирательной кампании кладётся не программа кандидата, а его имидж. Партии становятся инструментом имиджевой политики и быстро утрачивают своё положение на политической сцене. Граждане также быстро очаровываются новым игроком на политической арене, и также быстро разочаровываются, проблемы остаются нерешёнными, порождая социальное недовольство и агрессию.
Консервативные мыслители обращаются и к другим западным политико-правовым и организационным институтам.
Так, К. П. Победоносцев критиковал такие институты западной демократии как адвокатуру и суд присяжных. Он считал, что устроенный по канонам либерализма суд «умножает толпу адвокатов, которым интерес самолюбия и корысти помогает достигать вскоре значительного развития в искусстве софистики и логомахии, чтобы действовать на массу». Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось для России совершенно ложным и совсем несообразным с условиями её быта. Победоносцев полагал, что в лице присяжных действует «пёстрое смешанное стадо, собираемое или случайно или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки» [13]. Присяжные, случайно набираемые большей частью не из крепких, а из слабых и зависимых людей в обществе, подвержены сильному воздействию различных сторонних влияний со стороны адвокатов, со стороны публики, со стороны господствующих предрассудков, и главное — со стороны подкупа и уговора. От этого учреждения — считал Победоносцев — необходимо отделаться, чтобы восстановить значение суда в России» [14].
Также, по его мнению, необходимо принять решительные меры по ограничению адвокатского произвола, поставив поверенных в строгую дисциплину перед судом. Вольность этой профессии, по мнению Победоносцева, дошла до того, что адвокаты, эксплуатируя своих клиентов в видах личной наживы, в то же время терроризируют на суде и судей, и обвинителей, и свидетелей, возбуждая публику искусными приёмами и действуя на нервы. Суд не в силах противиться натиску адвокатского красноречия, прибегающего к театральным приёмам для достижения своей цели. Поэтому необходимо принять меры против этого сословия, остановить развитие этого элемента в государстве, который представляет величайшую опасность для государственного порядка.
Софистические ухищрения адвокатов — либералов в современной России, которые ради больших денег готовы освободить от справедливого наказания вороватых олигархов и бандитов, но равнодушны к страданиям рядовых людей, не оправдавший себя опыт создания судов присяжных, которые «прославились» излишне мягкими приговорами заведомым преступникам и снискали справедливое недовольство населения, подтверждает правоту оценки консервативного мыслителя.
Резко критически относился Победоносцев и к периодической печати, считая её развращающей и пагубной силой, которая занимается пробуждением в массах низменных инстинктов и их оглуплением. Он писал, что «любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, созвать толпу писак». Насколько же прав был К. П. Победоносцев! Возникает ощущение, что его слова написаны только вчера, а объектом критики выступает либеральная Смута 1990-х годов, во время которой разврат либеральных СМИ, безусловно, затмил всё то, что пришлось увидеть великому русскому мыслителю.
Таким образом, мы видим, что либерализм с его тлетворными идеями всеобщего человеческого счастья и благополучия, равенства и свободы представлял ещё в конце XIX века главную опасность для величия России, говоря словами К. К. Леонтьева, для красочного разнообразия человеческой мысли и духа, являясь тем злым демоном, который возвещает о начале заката человеческой цивилизации. «Всё созидающее, всё сохраняющее то, что раз создано историей народа, имеет характер более или менее обособляющий, отличительный, противополагающий одну нацию другим… Всё либеральное — бесцветно, общеразрушительно, бессодержательно в том смысле, что оно одинаково возможно везде» [15].
Как мы видим, вся критика консерваторами западного либерализма полностью применима к реалиям современной России, которая испытала гибельные либеральные реформы 1990-х годов.
Что же предлагали консервативные мыслители вместо ценностей западного либерализма? Они считали необходимым опираться на традиционные общественные и политические институты российского государства, на православную веру и духовность. Победоносцев писал: «Народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально, выставить осязательно, определить числом и мерой, но что в неё можно и дóлжно веровать, ибо абсолютная истина доступна только вере» [16]. Консерваторы считали необходимым для России хранить начала монархической государственности, православной веры и выступали за единство государства и народа.
Бесспорным является и то, что в период наиболее динамичного развития России — в сталинскую эпоху — уваровская формула и идеи русских консерваторов были реализованы, хотя и, разумеется, на новой основе: то, что Уваров, Победоносцев и другие мыслители только намечали, то, о чём они только мечтали, было воплощено в действительности в 1930-1950-е годы, хотя и в изменённом в соответствии с временем виде. Вместо самодержавия была предложена абсолютная власть генерального секретаря ЦК ВКП (Б) И. В. Сталина, вместо православия — коммунистическая идеология и советский патриотизм, вместо культа Святой Троицы — культ основоположников марксизма-ленинизма и И. В. Сталина, вместо культа православных святых — культ героев, совершивших ратные и трудовые подвиги во благо социалистического Отечества, вместо небесного рая — идеальное коммунистическое общество, вместо кодекса христианской этики — кодекс строителя коммунизма (сформулированный, правда, уже после смерти И. В. Сталина), наконец, вместо принципа народности — защита интересов трудового народа, трудящихся, единство власти и народа и т.д. Фактически был создан секулярный, светский вариант традиционной российской идеологии, отражавший в несколько изменённом виде традиционные ценности российского сознания.
Очевидно, что официальная идеология СССР — при всех её недостатках и ограниченности — использовала глубинные, вековечные черты менталитета русского и других народов Советского Союза, наиболее фундаментальные архетипы русского национального сознания. Вера советских людей в советскую идеологию вела их на великие свершения. Могучее советское государство во главе с мудрым и самовластным вождём-генсеком, опирающимся на авторитетную партию и на абсолютную поддержку народа, единая, консолидирующая общество идеология советского патриотизма обеспечили ускоренную индустриализацию, беспрецедентный экономический, социальный и культурный прогресс, превращение СССР в великую сверхдержаву, победу в Великой Отечественной войне. Советский Союз благодаря своей идеологии являлся надеждой всех прогрессивных сил мира, боровшихся против западного либерализма, продвигаемого США и их союзниками. И поныне, вопреки всем клеветам либералов, сталинский период рассматривается всеми беспристрастными наблюдателями и вспоминается свидетелями как период грандиозного расцвета нашей страны, как время великих достижений и побед.
Либералы, пришедшие к власти в начале 1990-х, ощутили, что либеральное реформирование России по западным рецептам невозможно, если наш народ ориентирован на идеологические принципы, объединявшие дореволюционную Россию и СССР, — Уварова, Победоносцева и Сталина, — и потому объявили им войну не на жизнь, а на смерть. Либералы своими реформами, своей пропагандой, деятельностью своих СМИ нанесли удар по глубинным основам сознания нашего народа, по фундаментальным принципам его миропонимания. Они стремились заменить в сознании наших людей уваровскую триаду на либеральные ориентиры: вместо православной духовности и ориентации на высшие ценности они навязывали культ потребления, эгоизм, цинизм, распущенность, вместо сильной и авторитетной власти — продажную демократию и нескончаемый балаган парламентаризма и нескончаемую вакханалию выборов самых разных органов власти, вместо народности и патриотизма — зоологический индивидуализм и идеологию борьбы всех против всех. Либералы стремились вытравить из нашего сознания всё святое, все высшие ценности. Они проповедовали национальный нигилизм, пораженчество и смердяковщину. Они лживо изображали прошлое нашей страны, и особенно, советский период как цепь сплошных бед, неудач, поражений и преступлений. Либералы через СМИ, систему образования, фильмы и книги внушали нам, что наша страна и наш народ неполноценны и должны идти на выучку Западу, во всём подражать ему и фактически призывали делегировать западным державам наш государственный суверенитет. Они хотели уничтожить нашу духовную связь с великим прошлым России, прервать нить преемственности, нивелировать наших людей до уровня бездуховных потребителей-биороботов и, по сути, насильственно навязывали свою идеологию.
Совершенно очевидно, что без возвращения к традиционным принципам российской идеологии и общественной жизни мы не возродим нашу Россию. Вместе с тем, безусловно, эти фундаментальные ценности российского национального сознания в современных условиях, в XXI веке не могут не принимать новых форм, должны учитывать новые реалии, оставаясь в то же время неизменными. Российская национальная идеология должна отразить то, что Россия одновременно и остаётся незыблемой в наиболее глубоких, фундаментальных основах своей жизни и, в то же время, меняется.
Как же должна будет выглядеть российская национальная идеология в современных условиях бурного развития новых технологий и растущей интеграции, глобализации человечества? В самых общих чертах, она должна исходить из сильной власти, высокой коллективистской духовности, основанной на доктринах православия и других традиционных конфессий России, на единстве государства и народа. Но консерватизм не означает бездумную, слепую приверженность всему, что было в прошлом. Консерватизм предполагает верность традиционным идеологическим основам российского общества, российского государства. Консерватизм означает не сопротивление всему новому, а сохранение всего положительного из истории России и СССР. Он означает опору на лучшие, нравственные и духовные качества нашего народа — духовность, доброту, широту духа, мужество, верность, достоинство.
По нашему убеждению, новая национальная идеология России может быть сформирована только на основе консерватизма. Это значит, что мы должны вернуться к традиционным ценностям, которые были основой страны в дореволюционную и советскую эпохи. Консервативная идеология могла бы выступить в качестве связи времени, в качестве средства духовной связи поколений нашего народа. Она предполагала бы приоритет национальных начал в развитии России, опору на свои силы, на глубокие национальные традиции. Консервативная идеология должна опираться на православие как конфессию государствообразующего народа при уважительном отношении к другим традиционным конфессиям коренных народов России. Идеология, которая могла бы объединить и сплотить наш народ, может быть только идеология российского консерватизма. Именно так, на наш взгляд, должна она именоваться (в качестве вариантов названий российской национальной идеологии возможны наименования: национальный консерватизм, социальный консерватизм, просвещённый консерватизм и т.д.).
Для того, чтобы выяснить принципы идеологии российского социального консерватизма, необходимо выяснить, что же такое консерватизм в общепринятом смысле слова? Консерватизм (франц. conservatism от лат. conservo — охраняю, сохраняю) — это идейно-политическая и нравственно-религиозная система, опирающаяся на традиции и ценностную преемственность во всех сферах общественной жизни. Для консерватизма характерны приверженность к существующим и оправдавшим себя в течение веков социальным ориентирам и нормам, отрицание резких изменений и радикальных реформ, отстаивание эволюционного развития. Впервые термин «консерватизм» для обозначения мировоззрения был использован французским писателем и мыслителем Ф. Шатобрианом [17] (1768-1848).
Вместе с тем, обращение к ценностям консерватизма отнюдь не предполагает призыва к реставрации дореволюционной России или СССР 1930-1950-х гг. Это и невозможно, и не нужно. Россию начала XXI века нельзя вернуть в XIX в. или в середину XX в. Необходимо выделить ядро консервативной идеологии, консервативных ценностей и определить его современные формы, а также определить основные направления по организации политики, по их реализации. Консервативная идеология способна к развитию. Мы исходим из того, что «Подлинный консерватизм есть патриотизм, ибо предполагает защиту духовных опор жизни, национального достоинства, национальной культуры, национальной самобытности» [18]. В этом квинтэссенция и суть консервативной идеологии. Задача будет заключаться, безусловно, в разработке современной формы консервативных ценностей, которая отвечала бы реалиям нашей эпохи. Каковы же должны быть основные принципы консервативной идеологии и политики в современной России? Об этом пойдёт речь в следующей главе.
По нашему глубочайшему убеждению, одной из самых неотложных мер по оздоровлению нашей страны должно стать создание и развитие национальной идеологии. Зададимся вопросом: нужна ли вообще национальная идеология дли нашей страны и для чего?
На наш взгляд, национальная идеология — это совокупность моральных, правовых, политических, философско-мировоззренческих, религиозных и эстетических ценностей, которые регулируют жизнедеятельность государства, общества, различных общественных групп и отдельных граждан, интегрируют их в единое целое, консолидируют общество, хранят его от губительных внутренних расколов и служат в качестве средства национально-государственной самоидентификации, ведут к общепризнанным в данном обществе целям. Ценности национальной идеологии могут послужить основой для социального консенсуса и средством разрешения противоречий и конфликтов между общественными группами и членами общества.
Споры о национальной идеологии в России ведутся вот уже полтора десятка лет, но пока не было предложено проекта, который оказался бы успешным. Безуспешность поиска национальной идеологии, на наш взгляд, заключается в том, что её невозможно придумать, она — не продукт «заказного» творчества отечественной науки, она связана с духовной энергией народа как ответ на ситуацию кризиса и вызревает в нашем обществе, складывается веками. Л. А. Тихомиров писал: «Нельзя стройно и прочно устроить жизнь нации в противность качеству материала, из которого мы строим, — подобно тому, как в постройке архитектурный материал предопределяет всё… …Таким материалом в политике и социологии является дух нации, сложившийся в процессе образования её, под влиянием расы, истории, способов существования и т.д. Этот дух нации рождает руководящие идеи её жизни, которые мы должны знать, понимать и ими руководствоваться» [19].
Президент В. В. Путин в ежегодном Послании Президента Федеральному Собранию РФ 8 июля 2000 г. заявлял о том, что не нужно специально искать национальную идеологию, она сама уже вызревает в нашем обществе, идеологию нельзя выдумать, моральные и нравственные ценности народа складываются веками. В России, как в любом уважающем себя государстве, есть база на которой можно строить своё нравственное здание [20]. И этой базой, на наш взгляд, являются консервативные ценности.
Мы со своей точки зрения попытаемся сформулировать своё видение того, какой должна быть национальная идеология России, которая, как уже было сказано выше, может, по-нашему мнению, быть только консервативной (социально-консервативной). Попутно заметим, что идеология и политика связаны друг с другом и они связаны определённым образом. Идеология является системой высших ценностей, а политика — деятельностью государства и общества по претворению этих ценностей в жизнь. На наш взгляд, она должна, с одной стороны, базироваться на лучших традициях российского и советского прошлого, с другой — быть обращённой к реалиям современного мира, основанного на динамичном развитии современных технологий, достижений научного прогресса и интегрирующегося человечества.
Консервативные идеологии возникают тогда, когда в обществе прекращается автоматическое, неосознанное следование традиционным нормам общежития, когда происходит покушение на историческую традицию извне и изнутри — со стороны наименее традиционно укреплённых слоёв социального организма. Движение к консервативной идеологии — это реакция на события и процессы, происходящие сегодня в России, ставящая перед собой задачу сохранения или восстановления исторических традиций.
Но консервативная идеология — это не идеология апологии застоя и старины. Консервативная идеология способна развиваться и приспосабливаться к велениям времени, сохраняя в то же время верность своим основным принципам. Поэтому такая идеология способна вести за собой не только старшие поколения, но и молодёжь России.
Переход к консерватизму в политике и идеологии не вытекает из априорных конструкций, он не является плодом оторванных от жизни рассуждений схоластов или кабинетных учёных. Этот поворот не выдуман праздными философами и идеологами. Российский консерватизм выношен, выстрадан нашим обществом в бедствиях последних лет. Движение к консервативной политике и идеологии — это наш путь к самим себе. Формулируя принципы российского консерватизма, определяя очертания консервативного поворота, мы возвращаем себе себя, не только нашу историю, но и наше будущее. Мы укрепляем нерасторжимую связь прошлого, настоящего и будущего.
Признаков подготовки идеологической трансформации российского общества, переболевшего либерализмом, обнаруживается много. Происходят вполне зримые, долгожданные перемены в общественном сознании. Наш народ безоговорочно отказался от либеральных ценностей 1990-х годов. Об этом свидетельствует прозябание в политическом ничтожестве либеральных партий, ставших карликовыми образованиями — СПС, «Яблока», Демократической партии России и им подобных, а также либеральных деятелей, обречённых на забвение — Е. Гайдара, Г. Явлинского, И. Хакамады, В. Рыжкова, Г. Каспарова и др. Они мелко суетятся, копошатся, ссорятся друг с другом, не оставляя своих жалких надежд на возвращение к власти, но их время навсегда ушло и они стали вечно вчерашними. Они пребывают в политическом ничтожестве. Их ждёт только беспощадный суд истории и Бога. Наш народ, отказав им в доверии на выборах федерального и регионального уровней, свой приговор им уже вынес.
Мы наблюдаем настоящий взрыв патриотизма, национального самосознания, национальной гордости в самых разных слоях населения — среди богатых и бедных, среди молодых и пожилых, среди мужчин и женщин, среди горожан и сельчан, среди жителей столицы и провинциалов. Патриотизм входит в моду, становится популярным среди слоёв российского общества. Наш народ проникается убеждением в необходимости своего, специфического пути развития, который определён нашей многовековой историей, нашими исконными ценностями. Мы всё более понимаем, что Россия не может руководствоваться ни западными, ни восточными ценностями — её вперёд могут вести только традиционные российские идеалы.
Наше общество всё более поворачивается к идеалам российского консерватизма — семье, честному труду, нажитой своим трудом собственности, соборному коллективизму, религиозной вере, национальным традициям, уверенности в будущем, любви к родине, к своей истории, к своему народу, державному патриотизму, готовности бороться со злом во всём мире, приходя на помощь всем слабым и обездоленным. Это вечные ценности российской, русской цивилизации, которые вели на труд, бой, на подвиг лучших сынов России — Александра Невского, Дмитрия Донского, Сергия Радонежского, Петра Великого, Михаила Ломоносова, Александра Суворова, Дмитрия Менделеева, Иосифа Сталина, Георгия Жукова, Юрия Гагарина и многих-многих других. Мы всё больше и больше вспоминаем, пробиваясь сквозь толщу многопудовой бессовестной либеральной лжи, что мы являемся нацией, неоднократно одерживавшей победы над несметными полчищами Запада — войсками Карла XII, Наполеона, Гитлера — спасавшей человечество, нацией, которая создала великое государство, создала великую культуру, великую науку, т.е. нацией, которая может и должна гордиться собой. И мы, патриоты России, гордимся и призываем всех гордиться этим. Либералы, оскорбляя величие России и Советского Союза, занимаясь измышлением бесконечной массы клевет на нашу историю, выступали и выступают как наследники исконных и вековечных противников России, как агенты США — главной силы агрессивно-либерального Запада. Они пытались вытравить в нас нашу национальную память, наше историческое сознание, нашу национальную гордость. Но их попытки оказались в конце концов тщетными.
Итак, в нашем народе растёт запрос на консерватизм. Россия всё больше обращается к ценностям консервативной идеологии. Это особенно очевидно, если обратиться к нашей молодёжи. Для поколения молодых патриотов необходимость опоры нашей страны на свои силы и обращения к исконным российским ценностям предоставляется бесспорной; с их точки зрения, можно лишь вести спор о том, чтобы отшлифовывать наше понимание российских национальных традиций, т.е. о деталях. Все наши надежды на возрождение страны связано с молодёжью, с поколением 20-30-летних, с теми, кто только что получил образование и вступил во взрослую жизнь. Молодые российские патриоты не только были свидетелями ужасов недалёкого либерального лихолетья и убедились в том, что так жить нельзя, но и со всем пылом и энергией молодости готовы вести Россию нашим, национальным, самобытным путём, основанным на российских традиционных ценностях. Молодёжный консервативный патриотизм студентов, молодых рабочих, предпринимателей, интеллигенции и представителей других слоёв российского населения апеллирует к державным, государственническим традициям Российской империи и Советского Союза. Молодые патриоты дорожат всей без исключения историей России, они гордятся и Александром Невским, и А. В. Суворовым, и И. В. Сталиным и Г. К. Жуковым. Они решительно отвергают смердяковщину либералов-западников, охаивавших всё наше, родное, и прославлявших всё западное. Представители молодой генерации патриотов не могут смириться с тем, чтобы великой и могучей, гордой и прекрасной Россией командовал Запад. Она стремится восстановить сильную, могучую, процветающую Россию, окружённую друзьями и союзниками. Особенно отрадным является свершившийся поворот к патриотическим ценностям в широких кругах интеллигенции. Учителя, преподаватели, учёные, юристы, журналисты, писатели, художники и представители других специальностей умственного труда всё более и более переходят на сторону этих ценностей, защищают свою Родину и критикуют сторонников прозападных, либеральных идей.
На наших глазах происходит консолидация российских патриотов, обращающихся к консервативным ценностям. Молодёжь стремится к единству действий власти как таковой, власти и народа в защите суверенитета и национальных интересов России, в проведении последовательно патриотической внутренней и внешней политики. Время требует от нас организованности, упорство и последовательность в отстаивании наших национальных интересов, государственного патриотизма. Российские патриоты всё больше осознают высокое историческое предназначение нашей страны. Период либеральной Смуты, краткий по сравнению с тысячелетней историей России, заканчивается. Впереди нас ждёт возвращение к традиционным ценностям, огромная созидательная работа по строительству великой, могущественной и процветающей России XXI века.
Наше видение контуров консервативной политики в сжатом очерке заключается в следующем.
С нашей точки зрения, ядром консервативной идеологии и политики должна выступать уваровская формула: «Православие. Самодержавие. Народность» или, говоря современным языком: «религиозность — государственность — национальность» («Вера. Государство. Народ»).
Исходя из этого, мы можем сформулировать основные направления православно-национальной государственной идеологии, в основе которой лежит восстановление и укрепление трёх основных элементов данной триады.
— сильное государство (и общественная стабильность);
— авторитетный лидер;
— унитарное государственное устройство;
— борьба с преступностью и коррупцией;
— мощный государственный сектор в многоукладной экономике, социальное государство.
Национальное строительство России включает в себя:
— идею государствообразующей роли русского народа;
— идею сбережения народа; выход из демографического кризиса;
— контроль за иммиграцией;
— самостоятельную и независимую внешнюю политику;
— сопротивление либеральному глобализму.
Изложим то, как мы конкретно, в общих чертах видим основные составляющие консервативной идеологии и политики. Мы не претендуем на полное исчерпание её содержания и хотим лишь указать наше видение её основных моментов.
Либералы, находясь у власти, занимались планомерным и систематическим разрушением сознания населения, привитием ему ложных ценностей, разложением душ наших сограждан. К сожалению, они немало преуспели в своей разрушительной работе. Моральный упадок, обесчеловечивание, благодаря либералам отравили общественные отношения в нашей стране.
В связи с этим без всесторонней системы нравственного воспитания населения в духе ценностей гуманизма — подлинного, а не либерального, т.е. гуманизма, опирающегося на ценности российского патриотизма и консерватизма — Россия никогда не станет сильной и процветающей державой, которой гордились бы её граждане, никогда не вернёт себе статус мировой сверхдержавы. Необходимо культивировать в наших согражданах такие традиционные черты российского менталитета как солидарность, коллективизм, соборность, взаимопомощь, товарищество, любовь к Родине, примат духовного, готовность придти на помощь всем страждущим и обездоленным.
Без опоры на религию в современной России нельзя бороться с деморализацией и духовным опустошением. В сфере морали необходимо опираться на общечеловеческие нормы нравственности, провозглашённые ведущими конфессиями страны — православием, исламом, буддизмом и другими религиями. Речь идёт о таких канонах, как нормы «не убий», «не укради» и т.д. Религия учит добродетельному образу жизни, человечности, братству, духовности, бытию в соответствии с требованиями совести и нравственных законов. Только эти нравственные ценности в состоянии противостоять моральной деградации, духовному упадку и наступлению идеологии бездуховного потребления и зоологического индивидуализма. Особое место в духовно-нравственном возрождении страны должно принадлежать православию как наиболее распространённой в нашей стране религии, как религии государствообразующего народа. Нужно чётко понимать, что без веры, без православной веры в особенности, Россия не решит стоящих перед нею проблем, не возродится и потеряет саму себя.
Православие является не только религией большинства русского народа, но и религиозно-нравственной основой русского национального государственного творчества. В периоды великих потрясений Московского царства православная церковь неизменно стояла на страже национальных интересов России и всей своей мощью поддерживала власть в минуты её слабости. Постепенно её авторитет снижался. Правящему слою нужно было слабое православие и постепенно церковь дошла до полного бессилия, проявившегося в 1917 году. Не было нравственного авторитета, авторитетных иерархов. Государство, по существу, подорвало Церковь. И теперь перед правящим слоем России встаёт настоятельная задача помощи православию. Как справедливо писал Солоневич, «православие и как национальная религия, и как основа национальной государственности должно быть поддержано в годину его слабости. Мы не можем допустить удовольствия дальнейшего развала национального единства» [21].
Православие — это наиболее совершенная религия мира, это величайшее духовное сокровище, сбережение которого поручено русскому народу. Православие является национальной религией русского народа. Эту мысль высказал ещё Достоевский, вложив её в уста Шатова («Бесы»). Это религия наибольшей человечности и наибольшей любви, религия надежды и наибольшего оптимизма.
В России, на наш взгляд, построение государства возможно только на моральных основаниях, не на юридических и не на экономических. Стиль российской государственности можно представить как внутреннее единство, единство национального сознания, единство воли, целеустремлённости, в основе которого должно лежать единство религии. Иначе говоря, религиозная идея должна определить национальное единство страны.
Именно православие, на наш взгляд, может выполнить смыслообразующую, духовную и объединяющую миссию. Оно не обязывает граждан ни к исповеданию догматов православной церкви, ни к исполнению её обрядов. Православный принцип выражается не в церковном, а в государственном строительстве, означает признание духовной свободы каждого человека и, следовательно, уважения к этой свободе, говоря словами Солоневича, стремление к осуществлению Божьей правды на земле, технически возможную замену принуждения — дружественностью, страха — любовью. Отсюда православная терпимость ко всякой религии, ведь оно никогда не посягало на свободу других конфессий.
К. П. Победоносцев писал: «Государство тем сильнее и тем более имеет значение, чем явственнее в нём обозначается представительство духовное. Только под этим условием поддерживается и укрепляется в среде народной и в гражданской жизни чувство законности, уважение к закону и доверие к государственной власти» [22].
Таким образом, религия, как одна из составляющих национальных традиций, является одной из основных конструкций общественного устройства и стабильности общества в целом, способна выполнить функции инструмента социальной консолидации и духовной мобилизации населения. «Всё остальное — писал Л. А. Тихомиров, — внешнее укрепление порядка, власти, прочного действия исторических основ… останется без души, без силы, если оживившееся религиозное сознание не даст личности должного руководства для понимания целей жизни» [23].
Главная задача сегодня — возрождение и внедрение в массовое сознание мировоззрения, отвечающего подлинным традициям России, связанного с приматом духовного над материальным, культом скромности, честного труда, взаимопомощи.
Необходимо культурно-нравственное единение всего населения, изменение системы ценностей, возведение в абсолют моральных ценностей. Необходимо поставить перед церковью вопрос о перемещении центра тяжести с формально обрядовой стороны православия на религиозно-воспитательную — и с этой целью настаивать на реорганизации духовного образования и практической деятельности духовенства в народных массах. То есть, необходимы «Апостолы духа» — учителя, которые несут истины в свет. Православие как величайшая духовная ценность России должно выполнить функцию нравственного оздоровления личности и общества.
В первую очередь пропагандой духовно-нравственного возвышения должны быть охвачена молодёжь и дети. Комплекс мер по духовно-нравственному оздоровлению предполагает кардинальное изменение политики средств массовой информации (и, прежде всего, телевидения), которые должны исключить демонстрацию сцен насилия, секса, проповеди аморализма и бездуховности, что требует создания общественных контрольных советов и введение своего рода нравственной цензуры во всех СМИ. Без цензуры мы не сможем спасти подрастающее поколение от растления и разложения. Необходимо отметить, что требование введения цензуры выдвигается населением, в том числе и молодёжью. Нравственно здоровая российская молодёжь выступает против аморализма, цинизма, сексуальной распущенности и зоологического индивидуализма. Необходимо также ввести жёсткие квоты на показ иностранной кино- и телепродукции. На наших кино- и телеэкранах должна доминировать национальная кинопродукция, проповедующая высокие идеалы, духовность, патриотизм, консервативные ценности в целом. Следует также скорректировать образовательные программы в средней и высшей школе, построив их на наших традиционных ценностях.
Таким образом, необходима новая общенациональная идея, идея единства всего общества, которая поможет России войти в новую систему нравственных координат, где значительное место будут занимать утраченные духовные начала, мораль, идеалы единства — всё, что издавна составляло суть консервативной идеи. Это повлечёт за собой мощный интегрирующий заряд, пробудит массовую энергию, будет способствовать обретению чувства достоинства и самоуважения. Государство не может длительное время существовать без идеи и цели как двигателей и катализаторов его развития
В условиях несовершенной системы государственного управления, отсутствия эффективной судебно-правовой системы, низкого жизненного уровня населения, слабой степени социальной защиты, крушения привычных нравственных мировоззренческих ориентиров, обострения политических, социальных, национальных и религиозных противоречий — идея сильного государства, которая является стержневой для консервативной идеологии, становится как никогда актуальной и привлекательной для современной России.
В результате радикальных либеральных реформ 90-х годов российская государственность оказалась ослабленной. Восстановление силы государства должно теперь стать основным приоритетом нашей внутренней политики.
Под сильным государством в соответствии с традициями русской консервативной мысли мы понимаем, в первую очередь, авторитет власти, устойчивость всей системы общественных отношений и структур, порядок и стабильность в обществе, а также и такие ценности как постепенность и осторожность перемен, отрицание резких скачков и революционных переворотов, незыблемость институтов, лежащих в основе естественного социального порядка — религии, семьи, частной собственности, признание зависимости прав и свобод граждан от конкретно-исторических условий, степени развития их правосознания и нравственности, охранение традиционных устоев, национальной самобытности, культурного своеобразия.
Исторические традиции, потребности экономики и общественной жизни России в целом, реалии глобализующегося мира властно взывают к необходимости сильного государства, которое было бы активным субъектом хозяйственной жизни, регулировало бы социальные отношения, боролось бы с преступностью и коррупцией, защищало бы внутреннюю и внешнюю безопасность нашей страны. Только сильное государство может защитить своих граждан от всех социальных невзгод и создать условия для развития и процветания страны.
Необходимость сильного государства во многом диктуется и природно-географическими условиями российского общества. Огромная, беспримерная протяжённость территорий самой большой в мире страны, суровые климатические условия самой холодной страны в мире требуют того, чтобы государство крепко держало в своих руках транспортную систему, средства связи, системы жизнеобеспечения и всю сопутствующую инфраструктуру. Природно-географические условия России детерминируют ограничения рыночных механизмов экономической жизни страны. Либералы игнорировали специфику российского общества и в этом отношении, что создало угрозу территориальной целостности страны. Внедрение либеральных принципов организации экономики и общественной жизни неминуемо станет причиной тотального выезда — если не бегства — значительной части жителей большинства регионов Сибири и Дальнего Востока и фактической утрате контроля правительства России над этими территориями. Связывать воедино нашу огромную и столь разнообразную (географически, этнически, конфессионально и в других отношениях) страну, сохранить её территориальную целостность может только сильное государство, которое будет проявлять заботу обо всех своих гражданах. Необходимость и даже неизбежность в России сильного государства диктуется не только природными условиями жизни, на которые вполне обоснованно обращает своё внимание известный российский публицист А. П. Паршев в своей ставшей бестселлером книге «Почему Россия не Америка», но также и социокультурными факторами (менталитетом, народными традициями, религией и т.д.).
Говоря о потребности сильного государства для России, необходимо остановиться на вопросе о том, как соотнести понятия «сильное государство» и «свобода»: могут ли быть в сильном государстве свободные люди?
На наш взгляд, проблема взаимоотношений начал принуждения и свободы одинакова по своей значимости для жизни человека. Не все одинаково оценивают с нравственной точки зрения взаимосвязь и взаимозависимость данных явлений, отдавая явное предпочтение свободе и мирясь с властью как неизбежным злом. А между тем, власть и свобода, на наш взгляд, суть две стороны одного процесса, проявление одного факта — а именно самостоятельности человеческой личности.
Так как власть и свобода по своей сути феномены общественного процесса, то способность свободы и власти прежде всего и чаще всего проявляется в отношении других личностей. Таким образом, свобода возможна только там, где присутствует власть, способная защитить личную свободу людей.
Обосновывая этот тезис, известный публицист, общественный деятель, М. Н. Катков писал: «Люди на общественных дорогах свободно ходят и ездят, и чем свободнее, тем лучше, но никому нельзя предоставить свободу бесчинствовать на улице и нападать на встречных» [24]. Свобода является величайшей ценностью, но её ограничение возможно в случае крайней и очевидной необходимости, какой является лишение свободы тех людей, которые отказываются уважать свободу своего ближнего.
В политических теориях часто противопоставляется государство как сфера принуждения и общество как область свободы. Но интересы свободы и власти совпадают в единой точке — государстве: именно в государстве торжествует человеческая свобода, именно государство является главным средством обеспечения для личности её свободы в обществе.
Государство должно следить за тем, чтобы не нарушалась правда в общественной жизни, чтобы люди не мешали и не вредили друг другу, а также любое преступление наказывалось, и чтобы ничего со стороны не мешало правильному раскрытию положительных сторон человеческой личности. «Нельзя заставить человека любить, нельзя принудить его к жертве…; но если нельзя или не дóлжно говорить человеку принудительно: давай, то дóлжно сказать ему: не трогай, когда он занесёт руку на добро своего ближнего» [25]. Но, вместе с тем, государство не должно вторгаться в нравственный, семейный и повседневный быт людей, не должно без крайней необходимости стеснять хозяйственную инициативу и творчество людей, одним словом, государство не командует (за исключением армии), а организует в пределах общего и публичного интереса. Итак, рамки действия государственной власти определяются задачей и обязанностью государства гарантировать защиту жизни и безопасности граждан, предотвращать любое явление, основанное не на законном праве, при этом действовать твёрдо и решительно.
Анализируя то, что же может произойти при ослаблении действия законной власти, М. Н. Катков пишет: «Если нет самостоятельной организации государственного начала, всё общество принимает более или менее его характер; если не будет определённой государственной функции, то вся общественная жизнь по необходимости превратится в функцию; если не будет правильного суда и расправы, то явится закон Линча…» [26].
Ослабление власти неизбежно порождает смуту, начинается разложение, совершаются насилия, колеблются основы всякой нравственности, дух растления овладевает умами, и вместо явного правительства появляются тайные, действующие тем сильнее, чем слабее действие государственной власти. Кроме того, падает семейная, общественная и государственная дисциплина. Избежать такого состояния консервативные мыслители предлагали с помощью «страха», утверждая, что страх побеждается только страхом, а пагубный страх перед тёмными силами может быть побеждён только спасительным страхом перед законной властью.
Таким образом, одна из основных функций власти — проявлять свою силу, когда этого требуют обстоятельства, ведь символ государства есть меч, государство поставлено в необходимость прибегать в случае надобности к строгим и даже суровым мерам.
Вместе с этим, сильное государство — это такое государство, в котором существует единство власти и народа, которое строится на их взаимном доверии, что составляет, по словам Н. М. Карамзина, нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твёрдости. Суть их единства заключалась в том, что между интересами народа и интересами государства не должно быть никаких противоречий.
Государство не должно в своих взглядах и в своих действиях отделять себя от общественных интересов, тогда оно сможет вернее понять своё положение и будет сильнее. К. П. Победоносцев писал: «Как бы ни была громадная власть государственная, она утверждается не на чём ином, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной: власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого, на вере основанного, сознания. Народ в единении с государством много может понести тягостей, много может уступить и отдать государственной власти» [27]. Только то, что совершается в духе единения народа и власти, только то прочно и плодотворно.
Сильным будет то государство, политика которого воспринимается обществом, в котором есть вера и доверие к власти. В таком государстве политическая атмосфера страны будет спокойной, а в периоды кризисов, трудностей, войн власть своей правильной политикой может мобилизовать народ на решение государственных задач.
На наш взгляд, необходимо исходить из идеологии сильной и даже авторитарной власти. Только такая власть может обеспечить государственное единство страны.
Политическим идеалом нашего народа всегда была по-отечески строгая и суровая, но справедливая государственная власть. Именно поэтому в нашей стране до сих пор, несмотря на развязанную либералами антисталинскую пропагандистскую кампанию, с уважением вспоминают И. В. Сталина. Наш народ ориентирован на патернализм как на нормативную модель отношений между государством и обществом, государством и бизнесом, государством и гражданами. Либеральный принцип «личность выше государства» должен быть безоговорочно отвергнут как лживый и демагогический, как служащий разложению общества и анархии. Личность есть неотъемлемая часть общегосударственного, общенационального целого. Не существует антагонистических противоречий между государством и гражданами, как то внушают либералы, настраивающие граждан против государства. Напротив, интересы государства и граждан органически взаимосвязаны и взаимообусловлены. В самые тяжёлые моменты отечественной истории — в 1612, в 1812, в 1941-45 — государство и общество выступали в тесном, неразрывном единстве. Государство должно всецело опекать и поддерживать каждого честного и законопослушного гражданина, а каждый гражданин должен быть верен своему Отечеству. На наш взгляд, в современных условиях выражением идеала патернализма и тесного взаимодействия государства и общества является сильная президентская республика, в которой исполнительная, законодательная и судебная власть действуют как единое целое во главе с президентом.
Сильное государство предполагает наличие мощных, прекрасно оснащённых и обученных вооружённых сил. Реалии современного мира показывают, что война по-прежнему является средством разрешения политических противоречий между странами. Россия как великая держава должна быть способна защитить себя и своих союзников от любого агрессора, от любой военной угрозы. Следует обратить особое внимание на подготовку к защите нашей страны от нападений внешних врагов. Мы должны быть готовы и к обычным войнам (локальным и региональным), и к войнам с мировыми террористическими сетями, к информационным войнам. В связи с этим жизненно важно увеличение финансирования военно-промышленного комплекса России, активизация социальной заботы о военнослужащих. Необходимо усилить военно-патриотическое воспитание молодёжи, используя и богатый советский опыт, выработать чувство долга перед Родиной, чувство патриотизма. А для этого необходимо изучение отечественной истории, так как без знания истории нельзя воспитать гражданина-патриота.
Одной из важнейших составляющих сильного государства является стабильность общественной жизни. Консерватизм отрицает насильственные революции, перевороты, отвергает беспорядки и смуту. Одним из наиболее негативных последствий либеральных реформ было потеря стабильности общественных процессов. Консерватизм выступает за мирное, эволюционное развитие страны, за создание условий для созидательного труда наших граждан. Стабильность общества является и целью консервативной политики и идеологии, и средством. Стабильность даст нашим гражданам уверенность в завтрашнем дне, надежду на лучшее будущее, веру в себя. Сильное и социально активное государство, возглавляемое авторитетным лидером и опирающееся на развитую экономику, духовные ориентиры развития страны способны обеспечить стабильность развития общества и уберечь нашу страну от внутренних и внешних потрясений.
Таким образом, сильным может быть только то государство, которое охраняет целостность и безопасность страны от внешних угроз и способно поддержать общественный порядок и стабильность внутри страны, сильным может быть только то государство, которое ведёт открытую, понятную обществу политику, политику, которая близка интересам населения, поддерживается им и соответствует ментальности народа. И, только в сильном государстве могут быть по-настоящему свободные люди.
Обращаясь к политической истории России, к истории её государственности, к отечественной исторической традиции с десятого века до начала двадцатого, мы не можем пройти мимо того основополагающего факта, что вся политическая история страны развивалась в русле становления мощного государства в рамках монархии, монархического принципа. Идеи монархизма сыграли выдающуюся роль в становлении и развитии российской государственности, но, со временем они стали вступать во всё большее противоречие с требованиями исторического движения и закономерно были смяты другими идеями и концепциями.
Тем не менее, почти весь двадцатый век россияне прожили под властью самовластного государства, и привычка возлагать на него ответственность за всё происходящее в жизни, не только страшиться его, но и ожидать от него всевозможных благ, глубоко укоренилась в широких слоях населения.
В результате многовековой политики государственного патернализма в широких слоях российского общества сформировался устойчивый феномен «авторитарного характера». Авторитарный человек относится к власти как к сакральной ценности, всякое неповиновение которой есть смертельный грех, но, с другой стороны, он относится так не ко всякой власти, а лишь к сильной, авторитарной, поскольку такая сила «автоматически вызывает его любовь и готовность подчиняться независимо от того, кто её проявил» [28]. Если же государство и власть, которым он беззаветно верит и беспрекословно подчиняется, проявляют признаки слабости, то его любовь и уважение превращается в презрение и ненависть, так как, безволие и слабоволие никогда не импонировали русскому человеку. Сам не имея зрелого волевого характера, русский человек требует воли от своего правителя. Он предпочитает окрик, строгость, твёрдость — уговариванию, дискуссиям и колебаниям; он предпочитает далее самоуправство — волевому ничтожеству. Ему необходима императивная убедительность власти [29]. Русский человек не может продуктивно работать в условиях европейской демократии, ему необходима известная суровость общественной атмосферы. «Суров, но справедлив», — вот характеристика идеального правителя на Руси.
Таким образом, характерной чертой культурного архетипа русского человека является ориентация на авторитет, на веру в него и готовность ему подчиняться. Так, И. А. Ильин писал: «Русский человек способен блюсти порядок и строить государство; он способен держать образцовую дисциплину, жертвенно служить и умирать за родину. Но эта способность его проявляется и приносит плоды не тогда, когда она предоставлена самой себе, а тогда, когда она вызывается к жизни, закрепляется и ведётся импонирующим ему сильным и достойным государственным авторитетом» [30].
Русское государство идеократично по своей природе, Россия с её многовековой монархической традицией воспринимает власть очень личностно, доверяя конкретному человеку, в этом звании пребывающему. Власть, согласно традиционному русскому пониманию, даётся прежде всего для служения и исполнения некоего предназначения, за которое придётся «отчитаться» и перед людьми, и перед Богом.
Русская ментальность в качестве идеала государственной власти санкционирует власть единоличную (ответственную), сильную (авторитетную) и справедливую (нравственную).
На наш взгляд, многие проблемы России не будут разрешены, если во главе нашего общества, во главе российского государства не будет стоять сильный лидер. Наша страна ждёт появления полновластного и авторитетного лидера, вождя, вокруг которого она могла бы объединиться и сплотиться. Мы — вождистская, патерналистская, авторитарно-патриархальная страна, и нам нужен не избираемый и переизбираемый высокопоставленный чиновник, менеджер, а строгий и справедливый вождь, отец нации. Наш народ устал за последние годы от парламентской говорильни и либеральной чехарды. О необходимости сильного лидера говорит то, что президент России В. В. Путин после 6 лет нахождения у власти обладает беспримерно высоким рейтингом. Это беспрецедентно и для истории нашей страны, и для всего мира. Путин является президентом надежды граждан России, и они ждут от него свершений во имя Отчизны. Это показывает то, что либеральная установка на регулярную сменяемость высшей власти принципиально неверна и вредна.
Чехарда сменяемости лидера раз в четыре года или в восемь лет мешает плодотворному политическому процессу, она подрывает стабильность общества, дискредитирует государство, мешает эффективной внутренней и внешней политике. Первый год после избрания нового президента страна приходит в себя, а последний из четырёх лет год или даже два — готовится к новым выборам. Следовательно, на деятельность во благо страны времени почти не остаётся. Царит политическая суета, происходит колоссальная растрата ресурсов общества. Это особенно пагубно в современный тяжёлый для страны переходный период от либерального лихолетья к предстоящему возрождению.
Вместе с тем, понятно, что отмена выборности исполнительной и законодательной власти и возращение к традиционной монархии абсолютно невозможны: институт наследственной власти, безусловно, является архаизмом и не соответствует современным реалиям и интересам нашей страны. Сегодня даже самые строгие ревнители монархии должны признать, что органических оснований для неё в стране не существует, поскольку не существует высоко нравственной (религиозной) объединяющей идеи, разделяемой подавляющим большинством. Поэтому, реставрация монархии не была бы поддержана огромным большинством населения нашей страны. Наследственная монархия в XXI веке является устаревшим и неэффективным институтом. В развитых странах (Великобритания, Голландия, Швеция, Испании и т.д.) монархия является не работающим органом исполнительной власти, а, скорее, ещё одним символом государства. Итак, нашей стране не подходят ни модель либеральной демократии, ни возвращение традиционной монархии.
Как же разрешить это противоречие? Это необходимо сделать, на наш взгляд, следующим образом.
Необходимо найти некий третейский суд, стоящий над всеми нациями, народами и классами, который объединит их в общее целое, подчинит отдельные интересы интересам целого, поставит моральные принципы выше эгоизма. Если нет личности, стоящей над всем, то понятно, что в борьбе за существование и за власть любая группа пойдёт по пути подавления всех остальных. Поэтому нужен национальный лидер, власть которого не будет являться произволом одного лица, линия власти будет совпадать с линией нации, он будет действовать в интересах людей, и такое государство будет выражать не волю сильнейшего, а волю всей нации, религиозно-оформленную в православии и политически оформленную в сильном государстве. Только сильный национальный лидер сможет поставить интересы нации выше всех других интересов.
Россия с её многовековой монархической традицией воспринимает власть очень личностно, доверяя не институту президентства, а конкретному человеку в этом звании пребывающему («помазаннику Божьему»). Власть, согласно традиционному русскому пониманию, даётся прежде всего для служения и исполнения некого предназначения, за которое придётся «отчитаться» и перед людьми и пред Богом.
По справедливому мнению Н. Я. Данилевского, архетипом российской государственности должная являться сильная централизованная власть, воплотившаяся в самодержавии как особой мистической связи народа и государя. И сегодня наличие этой связи должно отразиться на российских институтах власти. Проводить внутреннюю модернизацию и строить внешнюю политику нужно с учётом этого факта.
Таким образом, для русского народа всегда было характерно стремление к «сильной руке», и в наши дни, если мы не можем говорить о восстановлении монархии, то требование сильной президентской власти, которая станет гарантом политической стабильности и незыблемости конституционного строя, является на наш взгляд, необходимым. Государство должно стать средством общенациональной консолидации, совершенным инструментом решения самых острых проблем России.
Отметим, что любое государство, какой бы ни был образ правления, будь-то демократия или монархия, управляются не народом, а отдельными лицами. Другими словами, конкретные вопросы практической политики вполне ясны и понятны только для лиц той группы, которые специализируются на делах управления.
Чтобы сильная президентская власть была максимально эффективна по результатам, может быть необходимо не только увеличение срока пребывания первого лица у власти, а вообще снятие всяких временных ограничений на право занятия высшего государственного поста.
Введение такого правила может быть возможно, если законодательно будет определён механизм прекращения полномочий Президента, а также изменена система выборов президента. Назрела необходимость внедрить многоступенчатые системы выборов и введение цензовой системы. Как для тех кто избирается, так и для всех граждан, участвующих в выборах.
Цензовая система не позволит попасть на пост президента человеку случайному, с неясными обществу мировоззренческими установками. Подработка цензовой системы должна резко сузить круг лиц, которые могли бы баллотироваться на президентский пост. Исходя из этого, сильная президентская власть должна быть сохранена, но необходимо увеличение срока пребывания первого лица у власти, либо вообще снятие всяких временных ограничений на право занятия высшего государственного поста. Если деятельность президента поддерживается громадным большинством населения, то вполне допустимо и даже желательно увеличение сроков пребывания первого лица у кормила высшей государственной власти. Президент тогда смог бы освободиться от суеты по поводу скорых будущих выборов и сосредоточиться на эффективной и созидательной работе во имя интересов страны. Является вполне рациональным то, что лидер страны, показавший свою компетентность и плодотворность, занимал бы высший государственный пост не 4, не 8, а 10 или 20 лет. Наш народ, уставший за годы либерального лихолетья от нескончаемых выборов и утомительных и дорогостоящих предвыборных кампаний, поймёт необходимость и оправданность этого. Очевидно назрела необходимость внести соответствующие поправки в Конституцию и реформировать всю выборную систему исполнительной и законодательной власти.
Россия по своему внутреннему устройству должна быть унитарным государством, в котором интересы части (регионы) будут подчинены интересам общенародного целого (Российское государство), которое, в свою очередь, служило бы разумному и справедливому удовлетворению потребностей частей.
Федеративная структура неадекватна ни современному геополитическому положению страны, ни демографической ситуации, ни задачам национально-государственного строительства. В ряде регионов страны очевидны тенденции к сепаратизму и местничеству. Попытки «раздела России» являются преступлением не только против России, но и против тех народов, которым удалось навязать отделение от их общей Родины. Удача таких попыток привела к чудовищному регрессу и культурному, и политическому, и хозяйственному. Она ознаменовала ряд войн между различными субъектами и, фактически, Россия развалилась и потеряла свою былую мощь. Сейчас необходимо общее политико-правовое пространство, централизованное государство, унитарное по своей форме. Ведь единство и целостность страны цементирует централизация её политического устройства. И. А. Ильин писал: «Силою равнинного пространства, силою национального темперамента, силою славянского индивидуализма и слабостью своей общественной дисциплины — русский народ поставлен в условия, требующие не слабого, а сильного государственного центра. На протяжении своей истории он не раз обнаруживал и ныне в революции вновь обнаружил тягу к безвластному замешательству, к страстному разрушительному кипению, к хаотическому имущественному переделу, к противогосударственному распаду» [31].
Необходимо единение всего народа, всех наций, населяющих Россию. Единение способствует совместной жизни, совместной защите от врагов, совместном развитии внутренних сил, выработке культурных основ. Сила и значение России определялись тем, что она с помощью других народов, поняла и в значительной степени осуществила некоторую действительно своеобразную культуру. Россия всегда была организована на совершенно особых началах, внутренние отношения её сограждан строились по-своему. И это своеобразие России заключалось в наличии учреждений и основ, соответствующих народному духу России. Только в унитарном государстве могут быть развиты те духовные настроения, на которых в полной мере развивается народная жизнь, они развиваются совершенно своеобразно, в духе своенародном.
Государственное единство было бы разрушено, если бы в государстве существовали бы ещё другие государства, что сделало бы невозможным правильное развитие общества. Таким образом, государственный строй России должен быть по форме унитарным, а по духу федеративным. И. А. Ильин писал: «Единство державы и центральной власти не может зависеть от согласия многих отдельных самостоятельных государств (областных или национальных); это развалит Россию. Но единая и сильная центральная власть должна выделить сферы областной и национальной самостоятельности и насытить всенародное единение духом братской солидарности» [32].
Разделение одного государства на многие, появление в различных частях государства различных законодательных властей и различных правительств, приводит, как мы наблюдаем в настоящее время, к раздроблению государства. Поэтому, тенденции конфедерализации, доставшиеся нам в наследство от эпохи либерального лихолетья, должны быть преодолены любой ценой.
Наша страна ещё полностью не вышла из кризиса и Россия пока ещё слаба. Запад видит свою стратегическую задачу в расчленении нашей страны с тем, чтобы огромные богатства России были поставлены под полный контроль западных транснациональных корпораций. Используя нашу слабость, обусловленную катастрофическими последствиями либеральных реформ 1990-х годов, Запад будет, безусловно, в ближайшие годы стремиться к дезинтеграции России, поощрении центробежных тенденций её развития. Западные политики, как об этом свидетельствуют сочинения 3. Бжезинского, вынашивают планы по расчленению России. Запад даже в ослабевшей России видит для себя угрозу и поэтому ставит своей целью разделение нашей страны на ряд слабых, марионеточных государственных образований.
Основную угрозу с точки зрения сохранения целостности страны несут, на наш взгляд, последствия либеральной экономической политики. В условиях рыночного ценообразования в транспортной системе России и резкого роста цен на внутренние перевозки ослабли пассажиро- и товаропотоки между различными регионами страны, в то время как прямая торговля российских регионов с зарубежными странами бурно прогрессирует. Особую опасность здесь представляют процессы, связанные с усилением ориентации различных регионов нашей страны на разные регионы мира: Калининградской области и Северо-Запада в целом — на Европу, Сибири и Дальнего Востока — на страны Юго-Восточной Азии и т.д. Жители Хабаровска и Владивостока намного чаще бывают в Китае и Японии, чем в европейской части страны. Калининградцы посещают Западную Европу, но не ездят в Сибирь. Постепенно у жителей пограничных регионов России начинает складываться ощущение единства не со своими согражданами их другого конца страны, а с гражданами соседних зарубежных государств. В Санкт-Петербурге, Калининграде, Владивостоке уже существуют — пока ещё, к счастью, малочисленные и маловлиятельные сепаратистские организации, которые ориентируются на достижение автономии от России. Если существующие тенденции развития стран не будет преодолены, то эти силы могут окрепнуть.
На наш взгляд, путь к решению проблем целостности страны связан, во-первых, с укрупнением субъектов Российской Федерации, что связано с сокращением их численности до 20-30, во-вторых, с установлением большего контроля Центра над политической и экономической жизнью регионов. Для преодоления угроз целостности Российской Федерации необходимо также, на наш взгляд, в срочном порядке ввести государственное регулирование транспортной системы страны и вернуть федеральному Центру полномочия регионов на экономические отношения с зарубежными странами.
Вопреки исторической традиции и здравому смыслу административно-территориальное устройство России, создавшееся в своё время для организации управления большими территориями, превращено ныне в федеративное деление. Сегодняшние границы российских регионов ничем не обоснованны и лишь мешают государственному управлению и экономической жизни.
Фактически федеративные отношения в России возникли в момент крушения страны в 1991 году, когда государство было поставлено на грань существования, а сепаратизм был как никогда силён. Тем самым была заполнена правовая и политическая основа для договорной федерации — состояния расчленённости единого государственного организма на самостийные территории, каждая из которых силами бюрократических кланов взяла на себя столько суверенитета, сколько захотела. Федерализм был понят как принцип расчленения страны, что находилось в принципиальном противоречии с принципом государственного единства. Только в период 2000-2001 годов в России удалось до некоторой степени снять остроту проблемы сохранения единства государственного суверенитета. Тем не менее до сих пор федеративные отношения используются различными силами для шантажа центральной власти и достижения экономических преимуществ, которыми эти силы пользуются под видом реализации национального или религиозного суверенитета.
Главный признак государства — его независимость и самостоятельность, то есть, суверенитет. Что есть раздача «суверенитетов» ради захвата и удержания своего куска власти? Фактически это организация специфического мародёрства: хватай, что сможешь удержать. Это прямое предательство своего государства, создание механизма его разрушения. К счастью, в Кремле сегодня нет охотников до раздачи суверенитета по принципу «кто сколько проглотит». Но есть охотники «глотать суверенитет» среди региональных баронов, которые имеют в центральной власти сильные лоббистские структуры. И оттого российская государственность ещё не прочна, а управление неэффективно.
Принципы консерватизма требуют прекращения матрёшечной организации государственной власти, отказа от «внутренних суверенитетов». Одна страна — один суверенитет — таков должен быть принцип государственного строительства. Поэтому из законодательства надо убрать всякие упоминания о суверенитете и государственности каких-либо административно-территориальных единиц и запретить появление соответствующих определений под угрозой квалификации их как посягательство на государственный строй и единство России.
Должен быть один субъект суверенитета и государственности, — это — сама Россия. И никаких двусмысленностей в терминологии — никаких «республик» в составе государства, никаких местных «президентов», «правительств», «министров», «конституций» и «законов». В единой стране может быть только один президент, одно правительство, общий для всех и единый закон, единственная Конституция.
Говоря о борьбе с преступностью, необходимо остановиться на отношении к праву в русской исторической традиции. Правовые нормы всегда заменялись нравственными ценностями, правосознание и правовая культура были основаны на совести, на православной морали. Мы можем найти доказательства неюридического мышления русского народа в многочисленных пословицах и поговорках: «Закон что дышло — куда повернёшь, туда и вышло», «Закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет». С одной стороны, «всуе законы писать, когда их не исполнять», но в то же время закон иногда без надобности стесняет: «Не всякий кнут по закону гнут», и по необходимости «нужда свой закон пишет». Таким образом, такое относительное средство осуществления правды как закон никак не может быть поставлено в качестве высшего «идеального» элемента.
Русский народ создал свою особую концепцию государственности, которая ставила выше всего, выше юридических отношений начала этические. В русском правосознании применение закона всегда соответствовало правде и справедливости, действию по закону всегда противопоставлялся известный со времён Н. М. Карамзина принцип действия по совести: «В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит… по единой совести» [33]. Поэтому, преступление человека как творения Божьего рассматривалось, прежде всего, как грех. Система наказаний должна была преследовать не только цель возмездия, устрашения, но предоставления человеку возможности осознать греховный и преступный характер своего деяния, ощутить вину внутри себя, раскаяться и исправиться. Таким образом, наказание является легитимным потому, что оно заставляет виновного размышлять над содеянным и позволяет восторжествовать справедливости.
Один из видных представителей консервативного направления общественной мысли Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев писал: «Независимо от того, что зовётся на новом языке санкцией, независимо от кары за нарушение, заповедь имеет ту силу, что она будит совесть в человеке, полагая свыше властное разделение между светом и тьмою, между правдою и неправдою. И вот где, а не в материальной каре за нарушение, основная, непререкаемая санкция закона — в том, что нарушение заповеди немедленно обличается в душе у нарушителя его совестью. От кары материальной можно избегнуть, кара материальная может пасть иногда без меры или свыше меры, на невинного, по несовершенству человеческого правосудия, а от этой внутренней кары никто не избавлен» [34].
В соответствии с этим, закон (предписывающий или запрещающий что-то под угрозой наказаний), соблюдение которого контролируют власти, должен стать символом стабильности и безопасности в обществе. Твёрдым настоянием на исполнение предписанных норм жизни и систематическим каранием преступления, государство может, говоря словами Л. А. Тихомирова, «дрессировать граждан, ввести у них соблюдение правды в привычку» [35]. Право — это система договорная, она установлена людьми и может быть ими же отменена. Поэтому, поддерживать право можно только с помощью принуждения, насилия, поскольку само себя право поддержать не может. Правила закона должны сообразовываться с правилами нравственности, для того, чтобы быть сильным, закон должен совпадать с голосом морали. Как бы ни были разработаны законы и усовершенствован правительственный механизм, суд и администрация, это ещё не обеспечивает достижения целей государства, если граждане не стремятся по собственному побуждению жить согласно справедливости и своему нравственному долгу. Таким образом, живое нравственное чувство должно стать основой для успеха государства.
Поэтому общество может быть объединено только в религиозном организме, религиозном идеале. Как отмечал Н. Н. Алексеев, для русского правосознания всегда было характерно свободное, «субъективное право», не только чреватое произволом (что обнаружилось позднее), но основанное на глубоко нравственном, интуитивно-православном судейском усмотрении, на совести и на Боге [36]. Есть только одно абсолютное право для человека — это «право на внутреннее духовное развитие», а правильное, высшее государство, которое Н. Н. Алексеев именует «тягловым» или «гарантийным» (в нём обязанности доминируют над правами) призвано создать такие условия, при которых максимальному числу людей дана была бы возможность на полное духовное совершенствование. И именно такое государство, опирающееся на право и нравственность и действующее рука об руку с народом, сможет решить непростую задачу борьбы с преступностью.
Рост преступности, коррупции в нашей стране обусловлен ослаблением регулирующей роли государства. Около 90% респондентов в нашей стране считают, что страна сможет выйти из кризиса, когда люди научатся уважать закон и правопорядок. Большинство населения считают, что в стране многие беды связаны с коррупцией на всех этажах социально-политической иерархии, считают, что политическая власть должна быть честной. Необходимы решительные и жёсткие меры, которые положат конец криминальному беспределу. Столетие назад К. П. Победоносцев, выступая за смертную казнь, писал: «Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осуждённых преступников от смертной казни… Нет, нет и тысячу раз нет… В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради Бога, Ваше Величество — да и не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности» [37]. М. Н. Катков, соглашаясь с К. П. Победоносцевым, резко заявлял: «Пора пресечь пути злу, которое не по дням, а по часам растёт в своей дерзости… пора оградить от заразы детей наших, а с ними будущность России. Мера терпения переполнилась» [38]. Таким образом, милосердие к людям требует не поблажки, а решительного противодействия тому, что их губит.
И сейчас, прежде всего, необходимо ужесточение наказаний за особо тяжкие преступления против личности и общества (убийства при отягчающих обстоятельствах, терроризм, торговлю наркотиками), а также крупные экономические преступления вплоть до применения смертной казни, придание органам правопорядка особых полномочий в борьбе с криминальным террором, терроризмом, координация деятельности всех силовых структур, использование спецслужб в наиболее важных ситуациях, решительная и жёсткая борьба с организованной преступностью, борьба с коррупцией в органах власти, в особенности — с коррупцией в органах по защите правопорядка, решительная и последовательная борьба с теневой экономикой, выступающей питательной основой для преступности и терроризма, решительная борьба с романтизацией образа преступника в телевидении, кино, музыке, литературе, безусловное пресечение пропаганды в СМИ насилия, преступного образа жизни, аморализма.
Необходимо исходить из идеологии неотвратимости наказания для того, чтобы каждый, кто собирается преступить закон, был уверен в том, что не избежит наказания в соответствии со всей строгостью закона; из идеологии ужесточения наказаний за наиболее опасные для общества и личности преступления вплоть до введения смертной казни. В условиях наступления криминального террора пагубна идеология либерализма с её псевдогуманными принципами отказа от смертной казни и смягчения уголовного законодательства, за что так ратуют либералы-правозащитники и их зарубежные покровители. Принципы неотвратимости, суровости и справедливости наказания за совершённые преступления должны быть положены в основу правопорядка и войти в качестве органической части в наше правосознание и нашу национальную идеологию.
Сильное государство предполагает необходимость значительного и мощного государственного сектора в экономике, а также и регулирования экономической жизни в целом.
В России, безусловно, должна быть создана смешанная экономика, сочетающая эффективную государственную, общественную, кооперативную и частную собственность. Конкуренция различных форм собственности должна обеспечить динамичное развитие народного хозяйства. Необходимо покончить с либеральными мифами о неполноценности государственной и общественной собственности. Между различными формами собственности будет существовать своеобразное разделение труда: частная собственность обеспечивает динамизм развития общества, государственная и общественная собственность — целостность, стабильность, безопасность общества, воспроизводство всех его основ.
Мы должны исходить из идеологии многоукладного и конкурентного хозяйства. Российская экономика, для того, чтобы быть эффективной, должна воплощать в себе максимальное многообразие форм собственности. Многообразие форм собственности придаст экономике России необходимые для нашего развития и процветания соревновательность, инициативность, качество и динамизм. На наш взгляд, именно многоукладность способны обеспечить выдвижение нашей страны в число лидеров научно-технического прогресса и экономического роста. Только благодаря многообразию форм собственности Россия сможет создать экономику, основанную на передовых технологиях, на последних достижениях научно-технического прогресса. Речь идёт об органическом сочетании государственной, групповой (коллективной) и частной форм собственности.
Вместе с тем, нельзя забывать того, что мировой и отечественный опыт убедительнейшим образом показал, что с точки зрения экономической эффективности и социальной ответственности государственная и коллективная собственность не уступают частной, а нередко и превосходят её. Было бы неверно, да и просто опасно, переоценивать роль частного бизнеса. В связи с этим, на наш взгляд, основой многоукладной российской экономики должен быть мощный государственный сектор. В государственной собственности должны быть предприятия военно-промышленного комплекса, наиболее крупные и важные объекты промышленности должны принадлежать государству. Все так называемые естественные монополии (энергетика, железные дороги, нефте- и газопроводы, связь), имеющие стратегическое значение для интересов всего общества, также должны находиться в неотчуждаемой государственной собственности.
В неотчуждаемой государственной собственности, на наш взгляд, должны находиться природные богатства России (нефть, газ, цветные металлы, древесина, водные ресурсы и т.д.). Переданные в 1990-е годы в частные руки предприятия сырьевого сектора должно быть национализированы и управляться в интересах страны. Государство должно распоряжаться ими во имя интересов всего общества, для благосостояния всего российского народа. Природные богатства должны служить всей нации, а не небольшой кучке алчных и ненасытных олигархов.
Россия сейчас получает огромное количество финансовых средств благодаря высоким ценам на нефть, сформирован огромный Стабилизационный фонд. Чрезвычайно важно не допустить растраты этого богатства, а направить его на финансирование развития решающих отраслей современной экономики — авиационной, электротехнической, автомобильной отраслей промышленности, тонкого и точного машиностроения, биотехнологий и т.д., а также образования, науки и других важнейших социокультурных систем общества.
В общем и целом, экономика России в интересах всех её граждан должна функционировать как одна сверхкорпорация, подконтрольная всему российскому обществу, а не кучке хищных и своекорыстных миллиардеров и мультимиллионеров. Наша задача — превратить Россию в страну-сверхкорпорацию, причём каждый гражданин должен быть своего рода акционером этой сверхкорпорации, который был бы лично заинтересован в её процветании. А это означает, что общество через государственные органы должно планировать экономическую жизнь в интересах всех наших сограждан.
Сильный государственный сектор, пополняющий государственный бюджет страны, сможет обеспечить давно назревшее решение кричащих социальных проблем. В сфере социальных отношений необходимо исходить из исконных традиций коллективизма и соборности, характерных и для советского, и для дореволюционного периодов истории нашей страны. Солидарность, взаимопомощь, братство, коллективистское отношение к жизни должны сплачивать наш народ. Индивидуальный и групповой эгоизм, своекорыстие всякого рода должны быть осуждены. Каждый гражданин России должен ощущать себя членом единой большой сплочённой семьи. Для этого необходимо активная и энергичная социальная политика: социальный консерватизм предполагает социальное государство, которое не только морально, но и духовно поддерживает своих граждан. Это означает резкое повышение заработной платы всем бюджетникам — работающим на предприятиях государственной собственности, учителям, врачам, преподавателям, военным, работникам, культуры и т.д. — а также активное воздействие на предприятия частного сектора в целях стимуляции повышения оплаты наёмного труда. Необходимо также повышение пенсий и стипендий. Российский консерватизм должен быть социальным консерватизмом, т.е. идеологией, призванной, не на словах, не формально, а реально обеспечить право всех граждан страны на труд, на отдых, на пенсионное обслуживание, на образование, здравоохранение.
И, даже если представить, что большинство населения нашей страны живёт в забвении своих традиционных идеалов и ориентируется только на материальный, экономический интерес, то и в этом случае консерватизм при его доступном толковании способен стать доктриной, наиболее эффективно обеспечивающей подъём экономики и благосостояния. Удовлетворительное экономическое развитие предполагает опору на традиционный склад характера народа, учёт его психологии, особенностей восприятия понятий «справедливость», «собственность», «равенство», «богатство», «бедность», «управление», «обязанность», «право», «мораль». Экономическая система приживается в обществе только тогда, когда предполагаемая его интерпретация центральных категорий хозяйственной жизни совпадает с их восприятием в народном сознании. В противном случае, она отторгается массами и заводит страну в тупик. Консервативные идеи, на наш взгляд, могут завоевать симпатии большинства населения, пусть даже пока и сугубо материалистически ориентированных.
Мы уже говорили о том, что русское государство идеократично и по своей природе авторитарное, в котором каждый гражданин чувствует свою причастность к судьбам страны. И как всякому человеку с имперским сознанием, русскому присуще мессианское понимание своего предназначения. Но, русское мессианство отличается от европейского в том, что если европейцы воспринимают как норму только своё миропонимание и всякое другое считают признаком дикости, подлежащим перевоспитанию и истреблению, то русские очень терпимы к своеобразию различных национальных культур. Россия является многонациональной страной, в которой дружно живут около двух сотен различных народов. Основой нашей страны, её государствообразующим народом всегда был русский народ. Историческое предназначение современной России и великого русского народа, на наш взгляд, состоит в собирании и объединении вокруг себя земель и народов, которые должны чувствовать себя членами одного государственного целого, подданными одной верховной власти. «Россия… создана русскими и держится только русскими, — писал Тихомиров в письме к П. А. Столыпину. - Только русская сила приводит остальные племена к некоторой солидарности между собой и с Империей» [39].
И сейчас, в начале XXI века, русский народ и Россия влекут к себе народы. Россия является естественным интегратором евразийского пространства и живущих в нём народов бывших советских республик. Об этом говорит, например, успешное функционирование ЕврАзЭс — сообщества России, Белоруссии, Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана, Таджикистана. Несмотря на все происки западной дипломатии, западных спецслужб и «оранжевых» революционеров, многие из народов бывшего СССР стремятся быть вместе с Россией. Это убедительно доказывает и факт огромной иммиграции в Россию: миллионы украинцев, молдаван, жителей стран Кавказа и Центральной Азии устремляются в Россию в поисках лучшей доли. Непризнанные государства — Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия — стремятся войти в состав Российской Федерации. Много веков назад сложился и живёт сейчас — и, я уверен, будет жить вечно — многонациональный российский народ, объединившийся вокруг великого русского народа.
Мы должны опираться на идеологию единого российского народа как наднациональной общности во главе с русским народом, т.е. общности, объединяющей людей всех национальностей нашей страны — русских, татар, украинцев, чувашей, башкир, дагестанцев, удмуртов и многих других. Народы, издревле проживающие на территории Российской Федерации, объединены общей историей, общими судьбами, их объединяет общее социальное пространство, общее государство, общие интересы, цели, задачи. Российский народ сложился как органическое целое различных народов и национальных культур. Для всех коренных народов России характерен примат в первую очередь общинно-коллективистских, соборных, духовных ценностей. Речь идёт о складывании в России общности нового типа, общероссийской нации, которая предполагает сотрудничество и взаимообогащение различных национальных культур во главе с русской культурой, и в которой «политическое согражданство» и культурная общность должны доминировать над всеми иными формами индивидуальной и корпоративной идентификации (этнической, религиозной, региональной, партийно-политической). Русский народ — добрый, сильный, мужественный, благородный, щедрый, готовый прийти на помощь слабым и беспомощным — всегда служил центром притяжения для самых разных народов. Русский народ, русская культура, русский язык пользовались и пользуются высоким авторитетом в мире. Именно притягательная сила русского народа была одним из краеугольных камней жизнеспособности и мощи нашей государственности. Не будет русского народа — не будет России. Во имя сохранения русского народа как государствообразующего необходимо восстановление его нормального самочувствия. Это предполагает воспитание населения и, в особенности, подрастающих поколений в духе любви к русским национальным традициям, национальной гордости, уважения к прошлому нашей страны.
Следует также всеми средствами вести пропаганду российского патриотизма, мира и дружбы между народами, составляющими население наше страны. Единство России должно воспроизводиться в новом смысле — как общего Дома всех народов, её населяющих.
На русскую нацию возлагается ответственность за судьбы государства, и, соответственно, судьбы наций, населяющих его. Иван Солоневич писал: «Русский народ не является ни избранным народом, ни народом господ: это только народ, которому историческая судьба вручила почётную и тяжкую задачу осуществления Божьей Правды на одной шестой части земной суши» [40].
Только единое могучее государство может консолидировать все нации и народности многонациональной России и разрешить существующие социокультурные, экономические, национальные антагонизмы, построив при этом гармонично развивающееся общество.
Правительство и всё наше общество должно приложить все силы для того, чтобы вывести страну из демографического кризиса. В этом контексте нашу национальную идеологию предельно кратко можно сформулировать так: выживание и приумножение народа. Сбережение народа российского должно быть одним из важнейших приоритетов долговременной политики государства
В связи с этим необходимо остановить идущую в России с начала 1990-х лет депопуляцию. В 1995 численность населения страны упала ниже 143 млн. человек и ни в коем случае нельзя допустить падения численности населения России ниже отметки в 140 млн. человек. Как на стратегическую цель следует ориентироваться на прогрессирующее увеличение населения страны до уровня 160, 170 и, наконец, к середине XXI века — до уровня в 200 млн. человек. Но последнее является задачей будущего, задача будущих десятилетий, это, так сказать, программа-максимум. Пока же, мы можем исходить из ориентации на решение задачи-минимум — стабилизации численности населения страны на современном уровне. Для этого, по нашему глубочайшему убеждению, следует на государственном уровне разработать и начать осуществлять программу вывода страны из тяжелейшего демографического кризиса, который в случае его обострения грозит нашей стране неисчислимыми бедствиями.
Программа по выводу страны из демографического кризиса должна включать в себя в самом предварительном рассмотрении следующие пункты.
Это только некоторые из шагов, которые необходимо сделать для выхода из демографического кризиса, ведущего к депопуляции страны. Мы надеемся на широкую общественную дискуссию и на энергичное и незамедлительное принятие нашим государством широкого комплекса мер по поощрению рождаемости, которые включали бы среди прочего и вышеописанные предложения. Необходимо всем нам и, прежде всего, власть имущим понять, что в случае отказа от решительной борьбы за рождаемость численность населения нашей стран будет неуклонно сокращаться и к середине текущего века нас действительно останется всего 100 миллионов. Чем меньше населения, тем меньше рабочих и солдат и, следовательно, тем менее богата страна и тем менее она способна защитить себя. Нужно твёрдо помнить о том, что если нам не удастся вывести Россию из демографического кризиса, то, несомненно, обезлюдевшая Россия, оказавшись не в состоянии контролировать свою территорию, исчезнет в ближайшие десятилетия с политической карты мира и её поредевшее население народы станет всего лишь демографическим сырьём для более мощных и населённых соседних государств.
С затронутым выше демографическим кризисом связан ещё один из вызовов для России — проблема иммиграции. Мы должны зафиксировать здесь наличие фундаментального противоречия. С одной стороны, в связи с острым демографическим кризисом, переживаемым страной, мы не можем обойтись без привлечения иностранной рабочей силы из дальнего и ближнего зарубежья. Поэтому приезд в России мигрантов на временное или постоянное место жительство является необходимостью для нашей страны. С другой стороны, неконтролируемая иммиграция, которую поощряли либералы с начала 1990-х годов, привела к возникновению массы проблем. Прежде всего, в Россию въехало намного больше людей, чем это требовалось для развития нашей страны. Велика доля незаконной иммиграции. К сожалению, среди мигрантов значительной является доля лиц с низким уровнем образования и профессиональной квалификации. Приток нелегальных иммигрантов во многом обусловлен заинтересованностью значительной части российских предпринимателей, которые охотно нанимают незаконных иммигрантов, согласных на более низкую оплату, на худшие условия труда, чем российские граждане.
Большинство мигрантов честно трудится, и россияне относятся к ним с уважением. Вместе с тем, определённая часть мигрантов занималась и занимается паразитическими и незаконными видами деятельности. Эта часть иммигрантов вносит свою весомую лепту в преступность, наркоманию и многие антисоциальные явления. Некоторые мигранты относятся к России как только лишь источнику заработка или промысла, а к россиянам — как к объекту наживы. В Россию из-за рубежа устремились не только честные труженики, но и уголовные преступники. Известная часть наших гостей из ближнего и дальнего зарубежья, мягко говоря, не демонстрирует уважения к порядкам и традициям страны, которая дала им работу и приют. Это не может не приводить к справедливому недовольству среди граждан России.
Необходимо выделить и геополитический аспект иммиграции. В результате въезда в страну миллионов выходцев из-за рубежа существует опасность складывания замкнутых на себя, изолированных диаспор, которые будут жить по своим законами и проявлять не вполне строгую лояльность по отношению к законам и порядкам России. В ряде случаев эти общины иммигрантов могут составить относительное или абсолютное большинство на внутренних и/или пограничных территориях нашей страны, что, безусловно, могло бы привести к эрозии контроля России над своими землями.
Что нам необходимо сделать в области миграционной политики? Что нужно делать для того, чтобы обойти опасности, связанные с иммиграцией? Мы должны ужесточить миграционное законодательство и ограничить количество мигрантов, въезжающих на работу в нашу страну. Необходимо принимать в первую очередь представителей коренных народов России из бывших республик СССР, а также лиц с высоким образовательным и профессиональным уровнем. Необходимо ужесточение материальной ответственности предпринимателей, которые привлекают незаконных иммигрантов. Безусловно, необходимым является установление контроля за государственной границей, что требует значительных средств.
Весь мир становится свидетелем того, что Запад ослабевает, всемирная американская империя шатается и вот-вот рухнет. Крушится система мирового господства Запада, возникшая ещё на заре Нового времени. Это отмечают многие трезвомыслящие западные учёные. Известный американский социолог И. Валлерстайн пишет: «Капиталистическая мир-экономика сегодня является очень нестабильной структурой. Она никогда не была более неустойчивой, чем сейчас» [41]. Но, как известно, тьма сгущается перед рассветом, и поэтому нужно помнить о том, что империалистические круги Запада ещё могут нанести человечеству немало ущерба.
В связи с вышесказанным в области международных отношений мы должны исходить из того, что Россия должна возвратить себе свой статус сверхдержавы, являющейся одной из опор системы международных отношений и противостоящей либеральной глобализации. Быть одним из лидеров глобального антилиберального сопротивления — великое призвание и важнейшая внешнеполитическая задача России.
Это призвание и эта задача вытекает из её колоссальной духовной мощи, огромного экономического, военного и человеческого потенциала, её огромных масштабов, наконец, из ценностей консервативной идеологии и политики. Россия с её колоссальной духовной мощью, экономическим, военным и людским потенциалом способна стать центром кристаллизации антизападных, антилиберальных сил всего мира. Важнейшей составляющей национальной идеологии России должно стать чёткое осознание подобающей ей роли в системе международных отношений, её функций на мировой арене. Россия может и должна стать лидером или одним из лидеров союза различных государств Востока (в самом широком смысле слова), направленного против империалистической экспансии стран Запада во главе с США. Без активного участия России любой блок, призванный сопротивляться американскому диктату, будет невозможным. Без России никакое объединение на планете не будет в достаточной мере сильным и могущественным и способным обуздать экспансию либеральных глобалистов. Важнейшая внешнеполитическая задача России — возглавить сопротивление либеральной глобализации вместе с другими государствами — Китаем, Индией, Ираном и т.д.
Во многих странах, на всех континентах планеты ждут возврата Россией статуса сверхдержавы и надеются на её активную политику на международной арене. Для многих обездоленных, стонущих под ярмом либеральной, проамериканской глобализации Россия является шансом на достижение более справедливого мира, на осуществление глобализации в интересах всех стран и народов. В разных странах прекрасно осознают то, что исчезновение России или низведение её до уровня региональной державы не только само по себе было бы катастрофой, но сулило бы человечеству неисчислимое множество катастроф. С Россией связаны надежды многих на достижение более справедливого мира. Без великой и могущественной России не может быть современного человечества.
Вместе с тем, возврат к более активной внешней политике нужен и нашей стране во имя защиты её национальных интересов. Россия не сможет решить задач национального возрождения без создания оптимальных условий для своего развития, что и предполагает активное проведение политики противоборства с политикой либеральной глобализацией. Россия не может замыкаться на сугубо внутренних проблемах, она как потенциальная сверхдержава является одной из опор мирового порядка и строителей будущего глобального мира. Россия может и должна стать одним из активных проводников политики иной, нелиберальной глобализации, глобализации для всех.
Мощный экономический и военный потенциал, высокоразвитая наука и культура, духовные традиции могут сделать её одним из лидеров блока государств и общественных движений, который смог бы противостоять проекту либеральной глобализации, продвигаемой Западом во главе с Соединёнными Штатами Америки. В связи с этим на России лежит особая ответственность за судьбы всего мира. Во имя лучшего будущего для себя и для всех стран на планете Россия должна вернуть себе статус сверхдержавы и играть — наряду с другими великими государствами — роль одного из полюсов многополярного мира. Только это спасёт мир от конфронтации, от новой «горячей» и/или «холодной» мировой войны и обеспечит возможность решения проблем самого разного рода.
России необходимо также выработать политику, которая должна стать национальной, а не ориентироваться на так называемые высшие «европейские интересы». Нужно избавиться от печальной черты «обезъяничанья». Не нужно балансировать перед общественным мнением Европы, которую, как писал ещё в XIX веке Н. Я. Данилевский, «мы признали своим судьёй, перед решением которого трепещем, милость которого заискиваем» [42].
Ведь Запад есть Запад, а Восток есть Восток. Различие между Западом и Россией в том, что на Западе всё основано на договорных отношениях, а в России всё основано на вере.
Сила России гораздо больше, чем у любого государства Европы. Эта сила складывается из особенностей характера русского народа и особенностей русского государственного строя и, в конечном счёте, в концентрированном виде выражается ни чем иным, как хорошо известной идеологической формулой: «Православие, Самодержавие, Народность». И. Л. Солоневич писал: «Не существует никаких исторических законов развития, которые были бы обязательны для всех народов истории и современности. Русская государственность, русская национальность и русская культура идут своим собственным путём, впитывая в себя ряд чужеродных влияний, но не повторяя путей никакой иной государственности, нации и культуры, истории и современности… Русская национальность, государственность и культура с чрезвычайной степенью резкости отражают индивидуальные особенности русского народа, принципиально отличные от индивидуальных особенностей и Европы, и Азии, Россия — не Европа, но и не Азия и даже не Евразия. Это — просто — Россия» [43]. Ему вторит И. А. Ильин: «Каждый народ и каждая страна есть живая индивидуальность со своими особыми данными, со своей неповторимой историей, душой и природой. Каждому народу причитается поэтому своя особая, индивидуальная государственная форма и конституция, соответствующая ему и только ему… Слепое заимствование и подражание нелепо, опасно и может стать гибельным» [44].
Таким образом, не нужно прямого копирования западных политико-правовых и организационных моделей, механического заимствования, подражательства, что не соотноситься с менталитетом и ожиданиями масс. Исходными опорными точками любой модернизации выступают основания социокультурного порядка, отечественной политической традиции, поэтому никакие западные мерки, рецепты, программы неприменимы для русской государственности. Сегодня мы стоим перед возвращением в «свой дом», к своему идеалу. Сейчас он загажен и замазан, заклеен лозунгами и заглушен враньём. Но он существует. Нужно очистить его от лозунгов и плакатов, от иностранных переводов и доморощенного вранья, и, — говоря словами Солоневича, — нужно показать его во всей его ясной и светлой простоте. Наше будущее мы должны строить из нашего прошлого, а не из ненаших шпаргалок и программ, утопий и демагогии.
В основу нашей внешней политики должен быть положен принцип духовной и политической суверенности. Необходимо переосмыслить в свете современности уваровский принцип самодержавия: речь в данном случае идёт о духовном и политическом суверенитете России, независимости от всех внешних сил, о том, что Россия сама управляет собой.
Россия сейчас, как и в начале XX века, оказалась на распутье. В связи с этим необходима научная разработка нашего собственного пути, который при опоре на ценности российской консервативной идеологии и политики смог бы вывести страну из современного кризиса и привёл её к развитости и благосостоянию. Мы должны, опираясь на весь комплекс общественных наук (социологию, философию, психологию, историю, этнографию и др.), на всё сообщество патриотически мыслящих российских учёных, обосновать и детализировать путь России, стратегию и тактику развития российского общества в глобальном мире. В этой связи необходимо максимально использовать богатейшее наследие российской и мировой социальной мысли. Надлежит разработать конкретные и детальные долгосрочные, среднесрочные и краткосрочные программы оздоровления и развития страны. Россия всегда была сильна наукой — наши учёные обогатили мир бессмертными научными открытиями. Россия должна остаться научной сверхдержавой. Это предполагает коренное изменение положения науки в обществе, оптимизацию её финансирования, улучшение её морального статуса. Наука поможет нам понять, куда и как нам идти, что делать для возрождения страны, для создания условий для процветания России, разобраться с тем, кто наш враг и кто нам друг в глобальном мире.
Таково наше видение национальной идеологии и политики России в самом концентрированном виде, в их самых принципиальных моментах. Российская идеология и политика, способные вывести страну из кризиса, ещё должны уточняться и прорабатываться в деталях. Российское научное сообщество, патриотические общественные организации, простые граждане должны внести свою лепту в создание более конкретного образа и более детальной модели национальной идеологии нашей страны.
Владимир Иванович Добреньков, профессор, Доктор философских наук, президент Российской социологической ассоциации, декан социологического факультета МГУ
1. Уваров С. С. Доклад министра народного просвещения Николаю I (фрагменты) // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия 2001. М., 2000.
2. Сорокин П. А. Основные черты русской нации в двадцатом столетии // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 472.
3. Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1993. С. 44.
4. Статья «К. Н. Победоносцев» // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Спб., 1890-1917.
5. Цит. по: К. Н. Победоносцев // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Спб., 1890-1917.
6. Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1992.
7. Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1992.
8. Солоневич И. Народная монархия. М., 1992. С. 102.
9. Тихомиров Л. А. Социальные миражи современности. С. 281.
10. Катков М. Н. Конституция и представительство // Катков М. Н. «Собрание…». М., 1897. N 119 от 30-го апреля 1881 г. С. 213-214.
11. Катков М. Н. Несостоятельность конституционного режима // Катков М. Н. «Собрание…». М., 1897. N 26 от 25-го января 1883 г. С. 46.
12. Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1993. С. 53.
13. Цит. по: Победоносцев К. П. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Спб., 1890-1917.
14. Победоносцев К. П. Тайный правитель России. Письма и записки. 1866-1895. М., 2001. С. 187-188.
15. Леонтьев К. Н. Передовая статья «Варшавского дневника» от 9 января 1880 г. // Леонтьев К. Н. Восток. Россия. Славянство: в 2 т. М., 1885-1886. Т. 2. С.37.
16. Там же.
17. Слово «консерватизм» как политический термин впервые стал применяться для характеристики политических явлений во время французской революции. Первоначальные случаи употребления слова «constitution conservatrice de la liberte» (1789) и «senst conservateur» (1799) — означали идеи и институты, которые должны были гарантировать сохранение завоеваний революции. Этот смысл приписывался популяризируемому еженедельником Ф. Шатобриана «Conservateur» (1818) понятию «conserves les saines doctrines», он выступал в защиту короля и дворянства, а также за свободу и хартию.
18. Ципко А. В ожидании Гагарина // Литературная газета, 18-24 января, N 1, 2006.
19. Тихомиров Л. А. К реформе обновлённой России / Статьи 1909, 1910, 1911 г. М., 1912, с. 1-2.
20. См. подробнее: Российская газета. 11 июля 2000 г.
21. Солоневич И. Народная монархия. М., 2002. С. 574.
22. Победоносцев К. П. Церковь и государство // Победоносцев К. П. Московский сборник.
23. Тихомиров Л. А. Борьба века. М, 1895. С. 61.
24. Цит. по: Брутян А. Л. Катков М. Н.: Социально-политические взгляды. М. 2001. С. 52.
25. Катков М. Н. Заметки// Современная летопись. 1857. Январь. Кн. I. С. 3-4.
26. Катков М. Н. К какой принадлежим мы партии? // Русский вестник. 1862. N 2. С. 842.
27. Победоносцев К. П. Церковь и государство. // Победоносцев К. П. Московский сборник.
28. Фромм Э. Бегство от свободы. М. 1990. С. 145.
29. См. подробнее: Ильин И. А. О сильной власти // Ильин И. А. Наши задачи. 1991.
30. Там же.
31. Ильин И. А. О сильной власти // Ильин И. А. Наши задачи. 1991.
32. Там же.
33. Карамзин И. М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 102.
34. Победоносцев К. П. Закон // Победоносцев К. П. Московский сборник.
35. Тихомиров Л. А. Государственность и религия. М., 1906. С. 56.
36. Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. М, 1998. С. 78.
37. Цит. по: Профиль. 19 марта 2001, с. 75.
38. Катков М. Н. По поводу чудесного спасения Государя Императора от злодейского покушения 2-го апреля. // Катков М. Н. «Собрание…», М., 1897, N 82 от 2-го апреля 1879 г., С. 161.
39. Тихомиров Л. А. Последнее письмо Столыпину // Тихомиров Л. А. К реформе обновлённой России. М. 1912. С. 282.
40. Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2002. С. 594.
41. Wallerstein I. After Developmentalism and Globalization, What? // Social Forces, 83:3, March 2005, p. 331.
42. Данилевский Н. Л. Россия и Европа. М., 1991. С. 294.
43. Солоневич И. Л. Что есть индивидуальность // Солоневич И. Л. Народная монархия. 1991. С. 15.
44. Ильин И. А. Наши задачи. Т. 1. М, 1992. С. 47.
Русская народная линия, 24.05.2011
Тезисы к созданию Русской коалиции…
1.1. В задачи моего доклада не входит пересказ основных положений статьи, вышедшей на АПН и затем перепечатанной на многих ресурсах.
Изложу из неё лишь одну, ключевую мысль. В ней показано, что, вопреки мнению американского вице-президента Байдена, Россия гораздо больше устала от Медведева, чем от Путина. Существенно отметить, что в этой усталости таится симптом не просто кризиса, а «управляемого кризиса». Это болезнь, которую нам занесли и развитие которой проходит «под наблюдением» опытных врачей.
«Учреждение» Медведева как президента напоказ, президента для Запада — не могло быть ничем иным как созданием побочной, нефундаментальной вертикали. Иными словами, наблюдается вопиющий диссонанс между статусом носителя верховной власти и его реальным весом. Кроме того, диссонанс усиливается ещё из-за той роли, которую вынужден играть Медведев — роли «неолиберального посмешища», политического симулякра, который, не имея широкой опоры в стране, вынужден апеллировать к внешнему субъекту. В ответе Путина на вопрос датского журналиста этот диссонанс был беззастенчиво вскрыт: «Будущие кандидаты в президенты РФ не нуждаются в поддержке из-за рубежа, им нужна поддержка внутри страны».
Многое наводит на мысль, что пресловутая «война в тандеме» может оказаться прикрытием заранее спланированного сценария возвращения Путина к президентской власти. Этот сценарий, обозначенный мной как «условно-реакционный», предполагает в себе под-сценарий «Соперник-марионетка», подробно проанализированный в той же статье на АПН.
1.2. Итак, вырисовываются два основных больших сценария событий, которые планируется нам навязывать, с тем чтобы поймать протестный электорат в политические ловушки и заставить его заглотнуть обманные наживки (см. схему).
| Революционный сценарий | Условно-реакционный сценарий | |||
| Война в тандеме | Соперник-марионетка | |||
| Ельцин-2 | Лебедь-2 либо Третий кандидат власти | |||
| Проигрыш ГКЧП-2 либо мирный уход Путина | Победа ГКЧП-2 с мягким либо жёстким устранением антипутинской клики | |||
| Беловежье-2, распродажа и расчленение | Отсрочка Беловежья-2, сползание в сегрегацию | |||
Первый сценарий может быть назван революционным (Беловежье-2), второй — условно-реакционным (ГКЧП-2), использующим патриотическую риторику в стиле более или менее близком собравшимся на круглом столе в ИДК, посвящённом путям самоорганизации национально-имперских сил и собиранию Русской коалиции.
В ходе первого сценария может быть задействована тактика: постепенного разогревания антипутинской истерии, вплоть до выпуска на арену политических «гладиаторов» в виде беглых олигархов, разоблачителей убийства журналистов и отравления шпионов, триумфатора Ходорковского в роли академика Сахарова-2 и т.д. Важно иметь в виду, что при этом либеральная начинка проекта Беловежья-2 может быть упакована в очень привлекательную обёртку (борьба с коррупцией, авторитаризмом, госкапитализмом, демонстративные умеренно-националистические высказывания в стиле Навального, раскрутка новой «гласности» через искусственное предоставление площадки в СМИ разнообразным силам, но при модерации и в конечном итоге преобладании либералов).
«Национал-демократический» вектор на сегодня неплохо вписывается в сценарий Беловежья-2, тем более что в нём очень органичное место занимает настроение «Хватит кормить Кавказ», почти дословно повторяющее популистские приёмы демократов-ельцинистов 89-90 годов.
Сложность всего этого сценария в том, что, как мы видим, в интеллектуальном штабе Медведева находятся люди не вполне адекватные. Пока представляется маловероятным, что они сумеют организовать тонкую и сбалансированную игру. Действительно, русофоб Юргенс и антисоветчик Федотов скорее напоминают не горбачёвскую команду 1989 года, а ЛКЧП — Либеральный комитет по чрезвычайному положению. Нечто карнавальное, с трясущимися от ненависти конечностями. Этот ЛКЧП в растянутом во времени режиме демонстрируется народу, вызывая у того острое отторжение.
1.3. Именно это позволяет говорить о большей вероятности реализации «условно-реакционного» сценария (ГКЧП-2), где Путин будет представлен избавителем от гипер-либерального морока. Сценарий ГКЧП-2 сложен и немонологичен. Допустим, выяснится, что марионетка оказалась плохим актёром и «переигрывает». Тогда будет выдвинут некий Лебедь № 2 или некий партийный проект («Родина» № 2), которые позволят сбалансировать ситуацию, привлекая избирателя к себе. В конце концов, тот же Навальный может быть использован не только как «второй Ельцин», но и как «второй Лебедь», то есть конденсатор народных иллюзий для продления легитимности действующей властной группировки. Финалом этого сценария станет полная победа Путина или его управляемого ставленника.
Так же как и в Беловежье-2, в ГКЧП-2 может быть задействована имитация русского национализма (манипулируемого) и курса на социальное государство. С огромной долей уверенности можно сказать, что подобный дрейф власти окажется лишь обманным предвыборным манёвром.
1.4. Что такое — манипулируемый русский национализм? Это национализм принципиально неимперский, лишённый исторических корней, сакральной вертикали, использующий узко-прагматичные доводы и аргументы на уровне массовой культуры, и не более того. Это национализм стадный, который легче всего канализировать и направить на разогревание политической ситуации…
К тому же, такой манипулируемый национализм удобен для конкуренции с национализмами меньшинств. И это будет не соревнование за право служить высокой русской цели, а соперничество за Россию как за совокупную собственность, которую нужно эффективно переделить.
1.5. Но что будет после победы ГКЧП-2? Да, отмороженных либералов отодвинут, произойдёт тот самый временный и половинчатый дрейф власти вправо, к национальной политике, о чём говорилось выше. Однако, в режиме после ГКЧП-2 мы придём если не к новому Беловежью, то к какому-то варианту сегрегации, в ходе которой продолжится формирование глобалистских кластеров внутри России. Страна постепенно распадётся на два принципиально чуждых друг другу мира: полностью освоенных «колоний» транснациональной элиты, филиалов Запада и отгороженной от них остальной угасающей «серой россиянии», спивающейся, уходящей в дешёвые наркотики и самоотстреливающейся. Режим апартеида на всей территории огромной страны вряд ли возможен — поэтому Беловежье ждёт нас и при таком исходе, только несколько позже (очевидно, что наиболее лакомые куски находятся за Уралом, и бесхозными они не останутся).
Такой сценарий мрачен, но — учитывая некоторые особенности имеющейся «элиты» — весьма вероятен.
2.1. Определения «оккупационный режим» или «сырьевой придаток» в отношении РФ недостаточно адекватны. Суть скорее заключается в том, что Россия превращена в корпорацию, которая находится в режиме постепенного недружественного поглощения. Осуществить такое поглощение в короткие сроки было бы делом опасным и ненадёжным — поскольку старое поколение русских людей (допустим, взрослые советские люди начала 90-х годов), живо помнящее недавнее прошлое и сознающие себя носителями свойств целостной и мощной системы, верящие в собственную цивилизационную самодостаточность, непременно захотело бы взять реванш, видя неприкрытое покорение своей страны чужаками. Поэтому избранный глобальными субъектами путь обращения с постсоветским пространством был мудр и логичен — расчленение и медленное поглощение через культивирование обновлённых лояльных им элит. Отсюда запомнившееся многим высказывание Гайдара о том что «старое поколение» как балласт должно уйти, чтобы реформы увенчались успехом. Причина здесь не в возрасте, а в менталитете, определяющем с точки зрения глобального субъекта плохую управляемость и «неправильную» мотивацию этого поколения.
2.2. Недружественное поглощение означает, что из нас и наших богатств постепенно выжмут всё ценное, приберут к рукам всё ликвидное, а всё неудобоваримое и недоговороспособное вытолкнут за ограду. Власть представляет собой силовое и правовое сопровождение при ликвидационном директоре, персоналия которого либо неизвестна народу, либо завуалирована. Поэтому яростная критика оппозицией первых лиц государства бьёт мимо цели: директор всегда может сменить сопровождение, не меняя курса на ликвидацию (абсорбцию) страны. Само по себе такое положение уже представляет собой ликвидацию России как суверенного исторического Предприятия.
2.3. Хотя Россия не оккупированная территория, не колония и не постколония, её действующая элита похожа на колониальную. Этот поразительный эффект был достигнут в начале 90-х годов через союз либерального политкласса, микроскопического по сравнению с остальным населением, с информационным лобби в СМИ. Этот эффект был закреплён Ельциным и Чубайсом через концентрацию приватизационного капитала в руках лиц, на 90 с лишним процентов преданных либеральному политклассу и зависимых от него. Именно приватизация была завершением узурпации власти узкой и чуждой народу прослойкой. В дело пошли наиболее антисоциальные из имевшихся на тот момент сил, включая верхушку криминалитета. То, что проделали Ельцин и его ближние в начале 90-х годов на языке уголовников называется «соскок». Они вместе «соскочили» с проекта Русской цивилизации и начали бурную эмансипацию вчерашней номенклатуры заодно с амнистией ворам и теневикам.
Проект Ельцина-Чубайса состоял в том, чтобы создать класс управляемых собственников, намертво повязанных круговой порукой политики, противоречащей национальным интересам, включая невиданные либеральные репрессии. (Репрессии здесь понимаются как деятельность по подавлению иных смысложизненных ориентиров вместе с носителями этих ориентиров.) По оценкам экспертов, за 20 лет жертвами этих репрессий, осуществлённых в стиле soft power — «мягкой мощи» и «усыпления бдительности» через деидеологизацию и имитацию демократической свободы, — стали 34 миллиона граждан РФ. См. на сей счёт материал профессора Гундарова.
2.4. Как это удалось? Сила и могущество этой прослойки в её зарубежной базе. Фактически мы имеем дело с филиалом мировой корпорации. Наша элита больше не является частью нашей нации, она думает, что поднялась выше — и инкорпорируется в «нацию поверх наций», транснациональный космополитический управляющий класс. Даже если это иллюзия, то эту иллюзию поддерживают как на Западе, так и в Кремле.
Проект создания Русской коалиции обращён на ту часть интеллектуальной и общественной элиты, которая осталась незапятнанной в эпоху мародёрства, не попала в «вавилонское пленение» транснациональной мега-империей. Но нельзя исключать и того, что часть «пленённых» ею в ближайшее время стряхнут с себя глухоту и морок своей элитарности, приобщённости сильным мира сего и большим деньгам, вспомнят о собственной проклятой ими русскости, остро ощутят потребность в возвращении к своим и к себе. Русская коалиция предоставит им шанс вернуться.
2.5. Ликвидкомиссия РФ назначена мировым советом директоров. Отсюда ясно, что вызов, который способна бросить Русская коалиция, если это будет настоящий вызов — не просто серьёзный, но и героический шаг. Мы выступаем не против «малого народа», который сам по себе не имеет реального авторитета в большом народе да и настоящей воли к власти над Россией не имеет, — мы выступаем против «нации наций», которая, если захочет, сменит один «малый народ», одну группировку власти на другую (непринуждённость, с которой это проделывается, продемонстрирована в последнее время в целом ряде арабских государств).
Нужно трезво смотреть в глаза будущему с его угрозами, вызовами, шансами и перспективами.
Вместе с тем нельзя забывать, что мы на своей земле. Поэтому мы не в праве их бояться. Ситуация сейчас не тяжелее чем в 1812 или 1941 году. Но опасность её в том, что враг коварно действует под прикрытием внешне легитимной и формально суверенной группировки во власти. Во многом она напоминает ситуацию Смутного времени XVII века. Причём с избранием на царство Михаила Романова мы уже опоздали. Смутное время затянулось и в стране распоряжается Самозванец, ставленник идеологических интервентов.
Как поведёт себя противник, видя формирование реальной Русской коалиции? Он попытается либо приручить её верхушку, превращая нас в пехоту подсценариев Ельцин-2 или Лебедь-2, либо расколоть и дискредитировать её. Поэтому нам необходим не только план наступления, но и план отражения ползучих подкопов противника.
3.1. Третья альтернатива, третий вектор — народная империя.
России насущно необходим кандидат от этой альтернативы, который либо победит на выборах, либо силой стоящей за ним коалиции и народного мнения заставит власть осуществить не имитационный, а реальный сдвиг вправо.
Борис Виноградов и Андрей Савельев в статье «Время третьей силы» уже огласили идею выдвижения народного (а не «элитного») кандидата в президенты. Чуть раньше Исраэль Шамир в статье «Предчувствие бури» заявил: «Даже если он не победит, если он только напугает тандем — уже хорошо. Он сместит поле дискурса в нашу сторону, и рядом с ним Путин станет выглядеть либералом, а Медведев — опасным западником. Результативный вектор русской политики сместится, и Путин будет вынужден проводить более национальную и социальную политику, чтобы победить. Если же Путин не сможет освободиться от поводка олигархов и от западного контроля, то Х победит. (…) Сейчас настало время реальной, а не спроектированной в Кремле оппозиции. Народ должен вернуть себе свободу выбора».
Таким образом, идея выдвижения некремлёвского, народного кандидата (альтернативы и Путину, и Медведеву, и системной оппозиции, и потенциальным реинкарнациям Лебедей и Ельциных) носится в воздухе. Буквально на днях с похожей же идеей выступил новый коалиционный «Державный союз России» Ивашова, Бабурина и Миронова.
3.2. Единственный позитивный для русского народа и России в целом исход: Контр-Ельцин или Нео-Сталин. Миссия народного кандидата — стать фигурой, которая смещает центр тяжести политики с дезинтеграции, как некоторые говорят, «недораспавшейся империи» на противоположный сценарий: собирания страны. Собирания её в народную империю.
Необходима подробнейшая проработка этого плана и поиск ресурсов для его воплощения. Главная же задача — сложение дееспособной команды на основе Русской коалиции, которая взялась бы за его реализацию.
3.3. А что с Путиным?
Веры Путину нет. У него, конечно, сохраняется ещё небольшой шанс стать «вторым Сталиным» русской истории. Однако, гораздо более вероятно, что он использует сценарий Лебедь-2, или согласится на создание «Родины»-2, с тем, чтобы вновь разыграть и нивелировать патриотов. Мы не можем обольщаться этими играми и, более того, не имеем на это морального права.
Мы чётко осознаём: путинская стабилизация была передышкой перед окончательным недружественным поглощением России. Путин стал тем правителем, который зафиксировал и укрепил хищническую систему плутократии в экономике, не ослабил, а (судя по объёму утекающих капиталов) усугубил зависимость России от глобальных субъектов и продолжил фактическую ликвидацию её как державы.
Народ наш всегда чувствовал и теперь в большинстве своём осознаёт: Запад живёт устроеннее, комфортнее нас, но он живёт неправильно. Если за 12 лет Путин не поднялся до понимания необходимости разворота к собственной сущности и собственному духовному суверенитету, пробавляясь пиар-инсценировками вроде Мюнхенской речи, нет надежды на то, что сейчас он это осознаёт. Все факты говорят о Путине как олицетворении тупикового вектора национального развития (вектора анти-развития).
3.4. Другой вектор, который уже давно выстраивается (чубайсовский нанопроект, медведевское Сколково и наклевывающаяся перезагрузка либералов в виде Ё-Проекта) под разговоры о новой демократии и инновационном буме, поведёт нас семимильными шагами к Беловежью-2.
И в этой связи можно сказать, что президент Медведев, в отличие от лукавого и гибкого Путина, парадоксально полезен для нас. От Медведева, от развития самого сценария «Соперник-марионетка» есть польза созревающему в народе коллективному Контр-Ельцину.
Польза в том, что через этот сценарий происходит выявление до того скрытых, либо полускрытых противников национального пути развития. Ведь на волне медведевской либерализации очень многие обнаруживают своё лицо до конца. После откровений оголтелых нео-демократизаторов большинство из них в конечном счёте либо иммигрируют, либо будут накрыты общим колпаком.
Иными словами, Юргенсы, Павловские и Дворковичи идут ва-банк. И это хорошо.
3.5. В сценарии «Беловежье-2» обязательно будет использовано поколение «Пепси плюс Твиттер». Такое поколение сейчас подросло во многих странах (включая и революционные арабские). Этот горючий материал есть и в РФ.
Что мы могли бы этому противопоставить? На мартовском круглом столе в нашем институте Михаил Ремизов предложил замечательную формулировку: «Наследник, который возвращает себе наследство, принадлежащее ему по праву». Эту идею мы с Михаилом продвигали ещё в 2004-м на консервативном вечере в ЦДЛ, а потом — вместе с Егором Холмогоровым и другими нашими коллегами на Всемирном Русском Народном Соборе в 2008 г., в каковом деле участвовал и Максим Калашников. Теперь эту идею «Поколения наследников» нужно конвертировать из идеологически-риторической в политическую плоскость.
Наш кандидат должен быть наследником не в монархическом смысле (о монархии как о реально-политической задаче говорить сейчас рано) — он должен быть представителем прозревшей части народа, которая научилась ценить своё историческое наследство. Народ делегирует ему право говорить от своего имени.
3.6. И в этой связи важен тот язык, на котором заговорит Русская коалиция. Нужно поощрять в наших пропагандистах умение говорить не так, как говорят по телевизору, не на таком языке, на каком говорят в парламенте. И эта задача вполне решаема. Идеи коалиции должны быть переизложены и пересказаны простыми словами, термины — расшифрованы в живых беседах.
Это должен быть человеческий язык, не заумный, а скорее корневой. Может быть, в чём-то немного старомодный, но апеллирующий к «корневому человеку», к тем остаткам корневого человека, которые живут в каждом русском. В каком-то смысле — к советскому человеку, в каком-то — к русскому крестьянину, который сидит в подкорке большинства нации. Это те точки сборки, в которых все русские ощущают своё родство, свой общий фундамент. Об этом писал Василий Макарович Шукшин: «Уверуй, что всё было не зря. Наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания. Не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить — помни это. Будь человеком…»
Помимо хороших организаторов и площадных ораторов, нам понадобятся люди, будящие словом родовые, народно-генетические связи. И это станет сигналом для нации! Сигналом даже более убедительным, чем очень красивые идеи и сценарии, которые мы можем нарисовать.
Этот язык и станет неодолимым оружием Русской коалиции.
Агитаторы коалиции должны составить яркий и очевидный контраст по отношению к телевизионным политикам, лицемерам-единоросам, кондовым коммунистам-догматикам, безликим представителям малых партий, включая лдпровцев, растворённых в тени своего заболтавшего совесть вождя.
Но и на телевидение коалиция сможет выдвинуть бойцов, которые достойно представят третий вектор и посрамят демагогов. Они уже сейчас у нас есть.
4.1. Коалиция может быть создана на основе нескольких ведущих организаций, оставаясь принципиально открытой. Первоначальное ядро не должно быть большим, но максимально твёрдым и надёжным. По мере проявления его инициатив сработает принцип «снежного кома».
Можно предложить кандидатский минимум для вхождения в коалицию патриотических организаций с правом полноценного голоса:
— Оргресурс (способность организовать оперативный и аккуратный с точки зрения оформления документов сбор подписей в масштабе нескольких сот тысяч человек, способность осуществить регистрационные мероприятия, способность выставить несколько тысяч человек, не подставных, не купленных, для участия в массовых мероприятиях);
— Информационный ресурс (способность оповестить сотни тысяч людей, способность нащупать и известить целевую аудиторию);
— Идеологический ресурс (доказанная делом творческая способность — предлагать полезные и нетривиальные идеи; критерием следует считать точки зрения уже действующих участников, то есть: если другие участники считают, что идеи полезны — их авторам место в коалиции).
Все эти критерии касаются организаций. Однако в коалицию можно будет вступать и в индивидуальном порядке.
4.2. Кто Союзники коалиции? Думаю, что у нас, несмотря на все дискуссии, действительно есть почва для консенсуса «народников» и «державников» внутри русского национал-имперского движения. Сегодня в каждом масштабном русском патриоте можно заметить перелив оттенков разных мировоззрений, правое и левое в каждом из нас так или иначе сочетается, потому что мы шире шаблонов.
Скорее нужно говорить не о союзниках, а о связке трёх значимых сил. Русская коалиция — не полюс, а узел, в котором сопряжены несколько полюсов. С одной стороны, это политические традиционалисты (ценящие старые, дореволюционные идеалы и святыни). С другой — социалисты (но не евросоциалисты, а советские патриоты). С третьей стороны, это русские националисты, не чуждые имперской идее. Через идею национального капитала, не либерального, а имперского и ответственного за свой народ, мы имеем все основания вовлечь в коалицию трезвомыслящих предпринимателей, как средних, так и достаточно крупных, намеренных строить Россию и жить в ней, созидателей, а не мародёров.
Эта связка из трёх сил достаточно очевидна и внушительна. Несомненно, она предполагает отказ от узколобости, от крайностей каждого из полюсов. Державники отодвигают пока тему монархии и соглашаются на народно-имперскую диктатуру. Националисты отодвигают тему моно-этничности нации, позволяя включить в Русскую коалицию иноэтничные колонны при официальном признании главенства и первенства русского народа. Социалисты признают важной темой традиционные ценности, включая ценности религиозные, принципиально допускают многоукладность экономики.
Коалиция открывает пространство для сшивания царского и советского, православного и космистского, общинно-социалистического и национально-капиталистического проектов, соединения их в масштабную динамичную перспективу, систему взаимосвязанных «русских идей», русских решений, взглядов на русскую миссию. У каждого из этих проектов есть свои герои и святые, которые всем нам дороги; такие как Ломоносов и Суворов, Курчатов и Жуков, Циолковский и Савва Мамонтов, инок Пересвет и преподобный Серафим. Список этих имён велик и его трудно исчерпать. Мы взращиваем новую Русь XXI века, в которой не просто возвращаемся к славным страницам прошлого, а усматриваем в прошлом проявления своего-высшего, того состояния русского духа, в котором мы преодолеваем слабости и частности и достигаем охвата более высокой, соборной правды.
4.3. Мы верим в то, что все наши подвижники из этого списка, русского пантеона, сегодня были бы вместе с нами, были бы едины в том, что необходимо освободить национальный организм от удушающего его паразитического спрута.
Нужна коалиция как непартийное, не нуждающееся в регистрации движение. (Зачем терять время на игры с Минюстом и Администрацией Президента, предлагать себя в качестве кубиков для чужих конструкций?) Нужно создать коалицию, запрограммированную на достижение цели и не связанную зависимостью от нескольких лидеров. Для этого у нас должна быть сотня рассредоточенных соратников, готовых в любой момент в случае необходимости заменить лидеров и подстраховать организационную вертикаль. Сетевая структура должна быть настроена на достижение высшей цели, которая будет выше тактических соображений.
4.4. Это не означает, что, будучи сконцентрированными на главной цели, мы не станем использовать удобные поводы для самопроявления, например, для выражения народного протеста. Таким поводом могут стать думские выборы конца 2011 года. Наш коллега, тольяттинец Сергей Алфёров предложил сценарий поведения потенциальной коалиции на думских выборах. Суть предложения: организовать сбор бюллетеней и открепительных талонов с приложенными к ним заявлениями о протесте против существующих правил игры. Каким должен быть этот протест по содержанию? Есть над чем подумать.
Однако в центре тактики — выдвижение народного кандидата на президентские выборы-2012, не привязанного к какой-либо партии. Начало широкой пропаганды за него должно быть заметным ещё до думских выборов. Для этого уже сейчас необходимо создать дееспособный оргкомитет Русской коалиции.
4.5. Итак, нам позарез нужен третий вектор. В чём в стратегической перспективе он заключается? На мой взгляд, не вдаваясь в неуместное для данной статьи изложение программы, ясно можно увидеть три ключевых задачи Русской коалиции:
— Создание народной империи, то есть такой власти, которая сознательно и последовательно рекрутирует элиту с определяющим принципом — служения всему народу. Народ в свою очередь проникнется имперским духом — вновь вернёт себе утраченное достоинство быть сыновьями и дочерями Великой Державы, наследниками Великой Истории. Народная империя не означает немедленного перехода к монархии, она может начинаться в форме чрезвычайной диктатуры, может существовать во внешне демократической форме, так же как соблюдались старые республиканские обычаи и законы при императоре Августе и его преемниках.
— Провозглашение начала процесса реинтеграции исторической России и её народа (Русская коалиция и наш народный президент пишут на своих знамёнах призыв к воссоединению — сначала Абхазии, Южной Осетии, Приднестровью, а затем Украине, Казахстану, другим частям империи, либо, если иначе не получается, в адрес непосредственно русских общин в этих землях). Ключевое звено в этом процессе — Белоруссия, фактически служащая сегодня форпостом и цитаделью имперской реинтеграции.
— Выход России в число мировых лидеров, обеспечение в перспективе справедливого — по совести — доминирования России и русских как носителей исторически доказавшей себе идеи гармонии цивилизаций.
После создания Русской коалиции она сама решит, нужна ли ей подробная политическая, социальная и экономическая программа, или такую программу она будет готовить под своего кандидата в президенты. Как бы то ни было, эта программа должна быть столь ясной и доходчивой, что каждый политически неравнодушный гражданин России смог бы извлечь из неё, помимо высоких и стратегических перспектив, представление о том, что он лично, его семья и близкие обретают в результате победы народного кандидата и Русской коалиции. Самой высокой целью для нас всегда будет служение людям, устранение помех с их пути, сбережение и преумножение народа, свободное раскрытие им своего таланта, его общественное и трудовое саморазвитие.
http://ruskline.ru/analitika/2011/05/24/my_ne_v_prave_ih_boyatsya/
HTML-версия от 27.05.2011, project03.ru/pr/, projectrussia.orthodoxy.ru